МИХАИЛ БРУК — НАИМЕНЬШИЙ ИЗ ПОРОКОВ.

поведения — наименьший из их пороков.

                    Франсуа де Ларошфуко. Максимы.

    Циник и мизантроп — это ваш француз. И что прицепился к бедным девушкам. Все одно, они такие лапочки. Ну, дали волю нраву. Так что с того? Лучше все в себе держать?

       Возьмем меня, например. Тоже душа нараспашку. Что думаю, то говорю. Чаще просто не подумав. А выходит так, будто специально кому-то свинью хотел подложить. Неверно это. Как раз наоборот. Только добра желал.

            *             *            *

МАВЗОЛЕЙ СТАЛИНА.

    Но давайте-ка, обо всем по порядку. Начнем, как положено, с детства. Не с самой колыбели. Тогда я еще разговаривать не умел. Чуть позже. Помню, в то время через Красную площадь трамвай ходил. И я вместе с родителями из этого самого трамвая обозревал гордость столицы, Кремль.

    «А вот, сыночек, мавзолей Ленина», — сладким голосом сказала мама. Сыночек замотал головой, выразил на лице полное недоумение и демонстративно громким голосов задал вопрос. «А где мавзолей товарища Сталина?»

       Надо заметить, что шел только 1952 год. И товарищ Сталин был еще жив. Более того, сидел, видимо, в своем кабинете в каких-нибудь двухстах — трехстах метров от нашего трамвая. И уж, наверняка, все слышал. Он так интересовался мнением народа, что «уши» и «глаза» государевы были понатыканы повсюду. Иногда даже надо было прибегать к экстраординарным методам, чтобы выяснить, что думает по тому или иному поводу та или иная личность. А вот, благодаря мне, все сразу стало ясно.

       И антипартийно-антигосударственную группу в лице моих, пока, родителей хватил столбняк. Зато пассажиры обрели какую-то сверх естественную активность. Трамвай опустел в мгновение ока. Лишь вагоновожатый метался в своей стеклянной кабинке. Не зная, что предпринять. Бежать на Лубянку и бросить состав на рельсах? Но потом в век не оправдаешься, почему оставил свой пост и сам трамвай в руках инсургентов, то есть в руках моей семьи. Мчаться туда на трамвае… .Совсем безумие. Пристрелят на месте. Общественный транспорт не может без веских, очень веских причин самопроизвольно менять маршрут и переть, словно танк или самолет летчика Гастелло на Главное управление министерства государственной безопасности. А именно, туда следовало явиться и сообщить об измене. И желательно, явиться раньше других. Наверняка, уже часть пассажиров мчалась в указанном обстоятельствами направлении.

       Следовать согласно маршруту?! Еще опаснее. Его конечная остановка — Кунцево!!! Но там, о боже, дача… вырвать бы мне язык… самого Вождя.

        Спасение пришло неожиданно. Делегация из Средней Азии с тюками покупок и мороженым заполнила вагон. Тут долг не долг, а ехать надо. Поди, объясни этим, что момент критический для судьбы государства. И вагоновожатый, понукаемый веселыми криками, вынужден был продолжить маршрут. Мои же родители, дружно ухватив меня за уши, выскочили на улицу и, надавав подзатыльников, спустились в подземку, где из-за шума нельзя было услышать ни моих воплей, ни оправданий.

        Вы, конечно, понимаете, как эти педагогические методы отразились на развитии ребенка. Ну, а Красную площадь мы долгое время дружно обходили стороной.

       Уже не стало товарища Сталина. Двадцатый съезд развенчал отца народов. Но у близких и дальних родственников моментально портилось настроение, когда я начинал задавать свои вопросы, а еще хуже — высказывал суждения. Кремлевский горец был лишь мелким эпизодом моей жизни, и повлиять на манеру выражать мысли невпопад и образ мышления никак не мог.

ЖЕНИТЬБА: ЗА И ПРОТИВ.

       Не хочу оправдываться, но, в общем и целом, я поддерживал тот социальный строй. Правда, не ходил на демонстрации, в пионеры и комсомол приняли с третьего раза. Так что с того, зато слова песни, в которой пелось о стране героев, стране мечтателей, стране поэтов, грели мою мятежную душу, вызывали необыкновенный энтузиазм.

       Думаю сам автор, имя которого никогда я не знал, да и ответственные люди, что постоянно давали разрешение на исполнение песни в эфире были не в ладу с логикой. Воодушевить она, конечно, могла. Побудить к труду, вряд ли. По себе знаю.

       Мечтатель и поэт вообще не способен к чему-либо организованному и созидательному. А уж требовать, чтобы он вовремя приходил на работу, просто неприлично. Вот я и не приходил вовремя ни в школу, ни в университет, ни на армейскую службу, ну, и, разумеется, на работу. Внутреннее противоречие системы. Безусловно. Создав человека будущего по своим лекалам, она фактически отвергла его, отдав предпочтение безынициативным занудам и бессовестным карьеристам.

        О школьных годах совсем хотелось бы не вспоминать. То был сложный, очень тяжелый период жизни. Сначала меня били школьные товарищи, потом я их, а в самом конце обучения пришлось сражаться со всем педагогическим коллективом. Повод-то был

пустяковый. После одного из уроков физкультуры, я как-то заявил одноклассникам, что женился. Действительно, накануне одна студентка филологического факультета помогала мне сделать набросок сочинения о поэте Маяковском. Но зарегистрироваться мы так и не успели. Пришли ее родители и, поняв, чем могут закончиться наши литературные упражнения, мягко, но настойчиво выпроводили за дверь потенциального зятя.

        Не забывайте, я был мечтатель. Постылая действительность не имела для меня никакого значения. И поклясться классному руководителю в том, что не позднее вчерашнего вечера обрел любовь, семью и умиротворение души не составило никакого труда. Хотя, заявление об умиротворении души оказалось явно поспешным. Как раз за нее, за душу, взялись все.

        Соученицы ловили меня в раздевалке и с придыханием расспрашивали, как проходит семейная жизнь. Видимо, полагали, что вот прямо сейчас я начну описывать ее во всех интимных подробностях.

       Родители не понимали, как да и зачем родной сын поставил их в такое двусмысленное положение, когда сам директор школы, не безызвестный в Москве Леонид Исидорович Мильграм лично проводил с ними дознание. Все их протестующие и отрицательные заявления веско прерывались возмущенным восклицанием. «Он же дал честное слово!!!»

       Расхлебывать эту историю пришлось тому, кто ее заварил, то есть мне. И уж будьте уверены, все было сделано с присущей моей натуре беззаботностью и легкостью. На собрании пришлось заявить. Все, мол, лишь мелкое недоразумение и плод разыгравшейся фантазии. Да вот и паспорт. Он чист. « А как же честное слово?!!» — закричали все.

    Вопрос не застал меня врасплох. Более того, на него был готов прямой и не двусмысленный ответ. «Честное слово! — воскликнул я удивленно. И неподражаемым театральным жестом указал на своего классного руководителя. — Так оно было дано этой достойной даме. О чем остается бесконечно сожалеть. Родители же бедной девушки категорически воспрепятствовали исполнению долга чести».

       Высокий стиль возымел свое действие. Директор жестом прервал дальнейшее обсуждение. «Пошел вон!»— взревел он. И собрание перешло к утвержденному в повестке дня разделу "Разное".

       Да, репутация моя оказалась сильно подмоченной. Разочарованные одноклассницы фыркали, лишь завидев меня. Директор по поводу постоянных опозданий и прочих школьных неудач язвительно цедил сквозь зубы. "Запишите ему в дневнике, чтобы жена зашла в школу, а то оставим на второй год".

        Чтобы как-то исправить отношение к себе, ну, хотя бы со стороны женской половины класса, пришлось упросить своего друга, борца вольного стиля, провести под Новый год показательное выступление. Физкультурника идея очень воодушевила. Он соорудил замечательный ковер. Мы утопали в нем по колено и демонстрировали такие трюки, хоть сейчас же в цирк на арену... И тут на сцену под поощрительные крики публики полез какой-то бугай. Он был раза в два крупнее любого из нас. И тянул эдак килограмм на сто. При наших-то шестидесяти пяти. Ему тоже захотелось побороться. Отступать было некуда. За спиной класс, школа и сомнительное отношение педсостава.

        Впереди очень крупная фигура противника, не сулящая ничего, кроме проблем со здоровьем в ближайшем будущем. Короче, мне сделали предложение, от которого нельзя было отказаться.

        Первая часть схватки прошла с ожидаемым результатом. Чудом не лишился головы. Но противник, вдруг, неожиданно проявил благородство и предложил "ничью".

            "Ничью? — переспросил я. — Якорь тебе в глотку! Ишь, ничью захотел!"

        Найти подходящие к текущему моменту слова — одна из моих сильных сторон. В зале послышались вопли женщин, требовавших прекратить безобразие на сцене. Но разнять нас мог разве что взвод милиции с дубинками.

        Мы вошли в жесткий клинч. Еще немного и он выдавил бы из меня оставшиеся внутренности. Но «годзилла», почему-то решил сделать подножку. Для не сведущих сообщаю. В борьбе плюс, помноженный на плюс, обычно дает минус. Если у тебя есть в чем-то преимущество, так используй его. А не пытайся укрепиться на завоеванных позициях. Не в шахматы играешь. Подножка заставила этого «кин-конга» ослабить захват. А я знал, как себя вести в этой ситуации. Он попал на мой коронный бросок.

       Шаг в сторону, легкий разворот вправо... И искатель приключений под тяжестью собственного веса рухнул в зал, к ногам зрителей. Часы пробили двенадцать пополуночи. Но Новый год наступил не для всех одновременно. Мой противник встретил его в травматическом пункте на Ленинском проспекте и то под утро. Когда вернувшаяся память позволила, осознать, что сегодня — это уже завтра. А белые халаты персонала не новогодний маскарад.    

    Ну, а я… Я стал героем. В конце концов, мужское достоинство, оно очень многогранно. Мелочные придирки педагогов мгновенно прекратились. А мое видение будущего перестало вызывать у одноклассников недоуменные взгляды и сопровождаться выразительными жестами.

ТРИ МУШКЕТЕРА.

    Географический факультет МГУ всегда казался мне наиболее подходящим местом для продолжения образования. Путешествия, романтика больших дорог, тайны пяти континентов. Мог ли человек подобного душевного склада устоять перед всем этим? Вот я и не устоял. Применив на вступительных экзаменах ту же тактику, что и на новогоднем вечере, в смысле якоря и глотки, а так же, представив экзаменаторам свои знания некоторых проблем современной географии, мне таки удалось добиться зачисления в ряды студентов.

        Студенты во все времена жили не богато. Но тогда им хотя бы не пудрили мозги байками о рынке, востребованности и прочих современных глупостях. Все знали, что работа от них не убежит. Куда-нибудь да устроишься. Короче, делай, что должно и будь что будет.    

       Подобные убеждения порождали самые удивительные комбинации интересов. Естественно, я попал в компанию, назвать которую странной значило не сказать ничего. Собирались мы в старом деревянном доме не далеко от Армянского переулка, больше пили, чем ели. Читали вслух «Житие Протопопа Аввакума», «Задонщину» и разговаривали, подражая старорусским интонациям и выражениям. "А почто Ленька, пес смрадный, к полонянам письмо подметное повез?" — вопрошал чернявый субъект, сверкая смоляным глазом из-под нечёсаных косм. "А ему СЛОВО и ДЕЛО ГОСУДАРЕВО объявить надобно супостатам",-отвечал из угла надтреснутым тенорком щупленький, но не менее заросший и нечёсаный человечек, по имени Михайло. "Воно, оно как! — подхватывал третий, ехидный и востроносенький.— Видать, дело ратное затевают".

           Со стороны — полный дурдом. Но попривыкнув, я стал понимать смысл подобных разговоров. Вот выше речь шла всего лишь о поездке Генерального секретаря КПСС Леонида Ильича Брежнева в Польскую Народную республику. А "супостатами" были чехословацкие руководители, вздумавшие строить социализм с человеческим лицом.

        "Где ты их раскопал, сынок?"— был первый вопрос родителей, заставших меня с друзьями за уничтожением семейных запасов коньяка. Где? Где? Понятно в университете. Сначала повстречал того, патлатого. Он спал на скамейке под огромной картой Южной Америки. Преподаватели боязливо обходили обессилившего от учебы студента стороной. Один маленький, лысенький профессор, правда, попытался выяснить все ли у него в порядке, и чьего рода племени это существо будет. Но получив в ответ, нечленораздельное хрюканье быстро вспомнил о неотложных делах.

            Карта, под которой отдыхал мой сокурсник, была так велика, что создавалось впечатление, будто он выпал из одной из латиноамериканских стран, изображенных на ней.

           "Buenos Dias",— вежливо произнес я.

           "Не замай", — послышалось в ответ. Голова оторвалась от скамейки, и студент брезгливо оглядел мой чехословацкий галстук, повязанный венским узлом. "Ну, чо уставился, Павлик Морозов,— процедил он.— На лекцию КаКи опоздаешь".(Константин Константинович слыл уважаемым на факультете профессором. Нрав имел мягкий. А вот прилипла к нему неприличная кличка "КаКа". И все тут. Имя и отчество подвели.)

            Сама лекция нас мало интересовала. Но она проходила в аудитории, напоминавшей древнегреческий амфитеатр, с огромной ямой для кинопроектора посредине. И в этой яме можно было прекрасно провести время, не обращать внимание на занудное бормотание преподавателя. Здесь-то я и нашел остальных сотоварищей.

            Собеседование оказалось непростым. Знания и интересы вообще не имели никакой ценности среди новых знакомых. В расчет принималась лишь способность найти форму общения. Вот скажем, вы знаток истории. Ну, кого волнуют ваши сухие познания? Другое дело, если вы владеете древнеславянским письмом: глаголицей или кириллицей. Еще лучше, коли мыслите и выражаетесь созвучно тому времени, когда сии письмена были в ходу. Тогда и только тогда вас могли заметить и считать своим.

            Чем их привлек борец, только и способный нарушить чье-нибудь душевное спокойствие вздорными высказываниями, ума не приложу? Тем не менее, наша взаимная приязнь была установлена. Девушки в нашем обществе не задерживались.

            Женщины, вообще, склонны воспринимать жизнь либеральнее мужчин. Нас же чурались даже самые консервативные особы. Ну, как они себя должны были чувствовать рядом с типами, разглагольствующими о том, что "Домострой" — революционная ересь, жизненный уклад для вольнодумцев.

               Первое впечатление не всегда верно. На самом деле никто в компании не был ни квасным патриотом, ни тираном. О национальной принадлежности и говорить не приходится. Лишь один, востроносенький Алексашка мог с натяжкой считать себя славянином. Остальных можно смело отнести к "детям вавилонской башни". То есть родившихся от того дивного смешения рас, национальностей и вероисповеданий, которое только и могло произойти всего за несколько поколений при безбожной советской власти.

           Amigos или Вадим, ну тот, что выпал из карты Латинской Америки, оказался потомком известного профессора-пруссака Лейста, первооткрывателя Курской магнитной аномалии и ярой активистки армянских дашнак-цутюнов.

           Михайло или в просторечии Майклушка на самом деле был не просто Михаилом, а Михаилом Михайловичем Михайловым. Представление подобным образом в бюрократическом учреждении того времени, например, в милиции могло повлечь за собой нежелательные последствия. Его бы, просто, восприняли, как за издевательство над органами правопорядка. А тот факт, что и в паспорте значились те же имя, отчество и фамилия, и, вдобавок, была приклеена проштемпелеванная фотография с косившими в разные стороны глазами, крючковатым семитским носом, распадающимися кудрями и гнуснейшей улыбкой, вообще вызывал ярость чиновников. Это официально оформленное надругательство над советским документом завершалось провокационной записью в графе "национальность". "Русский" значилось там.

        Сам Михайло-Майклушка служил персонажем для бесчисленных карикатур-комиксов, называемых меж нами "парсунами", рисуя которые, наш друг Пес-Алексашка, недоучившийся студент "Строгановского училища", развлекался во время лекций по общественно-политическим дисциплинам. Каждое из этих художеств украшалось соответствующими комментариями из уже помянутых произведений древне— русской культуры, написанных неким подобием церковно-славянской вязи. Прочесть, которые вряд ли смог сам Протопоп Аввакум. Но мы-то свободно овладели этим псевдоязыком, родившимся под переливистый звон колоколов во славу КПСС.

        Теперь о самом Алексашке. Нашей хоругви, нашей православной реликвии. "Псом" его прозвали по причине происхождения. Ну, вы знаете, что символизировала метла и песья голова во времена Ивана Васильевича Грозного. А наш друг происходил именно из такой семьи. Не хочу ничего плохого сказать о его родителях. Они были очень милые, добрые и гостеприимные люди. Но вот служили в Комитете Государственной Безопасности. Так что с того? Мы не привыкли падать в обморок лишь от одного этого словосочетания. Скорее от общения с нами могли потерять покой и поседеть сотрудники этого интеллигентного ведомства. Что, в общем-то, и произошло, когда мы уже заметно повзрослели, но мало изменили своим студенческим привычкам.

КОНЕК-ГОРБУНОК.

           Вы, наверное, полагаете, что это лишь пустая бравада и бахвальство. Отнюдь. Окончив Московский государственный университет, почти вся компания решила попробовать на зуб армейскую службу. Не простыми солдатами, конечно, а офицерами метеослужбы. Хотя латиноамериканец прусско-армянского происхождения, Вадим, посчитал наше любопытство излишеством. И, раздобыв нечестным путем справку о сотрясении мозга, укатил строить Байкало-Амурскую магистраль. Кто же после этого мог усомниться в том, что с мозгами у него, действительно, не все в порядке.

        Михал Михалыча распределили в один из сибирских авиаполков. Где он тут же приобрел известность, как знаток военной истории, рассказав сослуживцам о Наполеоне. Ему за это прощали многое. Даже не умение ходить в ногу, не желание отдавать честь старшим по званию, опоздания и написание конспектов политзанятий все той же древнеславянской вязью. Но всему есть предел.

           Однажды заместитель командира полка по политической части совместно с начальником особого отдела встречали инспекторов Главного Политического Управления. Шампанское, коньяки, русская баня... ну как обычно. Но не за тем же они сюда приехали, чтобы балыки есть. Настало время представить и личный состав. Солдаты дружно промаршировали на плацу. Офицеры прокричали приветствие. Вольнонаемные девушки представили несколько номеров самодеятельности.

                    Пора было, и завершать визит. Увы, желание отличиться, проще говоря, гордыня, побудили хозяев продемонстрировать гостям что-нибудь эдакое. А "эдаким " в полку был Майклушка. Как докладывали в особый отдел местные стукачи: большой оригинал. По непонятным причинам, они не сообщили, в чем состоит эта самая оригинальность офицера— синоптика Михаила Михайловича Михайлова. А дальше случилось, как в известной сказке Ершова "Конек-Горбунок".

            Верные холопы побежали в офицерское общежитие и растолкали Майклушку, мирно почивавшего после празднования воскресного дня. Одели, причесали и представили начальству. Здесь следует уточнить. В сказке бояре растолкали Ивана-дурака, и повели его к царю. В нашем случае перед генералами оказался сам конек-горбунок. Внешне мой товарищ больше напоминал этого героя сказки. Ну, а если сравнивать их способности творить чудеса, то пресловутый конек мог отдыхать.

            Михайло еще не вполне пришел в себя и плохо понимал, что этим людям в лампасах от него нужно. А им очень хотелось увидеть конспект политзанятий молодого офицера. Представили.

                   "Хм, — сказал, — глава комиссии, — оригинально. А что здесь собственно написано?"

                    Майклушка бойко зачитал одно из решений партийного съезда. Припоминаю, с его слов, конечно, что это был семнадцатый съезд 1937 года.

                "Верно,— похвалил генерал, — ты еще и иностранные языки знаешь, молодец. А скажи ка мне, кто твой самый любимый военный герой?"

            Ну, сказал бы что-нибудь про Наполеона, про Александра Македонского, на худой конец. Так дался ему этот Йозеф Швейк. И случилось чудо. Железные партийцы, замполит и особист, стали не заметны на фоне свежепобеленной стены. Что ни говори, а это была их инициатива. А зачем, спрашивается, они это сделали?

                       Русской душе всегда свойственны постоянные сомнения. Ситуация же оказалась более, чем сомнительной. Наказать паршивцев не сложно... Но кто же все-таки надоумил их на такую омерзительную выходку. В ГЛАВПУРе, знаете ли, не простые отношения. Да, и кто этот подозрительный офицер, свободно владеющий иностранными языками.

           "На гауптвахту, его!" — отдал приказ старший комиссии. Круто сделал поворот налево, и задумчиво зашагал в сторону, поджидавшего автомобиля. Спутники засеменили вслед за ним, не обращая внимания на два тела, поникших у стены.

           "Когда я вернулся в часть, — рассказывал нам Михал Михалыч, попыхивая сигаретой. — Командный состав был полностью обновлен".

КОНТИНЕНТЫ-НЕВОЗВРАЩЕНЦЫ.

            Псу-Алексашке тоже было о чем поведать своим товарищам. Мы-то вообще вместе подавали прошение о призыве. Но его документы военком сразу же отложил в сторону. А мои бумажки бросил в общую кучу. Неделю спустя на «Доске объявлений» появилась выписка из решения комсомольского собрания факультета. В ней черным по белому было означено, что, рассмотрев запрос из военного комиссариата, моему другу выдана характеристика для продолжения обучения в Высшей Школе Комитета Государственной Безопасности.

        Вся наша компания смущенно чесала затылки. Вот, мол, как получается, кого взрастили в своих рядах. Алексашка краснел больше всех. Родители постарались.

           А после, страна преподнесла всем неожиданный подарок. Выдала проездные документы в те части Советского Союза, где нам было угодно провести свой месячный отпуск и денежное содержание. Все, не сговариваясь, полетели на озеро Иссык-Куль.

        Не буду описывать красоты тех мест. Николай Николаевич Рерих это уже сделал. И его картины, определено, передают лучше то, что довелось увидеть нам, чем любые восторги, выраженные словами. Скажу, лишь, что месяц в раю не забыт до сих пор. Потому у меня свое отношение к распаду страны под названием СССР. Если кому-то мешали горные хребты Тянь-Шаня и прозрачные до самых глубин воды горного озера, то определенно это были люди с ненормальной психикой и патологической реакцией на окружающий мир.

           Теперь же о суровых армейских буднях. У Алексашки они начались по прибытии к месту службы. Школа, она, знаете ли, всегда школа. И неважно чему там учат. Истории, географии и математике, или основам наружного наблюдения и преследованию инакомыслящих. Порядки, примерно, одни и те же. Казарменные.

        Мой друг, хоть и вырос в семье чекистов, отродясь, не бывал в подобных местах. Он полагал, что с ним будут обращаться как с офицером. И как-то запамятовал, что стал к тому же еще и курсантом. Содержание возобладало над формой, над офицерской формой.

        Кстати о форме. Мы все после окончания университета получили звания лейтенантов. Это означало, что погоны должны были украшать две маленькие звездочки. Алексашка так и сделал. Украсил.… И тут же был вызван к начальнику училища, где ему внятно объяснили. В КГБ все звания на два порядка выше, чем у простых военных. Выходит, он присвоил себе, незаконно присвоил, звание капитана. Пришлось тут же выковыривать одну из звездочек, а вторую перемещать в центр погона. Но следы-то от них остались.

        Об этой ошибочке знали немногие. Поэтому когда на утренней поверке в строй встал младший лейтенант, еще недавно бывший старшим… Следы на погонах отчетливо указывали на это. Курсанты притихли, а про себя стали гадать: что же надо натворить, чтобы так низко пасть. Видать не ординарная личность. Всеобщее уважение было обеспечено.

        И оно, уважение, росло с каждым днем. Пока не переросло в неприкрытое подобострастие. Все началось с общеобразовательных дисциплин. Ну, что могли знать курсанты, набранные в провинциальных городках Советского Союза? Уж о теории Вегенера, о дрейфе материков они точно не имели ни малейшего представления. А Пес-Алексашка написал о ней диплом в университете.

        Слухи о вундеркинде дошли до начальства. А оно было бдительным. И разведчики-профессионалы решили не проводить дознание традиционными методами. Может этот курсант — враг, а может и уважаемый человек, присланный руководством провести негласную проверку работы их образцового учреждения. Даром, что из Москвы. Да и путаница со звездочками… кто его знает? А потом как у Николая Васильевича Гоголя:

        «Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе». И немая сцена. Нет уж, батюшка, ученые!!!

        Короче, решили объявить конкурс среди курсантов. Пусть расскажут, что знают. Люди-то с высшим образованием. Ну, что мог поведать им советский человек. А все ж таки лучше, чем допрос с пристрастием. Алексашку оставили на закуску, последним в списке.

           Мероприятие началось вяло. Будущие секретные сотрудники явно не блистали эрудицией, да и к тому же в большинстве своем оказались косноязычны. Мой друг-однокурсник был не из их числа. И, если вы помните, за ним, помимо, университета числилось еще и «Строгановское училище». А потому представил теорию дрейфа материков в чрезвычайно ярких картинах и красках, поясняя самые драматические, а порой и трагические события, кои неминуемо должны случиться в будущем. Даже самый тупой служака не остался равнодушным к его пафосу, с которым он повествовал о сближении, а затем и слиянии американского и азиатского материков. Раздавленной всмятку Японии, поглощенной геенной огненной, расплавленной магмой, Турции. И, о боже, Крым, полуостров Крым уплывет от нас и попадет в руки проклятых сионистов.

            Надо сказать, что в запале своего красноречия, Алексашка забыл уточнить, что материки не движутся со скоростью курьерского поезда, а всего-то продвигаются на несколько    сантиметров в столетие. Да и сам автор, австриец A. Вегенер, не был так уж уверен в точности предсказаний, сделанных им в конце девятнадцатого века.    

            Из-за этого мелкого упущения в зале назревала паника. Младшие офицеры со страхом смотрели в глаза старших командиров, ожидая приказаний. А те, нервно ерзая на стульях, пытались определить реакцию самого главного начальника, генерала — лейтенанта. Он же молчал.

            Его бледное, покрытое испариной лицо выражало неподдельный испуг. Как, как друзья из Главного управления могли его так подвести? Почему об этом треклятом дрейфе, ничего не сказано в директивах и постановлениях партии и правительства? Почему вообще все об этом молчат? Что делать? Поднимать тревогу? Раздать оружие личному составу? Да, и какого черта, вся его семья этим летом потащилась в Крым?

           Но он не был бы разведчиком, если бы не смог совладать со своими чувствами. Резко встал и вместе с заместителем по политической части удалился в кабинет. Необходимо было срочно предупредить начальство. Да вот беда, все его подчиненные так разволновались из-за Алексашкиных пассажей и образных сравнений, что не могли связать и двух слов. «Ну, так пусть сам докладчик и составит раппорт,— повелел начальник. — Только чтоб деликатно, чтоб ни один курсант не пронюхал!»

            Ушлый замполит, изобразив на лице сладчайшее благолепие, быстро вернулся в зал и, хлопнув дружески по плечу моего друга, возвестил о его победе в конкурсе. Затем начались поздравления товарищей, а через пару минут ему пожимал руку сам генерал.

«Так вот, — сказал начальник, выдавливая из себя улыбку,— Вам присваивается звание полного лейтенанта, но прежде необходимо оформить доклад для представления руководству Главного Управления. Время, не скрою, в обрез. Завтра утром все должно быть готово».

                Алексашка не спал всю ночь. Вокруг него бегали майоры и полковники. Подносили чай, кофе. Думаю, что если бы он потребовал от них бутылку виски, то тут же и получил ее без лишних вопросов. Не время думать о благонадежности отдельных лиц. Утром специальным курьером сей труд, отправили в Москву. На дворе стояло лето. Время для первоапрельских шуток давно прошло. Да и какие там шутки на Лубянке.

                Сопроводительное письмо и творчество Пса-Ляксандровича читали всем управлением. Не поняли. Отослали на Старую площадь, в Центральный Комитет партии с пометкой «Особо секретно». До партийцев тоже мало, что дошло. Решили созвать Пленум…. Проблема состояла в том, что все руководство находилось в отпуске. А беспокоить членов Политического Бюро себе дороже. Крым, конечно, жалко. Но вся элита, словно сговорившись, поехала на отдых в «Красную Поляну» на Кавказ. Может быть она уже знала.

                Тогда, чья-то умная головушка посоветовала проконсультироваться в Академии наук. Созвали академиков, членов-корреспондентов. Те посидели, почесали затылки. Вегенером там и не пахло. Алексашка переусердствовал. Фантазировать в нашей компании вообще почиталось за правило. Короче, после краткого обмена мнениями, был написан дипломатичный ответ. Оно и понятно. Ведь в интересах секретности имя автора вымарали. Поди знай, кто за всем этим стоит. И ученые мужи решили не заострять внимание партийцев на, мягко говоря, сомнительных утверждениях анонимного автора. Просто констатировали, что для беспокойства оснований пока нет. По новейшим данным, Крым остается на месте, а Америка движется в сторону Европы, а не Азии. Но скрыть полный идиотизм ситуации им все-таки не удалось. И в Центральном Комитете — это заметили. Заметили и не простили.

               И так по цепочке сверху вниз посыпались приказы. Главное управление КГБ было почти полностью обновлено, в Высшей школе сменили преподавательский состав. А того самого генерала после медицинского обследования отправили в психушку, где уже сидели замполит и начальник особого отдела какого-то сибирского авиаполка.

            Единственный человек, кто выиграл в этой истории, оказался мой друг. Он таки получил обратно свою звездочку. Но тут вскрылась наша с ним переписка, которая велась, как вы помните, на древнеславянском. Его понятно трогать не стали. Вдруг он что-нибудь снова выкинет. Человек-то с образованием. Решили послать запрос в мою воинскую часть.

ГВАРДИИ СИНОПТИК.

            Шел первый год службы, и я, понятно, блаженствовал. Западная Украина, город Львов, городок Броды, где располагалась наша воинская часть. Девушки, пиво, сухие вина Закарпатья: «Променисте», «Середнянске», «Береговске», колдовское зеленое вино— «Квиты Полонины» и, конечно же, знаменитый «Троянд» — янтарный портвейн.

                        На службе появлялся лишь дважды в неделю. Понятно опаздывал. Потому что на четвертый день, когда долг чести требовал прибыть на аэродром, трудно было определиться, кто ты есть и, где, собственно, находишься. Но самой трудной преградой оставался наш городок, где на двенадцать тысяч жителей приходилось сорок две корчмы со всевозможными напитками. И несколько сот разведенных офицерских жен. Для военного человека легче преодолеть линию Мажино и Маннергейма вместе взятые, нежели равнодушно пройти мимо зазывал-продавцов и сражающих на повал ласковых взглядов скучающих красавиц.

        В конце концов, терпение начальника метеослужбы иссякло, и он приказал солдатам, чтоб без меня на службу не приезжали. Поэтому в офицерском общежитие, время от времени, разыгрывался один и тот же спектакль. В шесть часов утра, полувзвод солдат вламывался в мою комнату, и пока одни, пытаясь сломить сопротивление, одевали и приводили меня в человеческое состояние, другие внятно объяснили, кто я такой и по чьему приказу должен следовать за ними.

            А между тем, в другой полутемной комнате, обитой стальными листами, особом отделе нашей воинской части вот уже неделю проходили секретные совещания. Начальник особого отдела докладывал командиру и его заместителю о шифровках, которые постоянно пересылались под видом обыкновенных писем из нашего образцового вертолетного полка в Высшую школу КГБ и о точно таких же посланиях возвращавшихся обратно.

        Из сопроводительной записки следовало, что в нашей части проходит службу, какой-то "Павлик Морозов". Вы понимаете, кличка, данная мне потомком профессора-пруссака и активистки экстремисткой партии дашнак-цутюн, прилипла с первого раза. И этот самый Павлик, пользуясь неизвестным доселе шифром, ведет активную переписку с весьма подозрительным лицом. А это лицо недавно получило повышение в звании за организацию секретной операции по смене руководства Высшей школы и Главного управления Комитета Государственной Безопасности!

                И, уже в приватной записке, шли мольбы действовать как можно осторожнее. Так как заговор против руководства Светской Армии и КГБ, судя по последним данным, приобрел огромные масштабы. В Сибири подобные письма обнаружены в одном авиаполку, где так же произошла полная смена комсостава. Далее следы, в смысле, те же шифровки, вели на ударную стройку Байкало-Амурской магистрали. Значит, что-то подобное затевается и против руководителей Народного Хозяйства! (Вы, наверное, помните, там работал отщепенец, Вадим.) Не уж-то снова начнутся чистки, как в 37 году?!!

            Срочно установили негласный надзор за всеми Павликами полка. Результатов никаких. Может –это женщина? Нашли какую-то Павлину из пищеблока, но представить, что она способна что-нибудь зашифровать, даже с больным воображением особиста было невозможно. Тупая корова.

           Обо мне не вспоминали. Мало ли среди офицеров разгильдяев. Ну, а я и не подозревал о затруднительном положение, в котором находились мои командиры. Посещал офицерское собрание по выходным, где слыл незаурядным танцором, поднимал штангу, пил пиво, закусывал пирожными. Письма от друзей ко мне, по понятным причинам, не доходили. Контрразведка перехватывала. Я решил, что обо мне забыли, обиделся и тоже перестал писать. Если бы не поездка во Львов. Все бы забылось и сошло бы, на нет.

            Но в Львове мне повезло. Познакомился с очаровательной полькой Яниной. Она только приехала погостить к родственникам. Русского языка не знала. Тоже мне препятствие. Мы отлично понимали друг друга. Особенно после посещения известного в ту пору "Шоколадного бара". Шоколада в нем было всего-то два сорта, а вот разных коктейлей не счесть. День, проведенный во Львове, закончился ужином и канканом, исполненном на столе в ресторане-варьете "Высокий Замок". А затем были клятвы, слезы и опять клятвы. Так и расстались.

            С того дня у меня появилась новая цель. Выучить польский язык. В полку нашелся очень услужливый парень, Стасик. Он быстро объяснил: достаточно все написать латиницей, а поляки разберутся. Дал несколько основных польских выражений. Тут-то все и началось.

            Стасик оказывал услуги не только мне, но и особому отделу. Меня задержали при первой же попытке отправить письмо. Тогда-то я и узнал, про секретную комнату, обитую железными листами. По ней прохаживался начальник особого отдела, делая вид, что очень заинтересован моими признаниями. За столом сидели: командир, и его заместитель по политической части. Вы же понимаете, что они могли от меня услышать. Через полчаса у полкового треугольника лопнуло терпение. Замполит с силой ударил кулаком по столу и пискляво заорал: «Имена, пароли, явки!!!»

           От сотрясения на столе случился большой беспорядок. Стопки аккуратно сложенных документов перемешались и из картонной папки с веревочными тесемками выпали листочки, покрытые знакомой мне древнеславянской вязью. Пес-Алексашка не забыл меня. Он писал.

                    «Вот они,— радостно закричал я, схватил бумажки и стал читать.— А Алексашку-то в звании повысили».

            Почему-то это событие совершенно не обрадовало командиров. Не могу сказать и то, что они огорчились. Немая сцена, столбняк, паралич. Более правильная оценка происшедшего. Единственный кто мог дышать, говорить двигаться, ну, и конечно, улыбаться был ваш покорный подследственный. И я улыбался, читал вслух письма моего друга. Очень, надеясь на сочувствие присутствующих. Не дождался.

           Первыми из комнаты, обретя подвижность, выскочили командир и его заместитель. Начальник особого отдела бежать не мог. Он тихо опустился на стул и стал шарить рукой в ящике стола. Ничего не нашел. И загрустил. В комнату заглянул Стасик. И оценив обстановку с первого взгляда (смышленый был малый), радостно закричал: «Письмо от паненки Янины!». На стол упал изящный надушенный конвертик.

           Комната мгновенно опустела. Умеют наши спецслужбы проявлять деликатность, когда хотят. Четверть часа, проведенные наедине с письмом полонянки, оставили в моей душе неизгладимый след. Правда, под конец, я припомнил, что с сыном Тараса Бульбы, Андрием, произошло похожая история. И все кончилось очень неприглядно.

           «Да, к каждой бочке меда, всегда припасена своя ложка дегтя»,— подумал я, покидая железную комнату. И ошибся. На пороге меня ждал не разгневанный пародитель с пищалью ("Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?"), а улыбающийся комсостав у накрытого стола. Павлина, ну, та из пищеблока, разодетая в национальные одежды, с лентами, вплетенными в жидкие волосы, поднесла мне чарку сливовицы. Из командирских погребов. А затем, сытого и довольного, погрузили в поезд, идущий в город Львов, чтобы я успел на свидание к этой необыкновенной девушке. Все-таки, начальство иногда может найти ключ к сердцу подчиненных.

            Впрочем, история с "Павликом Морозовым" еще долго оставалась тайной. Мой непосредственный командир, ну, тот, что присылал солдат, дабы под конвоем доставить нерадивого лейтенанта к месту исполнения его служебного долга, ничего не подозревал. Но, спустя месяц, Янина возвратилась в Польшу. Печальное событие. В жизни появилась пустота, которую требовалось срочно чем-то заполнить. Другие девушки, увы, оказались слабым утешением после сказачной принцессы из неведомого мира. Неутешное горе сделало свое дело. Заставило взяться за ум.                        

           Никто не ожидал от меня такой практичности, деловой хватки. Время безделья прошло. Решено было готовиться к поступлению в аспирантуру. О чем и поведал своему начальнику.

        "С моей характеристикой, тебя и в тюрьму не примут",— резко отрезал он.

        "Пишите, посмотрим",— нагло парировал я. Синоптик синоптику не только товарищ и брат. У нас есть еще нечто такое, что и воображением назвать-то трудно. Наитие, с помощью которого составляются прогнозы погоды. Вот, вы слышали о глобальном потеплении климата? Так — это наше творчество.

            Мой капитан был не столь изощрен. Хотя охарактеризовал меня, мало не покажется. Прочтя подобный документ, любой начальник, даже начальник тюрьмы, еще ни один раз подумал бы. А стоит ли иметь такого подопечного?

                       На ум приходил лишь один, трудно реализуемый вариант, известный из романов Александра Дюма-старшего. Железная маска. И то, если бы в этой маске забыли просверлить отверстие для рта.

           Чего стоил, например, такой пассаж: "Склонен к непроизвольным движениям и непредсказуемым поступкам, неизменно приводящим к катастрофическим последствиям...". Или еще: "Положения воинских уставов, приказания командования, а так же директивы политического руководства разных уровней в ЕГО ТРАКТОВКЕ (!!!) представляют весьма реальную опасность для армии и государства в случае их исполнения...".

           Он однажды посетил комсомольское собрание, где услышал мой доклад по поводу одного из решений Партии и Правительства. Как всегда, я увлекся и, вместо, сухих фактов изложил свое видение проблемы. Провел некоторые параллели и вспомнил несколько подходящих к месту примеров из истории. После чего, комсорг просто таки настоял на моем избрании его заместителем. Справедливо полагая, что теперь-то все шишки достанутся мне. Но ошибся, получив заверения, что я с радостью взвалю на себя эту общественную нагрузку только в одном случае, если он... падет в бою.

               А пока... Пока предстояло получить подпись одного из командиров на письменных упражнениях моего капитана. С памятного дознания начальство никогда не заставляло меня ждать. Вот и сейчас замполит, заискивающе улыбаясь, пригласил к себе в кабинет. Знакомится, с творчеством синоптиков ему доводилось не часто. Но здесь он быстро сообразил: характеристика не достаточно объективно раскрывает внутренний мир военнослужащего и вряд ли поможет избавиться от моего присутствия вверенной его заботам воинской части. А этого так хотелось и не ему одному.

                Решение нашлось простое. Все тот же Стасик взял на себя труд внести коррективы, чтобы характеристика сыграла, предназначенную ей роль. Проложила мне путь в аспирантуру, а может быть и еще куда-нибудь подальше от образцового вертолетного полка. Но, так же, как и синоптики, особисты имели свое мировоззрение. Поэтому из нового документа исчезли предостерегающие моменты. Зато появились совершенно неинтересные для руководства научных учреждений описания спортивных достижений и странные, наводящие на подозрительные мысли, сведения о том, с какой любовью соискатель ученой степени относится к личному оружию.

            В Львовском университете мое появление не вызвало большого ажиотажа. Какой-то чинуша на тяжелом галицийском наречии целый час пытался втолковать автору, что ему (то есть мне) лучше бы попытать счастья где-нибудь в другом месте. Но, поняв, что от меня так просто не отделаешься, сдался и прочел характеристику. Возражения отпали мгновенно. Звонок ректору, и длинноногая секретарша, очень проворная девушка, записала меня в одну из подготовительных групп.

               Заметно подобревший чиновник подшил документы в папку. А затем сообщил: в будущем месяце необходимо представить реферат по одной из марксистко-ленинских дисциплин. «Научному коммунизму», например. Недовольная гримаса на лице отразила мое отношение к этому предмету.

                    «Подумаем,— бросил я, пренебрежительно.— Есть, кое-какие идеи». Спорить со мной никто не стал. Этот Стасик — все-таки, незаурядная личность.

            Впрочем, и начальник полковой метеослужбы тоже был, по-своему, прозорлив, когда давал оценку моей персоне. Выбор пал на «Научный атеизм». Знакомство с житием Протопопа Аввакума не в последнюю очередь повлияло на него.

                    Конечно, религиозность жителей Западной Украины — общеизвестна. Но и я ведь не собирался провозглашать с амвона основной тезис Карла Маркса: «Религия — опиум для народа». Хотя и использовал его в качестве эпиграфа. Ну, а затем большими буквами озаглавил сам реферат: «Классики марксизма-ленинизма о религии».

            О, если бы эти классики могли прочесть мой труд! Своих изречений они в нем разумеется не нашли бы. Но дух, дух, ниспровергающий кумиров и идолов, был бы им, безусловно, понятен. Вот только не знаю, одобрили ли они мой порыв. Карл с Фридрихом, те бы вне всяких сомнений. Владимир Ильич и Лев Давыдович, думаю, почесав затылки, сочли бы, что автору недостает чувство меры. Иосиф Виссарионович, точно не стал бы снисходить, до каких бы там ни было оценок. Велел бы расстрелять только за один дух.

           Членов же университетской комиссии, заслушавших мой доклад, от суда Линча удержала уже известная запись в характеристике. Ведь не просто так он, то есть я, любит чистить свой пистолет Макарова. Но даже напоминание о личном оружие не могло заставить их оценить порыв моей души выше, чем в три балла.

            Путь в науку был открыт. Но напряжение, вызванное штудированием первоисточников, снять не просто. Некоторые предпочитают теплую ванну, другие прогулки на свежем воздухе, третью прибегают к радикальным средствам. Вот я и начал с последних. Какой-то геолог усердно помогал мне в этом. К полуночи город Львов перестал быть узнаваем. В три часа поутру поезд доставил нас в городок Броды. Геолог исчез. Но появился услужливый коротышка в кепке и с неизменно протянутой вперед рукой. Он, как заводной, картавя, сообщал: «Верным путем идете, товарищ».

            Ближе к офицерскому общежитию пропал и он. Зато вскоре появился знакомый полувзвод солдат. Меня поставили под холодный душ, одели и повезли на аэродром. И вдруг я вспомнил слова из любимой песни. Ну, той где говорилось о стране героев, стране мечтателей, стране поэтов. Рот раскрылся сам собой и жители городка, лоси в лесу, окружавшем аэродром, и, конечно, часовые на посту услышали мой рев: «Чуду-Юду напою, на колени Кощея поставлю, для тебя, для тебя целый мир улыбаться заставлю».

            Вы, разумеется, спросите: «А для кого, собственно, ты собирался совершить столько подвигов? Для паненки Янины?».

            Господи, как вы мелки! Ну, разумеется и для нее тоже. Но ведь надо помнить и о тех, кто скорбел и мучился. Кто пережил столько тяжелых минут, часов, дней, общаясь со мной и моими друзьями-единомышленниками. Кто ненароком пострадал от наименьшего из моих недостатков. Искренней любви к ближнему.