Марк Адам — Возвращение

Палящее солнце отбирает последние силы. Под шлемом жарко, словно подле кузнечной печи. Дыхание вырывается с хрипом, а каждый новый глоток воздуха горячее предыдущего. Пот застилает глаза, сквозь две прорези в раскаленном металле уже почти ничего не видно.

Я резко бросаюсь в сторону, уворачиваясь от просвистевшей сети. Трезубец царапает по выставленному щиту. Наотмашь бью гладиусом, со звоном попадая по наплечной пластине последнего ретиария. Двое — уже на окровавленном песке. Мы расходимся подальше друг от друга, выигрывая несколько мгновений передышки. Чтобы танец смерти повторился вновь. До тех пор, пока один из нас не напоит кровью жадную пыль амфитеатра.

Публика чувствует близость развязки. Трибуны взрываются воплями и свистом. Противник движется легко, слегка пританцовывая. Сеть со свистом рассекает горячий воздух, обхватывая левую руку, удерживающую щит. Пытаясь сбить меня с ног, он оказывается слишком близко. Гладиус достает его, впиваясь в тело. Радостный вопль ретиария переходит в предсмертный хрип.

Я отбрасываю опутанный щит в сторону, обеими руками выдергиваю трезубец, крепко засевший в правом боку. Кровь бьет из трех глубоких ран, но, невзирая на это, рука поднимает меч в салюте. Тысячи рук на трибуне поднимаются в ответном приветствии. Тысячи глоток выкрикивают мое имя. Тысячи глаз смотрят с восхищением на то, как умирает свободный человек. В этот миг величие безродного секутора способно затмить даже кесаря.

Вечный город сегодня забрал еще одну жизнь, подарив взамен бессмертие. Рев толпы оглушителен. Опираясь на меч, чтобы устоять, я закрываю глаза…

Свободный человек не умрет на коленях. Свободный человек умрет стоя. С улыбкой на лице.

Великий Город. Вечный Город…

Здесь всегда рассвет. Солнце только робко выглядывает из-за горизонта. Я иду по пустым безлюдным улицам. Бывал ли я здесь раньше? Они кажутся такими знакомыми…

«Может я их видел во сне?»

Мерцают всеми огнями поочередно светофоры. Стоят припаркованные пустые автомобили. В моей любимой булочной привычно пахнет свежесваренным кофе и сдобой. Сквозь витринное стекло видны аккуратные столики с еще дымящимися чашками и тарелки с надкусанными круассанами и пирожными. Словно все посетители разом встали и куда-то ушли. Спрятались от моих глаз.

Недопитый кем-то горячий кофе обжигал язык. Терпкий вкус разгонял по телу тепло. Я забрал с собой пару булочек и надкусанный круассан. Сидя на теплом асфальте тротуара, я приступил к завтраку. Рядом на бордюре сидел одинокий голубь, переминаясь с ноги на ногу, он заинтересованно поглядывал на выпечку в моих руках. Я бросил себе под ноги пару крупных крошек. Пернатый хитрец при виде угощения направился ко мне. Осторожно, бочком, подобрался к добыче. Склевав все, что нашел, мой новый знакомый посмотрел на меня, прищурив один глаз.

«Настырная птица!»

Делать нечего, и я кинул ему еще один кусок. Раздалось хлопанье крыльев. Через полминуты я уже сидел, окруженный целым голубиным кольцом. Наглые птицы, толкая друг друга, выпрашивали лакомство. Я скормил им все, что у меня было. Решив вернуться в кафе за добавкой, я поднялся с асфальта. Отряхнул джинсы. В мутной поверхности стекла отразился мой силуэт, рассеченный надвое длинной трещиной. В правом углу витрины недоставало целого куска.

«Пару минут назад этого не было…»

Внутри все было покрыто сантиметровым слоем пыли. Мебель рассохлась и потрескалась, несколько стульев превратились в груду щепок разного размера. Все съестное превратилось в прах, лежавший на поверхности блюдец с облупившейся краской. На чашках лежал налет давно испарившегося кофе.

Не помню как, ноги вынесли меня на улицу. Город вокруг изменился до неузнаваемости. Краска на стенах домов выцвела, во многих окнах не было стекол. То тут, то там крыши, частично проварившиеся в недра здания, или обвалившиеся прямо на мостовую куски стен. Под ногами хрустела бетонная крошка. Если закрыть глаза, то можно было представить, что под подошвами свежий снег поскрипывает морозным утром.

Я брел по полуразрушенному городу, петляя по его запыленным безжизненным артериям. Отчаянно силясь вспомнить. Каждый раз, когда я узнавал улицу или дом, воспоминания таяли в памяти. В моем сознании крепло чувство, словно мир вокруг это сон. Неественно резкие контуры зданий, гипертрофированно-контрастные цвета. И полная, абсолютная тишина. Нужно только проснуться…

Есть одна история. Про путника, блуждавшего по руинам древнего города. В конце концов, он набредает на кладбище, где обнаруживает у корней старого засохшего дерева могильную плиту. Естественно, на ее поверхности находит свое имя и две даты — рождения и смерти. Глупая детская страшилка.

Это не та история, что я вам хотел рассказать.

Мы свернули с Ферронери у самой стены кладбища Невинных. Шли свободно, словно на параде. С крошечных улочек людские потоки вливались тоненькими ручейками, образуя могучую живую реку. Шли прачки с Линжери, шли кузнецы и старьевщики, плотники и торговцы. Бродяги, нищие и проститутки. Дети Чрева, уставшие быть просто трущобной грязью под ногами господ. Набат, гудевший всю ночь, наконец-то умолк. Национальная гвардия давно уже переметнулась на нашу сторону и не оказывала никакого сопротивления. Толпа живым потоком текла вдоль обоих берегов Сенны. Мужчины, женщины, дети, вооруженные чем попало. Этот поток, готовый смести все на своем пути, пути к вольной жизни. И пускай никто из нас не понимал до конца что это, но надежда, теплившаяся годами в сердцах, в тот день разгорелась благородным очищающим пожаром.

С рассветом мы достигли Лувра, объединившись с отрядами Сент-Антуана, заняли площадь Каррузель. Со стороны набережной подходили первые колонны Вестерманна. Это и служит сигналом для начала штурма дворца Тюильри. Люди вокруг превратились в стихию, которую уже никто и ничто не в силах сдержать. Толпы нахлынули на дворец, не встретив никакой обороны со стороны швейцарцев. Людской прибой разом затопил вестибюль дворца.

«Сдавайтесь народу!» — кричал я вместе с остальными, чувствуя себя неотъемлемой частичкой этого свободолюбивого стихийного бедствия.

Гвардейцы массово присоединялись к нам. Швейцарцы стояли в окнах молчаливыми тенями, некоторые даже бросали патроны в знак мира. Внезапно над гулом толпы пронесся оглушительный звук выстрела. Я стоял на середине огромной мраморной лестницы, когда мир вокруг словно взорвался на тысячи мельчайших звенящих осколков. Яркая вспышка ослепила меня. Вокруг разом взметнулись крики сотен ртов, сливающихся в унисон. Но я их уже не слышал.

Сильный удар в грудь, чуть не сбивший меня с ног, разливался по телу, забирая силы, обволакивая подобием невидимой влажной простыни. Все плыло, растворялось за мутной пеленой, наползавшей на глаза. Я уже не слышал звуков ответной пальбы, начавшейся после первого выстрела. Мир вокруг отодвигался вдаль, становясь абсолютно неважным. Во рту появился соленый привкус металла. Опустив глаза, я увидел, как расплывается красное пятно на моем левом плече. Капли крови оставляли следы на белом мраморе под ногами. Пытаясь удержаться ослабевшими пальцами за перила, я осел на ступени.

Я не знал, что подошли отряды из Сент-Антуана. Жаркий бой вокруг меня уже совершенно не интересовал. Не видел, как отчаянное сопротивления оборонявшихся было сломлено, как дворец пал под натиском повстанцев. Людовик отдал приказ о капитуляции швейцарцам, но те упорно оборонялись, понимая, что сдача значит для них верную смерть.

Свобода требует крови. Пожар революции, охвативший Город, забирал подобных мне, пожирая нас подобно сухим деревьям. Раздуваясь с каждой новой жертвой все выше. Жарче.

Я улыбался. Не жаль своей пролитой крови, напоившей Город в тот великий день. О чем тут жалеть? Мои потомки будут жить в новом мире здесь, благодаря мне. Это будет их Город.

Великий Город. Свободный Город…

Здесь всегда дождь. Крупные капли стучали по козырьку карниза, служившему моим пристанищем от непогоды, отбивая некий ритм. Эта барабанная дробь усыпляла, убаюкивала. Глаза закрывались сами собой, и сам того не заметив, я задремал.

Из объятий сна меня вырвало негромкое рычание. Слева от меня, на расстоянии нескольких метров, стоял огромный косматый пес, похожий на ирландского волкодава. Поджарое тело обрамлено промокшей свалявшейся шерстью. Тонкие черные губы растянуты в оскале, пасть полна длинных зубов цвета слоновой кости. Желтые глаза смотрели с недоверием, но без злобы или агрессии.

— Иди. Иди сюда, — протянул я руку.

Пес сделала пару шагов ко мне. Остановился.

— Давай-давай. Хороший мальчик. Иди сюда.

Пару раз неуверенно вильнул длинный хвост. Животное осторожно приблизилось ко мне, холодный влажный нос ткнулся в протянутую ладонь. Не спеша провел пару раз рукой по мокрой косматой голове. Желтые глаза неотрывно смотрели в мои. Вместо страха в них было что-то. Похожее на надежду.

Пес лег рядом, привалившись боком ко мне. Бедром я чувствовал тепло его тела. Я непрерывно гладил своего нового друга по холке, а тот задумчиво смотрел, как капли упавшей с неба воды взрываются тысячами брызг, ударяясь о землю. Высасывающее изнутри чувство одиночества отступило. И я был по-настоящему счастлив в этот миг. Впервые за целую вечность.

Одна и та же история.

Лучезарный владыка Шамаш терял силы, уступая свое место на небосводе длиннобородому Сину. Разбирать следы на выжженной солнцем земле становилось все труднее. Проклиная сквозь зубы отбившуюся от стада овцу, я упорно поднимался на холм, огибая малочисленные кусты колючек. Несчастное животное видимо совсем обезумело, раз забралось так высоко.

«Сейчас бы уже мог отогнать отару обратно в деревню. Сидел бы в прохладной тени, да играл на тростниковой флейте для моей прекрасной Диялы».

Подъем был настолько крутым, в некоторых местах приходилось ползти на четвереньках. Когда я разогнулся на вершине холма, то потерял дар речи от открывшейся моим глазам картины. Огромная равнина была словно разрублена на две части высокой черной стеной, за которой раскинулся величественный город. Заходящее солнце опаливало его заревом багрового пожара.

«О, Иштар! Врут ли мои глаза?»

Следы вели вниз с холма, отчетливо видные в сухой пыли, покрывавшей все вокруг. Следуя по ним, я вышел на широкую утоптанную полосу, ведущую прямо к таинственным стенам. Чем ближе я подходил, тем больше осознавал их исполинские размеры — человек подле них был не более песчинки возле горы. Древняя дорога привела меня к распахнутым воротам, по обеим сторонам от которых стояли две гигантские статуи, изображавшие львов с человеческими лицами и крыльями орла. Казалось, их взгляды прикованы ко мне.

Минуя безмолвных стражей, я вошел в арку высотою в пять человеческих ростов. Большинство построек внутри крепостных стен были разрушены и частично занесены неумолимым песком. Дома из того же черного неизвестного мне камня. Из любопытства я прикоснулся к одной из уцелевших стен. Холод обжег кожу, словно я опустил руку в горный ручей. Казалось, что неизвестный черный материал полностью отражал от себя тепло солнечных лучей. Привычный к домам из глиняного кирпича я пытался найти какие-то стыки или соединения на поверхности стены, но тщетно. Передо мной был сплошной монолит без малейших следов обработки. Цельные глыбы правильной формы, с идеально гладкими поверхностями, дышащими могильным хладом. И насколько хватало глаз, все постройки вокруг были изготовлены таким же образом.

Я брел в пыли заброшенных покинутых улиц, не разбирая дороги. Пока ноги сами не вынесли меня на огромную пустынную площадь. В центре ее возвышался огромный обелиск. И тут я услышал шепот. Множество голосов приглушенно говорили на неизвестных мне языках. Мужчины, женщины, дети. Смех. Плач. Они сливались в единый поток. И чем ближе я подходил к черной колонне, тем громче и четче становился их зов.

Последние лучи заходящего солнца отражались от темного камня, испещренного какими-то насечками и трещинами. Приглядевшись, я понял, что это письмена, нанесенные на всю поверхность обелиска неведомыми мастерами. Я прикоснулся к этим символам ладонью. И голоса разом смолкли. Солнце село, и вместе с тишиной на меня пала ночная тьма.

Вдруг, камень под моей ладонью потеплел. Отняв руку, я увидел, что на поверхности обелиска остался меркнущий отпечаток алого цвета, от которого разбегались красные нити, оплетая подобно паутине. И тут же свет погас. А затем внутри камня начал пульсировать сгусток пламени, заполняя его целиком. Как биение гигантского сердца. Каждая такая вспышка освещала руины города вокруг багряным светом, отчего на всей равнине будто наступал день. Исчезая через мгновение, чтобы потом разгореться вновь.

Обелиск начала содрогаться, по его поверхности пробежала рябь, как по воде. Одна за другой гасли звезды на ночном небе. Плоть моя сливалась с черным камнем. Красные вспышки теперь пробегали по моим жилам, просвечивая сквозь кожу огненной вязью. Я не пытался убежать. Зачем? Ведь меня больше не было.

Я слышал Город.

Я понимал Город.

Город стал мной.

Великий Город. Забытый Город…

Здесь всегда закат. Солнце таяло, растворяясь в горизонте. Мы шли бок о бок с псом, похожие на пару теней в его зареве. Не обращая внимания, как асфальт сменился брусчаткой, а затем гладким булыжником. Шли мимо опустевших торговых центров и небоскребов. Маленьких уютных кафе и парковок с тысячами ржавеющих автомобилей. Мимо дворцов с мраморными лестницами и балюстрадами. Звонкий лай моего приятеля эхом разносился в полуразрушенных амфитеатрах и между огромных колонн акрополей. Статуи из бронзы и камня смотрели на нас невидящими взглядами. Нефритовые драконы и быки из яшмы сменялись крошечными домиками из глиняного кирпича.

Пирамиды соседствовали с многоэтажными домами из стекла и металла, а готические шипы соборов с лазуритовыми куполами мечетей. Я знал, что мы приближаемся к концу пути. Солнечный свет потускнел и померк, заглушаемый облаками душной пыли. Мир вокруг стал двуцветным — множество оттенков серого и черного. Руины. Выбитые ударной волной окна. Оплавленный огненным смерчем камень. Потемневший асфальт и выщербившийся гранит. Тени оставшиеся на стенах. Тени, лишенные хозяев. Выжженные сиянием тысячи солнц…

Проводник уже ждал меня. Одетый в желтую накидку и капюшон, скрывающий лицо. Кивнув в знак приветствия, он указал на собаку:

— Смотрю, ты нашел себе друга?

— Он может пойти со мной… дальше? — спросил я.

— Тебе решать. Мое время почти истекло. Думаю, твой приятель тебя не хочет отпускать.

— Тогда я возьму его с собой.

— Твое право. А теперь идем.

Проводник вел меня к черному обелиску, маячившему исполинской черной кляксой впереди. Пес то отбегал от нас, то возвращался обратно, иногда принося в зубах какой-нибудь хлам.

— Кто ты? У тебя есть имя? — не удержался я.

— Не помню. Это и не важно. Я был всегда, — усмехнулся таинственный собеседник.

— Что мне делать?

— Ты сам все поймешь. Скоро, когда звезды погаснут, тебе придется решать. Решать, загорятся ли они вновь.

— Наверное, это просто мой сон! Этого всего, — махнул я рукой вокруг, — не может быть!

— Это было, есть и будет. Время здесь не имеет значения. Имена не имеют смысла. Сон, явь. Рождение, смерть. Это все одна и та же история.

Мы стояли у самого основания обелиска. Солнце уже село, но яркие звезды заливали пространство вокруг мягким серебристым светом. Проводник остановился. Повернувшись ко мне, он скинул капюшон. Совсем еще юноша, но с глазами древнего старика.

— Мне пора. Круг заканчивается. Змей уже пожирает свой хвост.

Он хотел мне еще что-то сказать, но в очередной раз вернувшийся пес принес мне вытянутый узкий предмет. Вытащив из пасти, я поднял его повыше. Тонкая трубочка из тростника с маленькими отверстиями по всей длине. Я протянул ее Проводнику.

— Держи, пригодится.

— Я… я помню! — улыбнулся юноша.

Дрожащие пальцы забрали флейту. По черному камню пробежали волны, словно по воде. Проводник шагнул в обелиск, не встретив ни малейшего сопротивления.

— Подожди! История! Ты ее так и не рассказал! — крикнул я ему вслед.

— Это история о Городе. Самая старая история на свете. Первейшая из всех историй, — ответил проводник, обернувшись. — Иногда мне кажется, что она всего лишь сон. Сон, который снится нам всем. Время бежит по кругу, повторяя ее вновь и вновь. Историю о том, что Город когда-то был.

Звезды гасли на ночном небе одна за другой. Юный пастух вернулся домой, оставив Проводника и собаку позади. Верный пес сидел рядом, прижимаясь теплым боком к моей ноге. Я погладил его по голове, почесал за ухом, наблюдая за тьмой пожирающей свет.

— Старая история. Мы всегда строили Город, чтобы выжить. Чтобы освободиться. А он все уничтожил, — говорил я своему лохматому спутнику, — Что будем делать, дружище? Попробуем заново? Что ж, нам с тобой предстоит много работы…

Город это мы.

Время бежит по кругу.

Дальше начнется другая история.