Бертрам Росс — Анатомия измены

   Поливаев был маленьким, коренастым мужчиной с огненно-рыжей шевелюрой, которая вкупе с непропорционально маленькой головой придавала ему глупый и по-детски шутовской вид. Говорил он быстро и отрывисто, будто куда-то спешил.

   Его же друг Алексей Петрович Буженинов, к которому Поливаев обратился со столь щепетильным вопросом, напротив был худощав, высок, с пышными усами и аккуратной бородкой. В руках он держал длинную и тонкую трость, которая тихонько поскрипывала каждый раз, когда он на неё опирался, а опирался он на неё, к слову, чаще, чем на свой собственный рассудок.

   Оба этих мужчины только недавно вышли из кабака "Свирель", где с успехом отпраздновали повышение Поливаева (Поливаев работал в банке, и работа эта ему очень нравилась). И вот теперь, прогуливаясь вдоль сонных улиц и вдыхая запахи ночного города, они непринужденно разговаривали на разные темы. На сей раз темой разговора стал извечный вопрос любви и верности — супружеская измена.

   — Я в смысле, — продолжал Поливаев, объясняясь и жестикулируя. — Я в смысле, что не каждый муж может с уверенностью заявить, что его супруга ни разу ему не изменяла. Да что греха таить, даже я сам не могу быть уверенным в том, что моя Мари верна мне. А ведь она истинная христианка и вряд ли бы стала предаваться такому низменному греху, как супружеская измена — скорее уж вырвала бы себе оба глаза, как и начертано в Писании, чем отдалась бы чужому мужчине...

   Помедлив секунду, Поливаев заключил:

   — Но все же поверить в её верность мне порой трудно...да как наверно и всем остальным мужьям довериться в этом плане собственным женам.

   — К чему же вы это всё клоните? — нахмурил брови Буженинов, косо посмотрев на друга; излишки алкоголя, принятые в кабаке, разлились едким румянцем по его гладковыбритым щекам. — Неужели хотите сказать, будто всех женщин, включая и мою Лизоньку, стоит проверять на предмет измены? Или может я такой дурак, что не заметил бы её неверности?

   Поливаев, увидев реакцию, какую произвели эти слова на его друга, быстро опомнился и, положив руку на сердце, забормотал:

   — Да Боже вас упаси, Алексей Петрович. Клянусь, и в мыслях не было! Вы ведь меня знаете — иной раз, особенно после пары рюмок горячительного, в голову мне приходят всякого рода философские мысли, ну вот я и подумал, что стоит поделиться с вами одною из таких.

   Буженинов насупился. Одно только упоминание, что его пассия, Елизавета Буженинова, которая стала путеводной звездой для Алексея Петровича и которую он любил больше самой жизни во всех её многочисленных проявлениях, может предать его, выводило мужчину из душевного равновесия. А тут еще Поливаев со своими философскими размышлениями.

   — Ну если на то пошло, — заговорил он, задетый словами товарища, — то я тоже хочу кое-чем поделиться с вами, дружище. Если хотите знать, моя Лизавета верна мне как духовно, так и физически. Не было ни единой минуты, ни единого дня, чтобы я усомнился в ней, или она сама бы дала мне повод усомниться в этом. Мы живем с нею душа в душу и доверяем друг другу. Что, не верите?

   — Что вы, что вы, — замахал руками Поливаев, пытаясь доказать свою искренность. — Я вам верю, верю. Повторюсь же — это всего лишь мои рассуждения и не более. Я не хотел задевать ничьих чувств и уж тем более обвинять вашу жену.

   — А мне вот кажется именно этого вы и хотели, — начал совсем горячиться Буженинов, краснея. — И чудится мне, что вы до сих пор не верите, что моя жена всегда была верна мне. Ведь так?

   Поливаев не мало пожалел, что вообще затронул столь деликатную тему. Наверно последняя рюмка водки все же была лишней для него, раз язык его вновь ополчился против своего хозяина и зажил собственной жизнью.

   — Даже и думать забудьте, что я посмел бы заявить о таком, — ответил Поливаев, тоже начиная выходить из себя. — Я знаю вас, знаю вашу Елизавету, и никогда бы в жизни не стал бы обвинять её или вас в измене.

   — Аха, но других-то женщин вы обвинить смогли бы, верно? — нашелся Буженинов.

   — Никого обвинять в измене я не собирался! Мне лишь хотелось показать, что доверие между людьми это сложное явление, а между супругами оно сложно в особенности. Нужно много сил и терпения, чтобы...

   — А знаете что? — вдруг, нетерпеливо перебил Поливаева Буженинов. — Я вам сейчас все докажу. Поедемте.

   Поливаев удивленно вскинул брови.

   — Куда это?

   — Ко мне домой. Я покажу вам, что не все женщины изменницы.

   — Да что вы пристали-то! — запротестовал Поливаев, отступая.

   “Какого ж лешего, — думал он про себя, — меня за язык потянуло. Надо же было свой рот разевать, когда не спрашивали. Балбес чертов! Шел бы лучше да помалкивал.”

   А в слух тем временем он продолжал:

   — Я же вам, Алексей Петрович, уже сказал — верю я вам, ве-рю. Не нужны мне ваши доказательства. Я же по глупости так ляпнул — не подумав.

   Но Алексея Петровича слова друга не убедили.

   — Нет уж, давайте поедем, и, наконец, развеем все ваши глупые предрассудки. Всё-всё, хватит — едем же скорее!

   И Буженинов, уже больше не обращая внимания на протесты друга, поймал кэб, сонно ползущий по пустынной улочке, назвал кэбмену адрес, по которому их нужно было доставить, запихнул в повозку упирающегося Поливаева, и, захлопнув за собой дверцы, приятели помчались к дому Бужениновых.

   Через каких-то тридцать минут, которые прошли в полном молчании и редких переглядываниях, они уже были на месте. Буженинов расплатился с кэбменом и обратился к Поливаеву:

   — Лизавета раньше одиннадцати меня не ждет, поэтому наше появление будет неожиданным для неё. Вот тогда-то, дружище, вы сами во всем и убедитесь.

   Несмотря на поздний час, в доме кое-где еще горел свет — в том числе и в квартире Бужениновых.

   Буженинов, однако, озабоченный доказательством невиновности жены, не обратил внимания на это. Но вот Поливаев углядел почему-то в этом особою странность, да еще и заметил в окне спальни две фигуры, подозрительно близко стоящие друг к другу. Но естественно умолчал об этом.

   Приятели вошли в подъезд.

   — Что ж вы так шумите-то, — заругался шепотом Буженинов, когда Поливаев, идя у него за спиной, скрипел своими новенькими ботинками. — Не хватало, чтобы нас услышали раньше времени. А ну прекращайте это!...О, вот-вот, стойте, стойте.

   Приятели остановились под дверьми квартиры Буженинова и прислушались.

   Понятно было, что в квартире, помимо Елизаветы был кто-то еще, но о чем шла речь между Бужениновой и незнакомцем разобрать было трудно — дверь заглушала все звуки, была слышна лишь возня да какие-то вздохи.

   — Проклятье! — чертыхнулся Буженинов, отходя от дверей. — Ни черта не слышно, придется заходить. Будем надеяться, что служанка уже ушла, а то она может навести такой шум, что...— не договорив, Буженинов взялся за дверную ручку и повернул её.

    Но Поливаев быстро остановил своего друга, ухватив того за рукав пальто.

   — Бросьте вы это, а, — произнес он умоляюще. — Давайте просто постучимся, и нам откроют. Нечего тут глупости разводить. Мы же не дети какие-нибудь, а взрослые образованные люди — не стоит дурью маяться.

   Буженинов ласково взялся за руку Поливаева и, оцепив её от пальто, ответил:

   — Вы заблуждаетесь, друг мой. Это мой дом, моя квартира, и я могу заходить сюда, как захочу — со стуком ли или без него. И к тому же, если мы сейчас постучимся, то весь наш эксперимент пойдет коту под хвост. А я, знаете ли, хочу, чтобы все было по-честному, чтобы вы потом не говорили мне, будто я нарочно вспугнул любовника Лизаветы, постучавшись в дверь, и тот успел удрать прежде, чем мы его поймали...ну если, конечно, он вообще там был. Поэтому давайте уже прекращайте ныть и зайдемте.

   Поливаев лишь досадно вздохнул — сам виноват, нужно было помалкивать — и осторожно вошел в квартиру следом за Бужениновым.

   Никого из прислуги они не встретили. В прихожей было чисто и светло. Небольшой светильник, висящий под потолком, бросал бледно-желтый свет на стены и, стоящую здесь, мебель.

   Прокравшись к спальне, Буженинов пробормотал:

   — Молчите и не звука, — и, опустившись на колено, прильнул ухом к двери.

   Поливаев же остался стоять рядом — все, что происходило за дверьми, можно было расслышать и без подобных излишеств. Да и к тому же ему не нравилось то, как он мог бы выглядеть, застукай его кто-нибудь за этим неблагородным делом.

   Тем временем в спальне происходили странные дела:

   — Что же вы так тянете, Прохор Денисович! — говорила Елизавета, словно задыхаясь. — Поторопитесь же! Мой муж должен скоро прийти. Скорее!

   — Я стараюсь, Лизавета Степановна, — слышался приглушенный мужской голос. — Ох, ваша талия, мадам...Она такая...

   В этот момент был слышен томный женский вздох, треск ткани и слова:

   — Будьте осторожнее, Прохор Денисович! Прошу вас!

   Буженинов, словно прилипший ухом к двери, стоял не шелохнувшись. Лишь его черные брови медленно, но верно сползавшие к переносице, говорили о неотвратимо наступающем крахе веры в непорочность его супруги.

   Поливаев же не осмеливался даже притронуться к другу, не говоря уже о том, чтобы увести его поскорее от сюда, чтобы в порыве гнева, тот не наделал ничего еще более глупого, чем вся эта затея.

   — Ох! — снова послышалось из-за двери. — Да аккуратнее же, Прохор Денисович!

   — Простите, мадам, но хоть убейте меня, а он все равно не лезет.

   — Так уж вы постарайтесь, голубчик. У нас мало времени. Поднатужьтесь, прошу вас!

   Вновь послышался женский вздох, что-то упало с глухим стуком на пол, секунду стояла тишина, а потом раздался радостный мужской вопль:

   — Он вошел, мадам! Он вошел! Ре...

   И вот в этот-то момент, нервы Буженинова видимо сдали, и он, соскочив с колен, чуть лишь не с ноги распахнул дверь в спальню, и с дикими криками взбешенного зверя влетел внутрь.

   Поливаев не успел даже опомниться. Понадобилось какое-то мгновение, чтобы он пришел в себя и последовал за приятелем.

   Когда же он оказался в комнате, пред ним предстала прям таки завораживающая картина: Елизавета, пухлая дама, жена Буженинова, стоящая перед зеркалом в новом платье с тугим корсетом из ремешков и застежек, и выражавшая всем своим видом неподдельную растерянность и ужас, прикрывала рот ладошкой, а её муж, вцепившийся в грудки лысоватого мужчины, тряс того так, что блестящая голова бедняги едва не слетала с плеч.

   По всей комнате были разбросаны куски ткани, шпульки, нитки, ножницы, тут же, среди этого швейного хлама, оказалась некстати и трость Буженинова. На небольшом же диване валялись два порванных корсета, а у столика, рядом с зеркалом, лежал, упавший на ковер, графин.

   Поливаев сообразил, что здесь происходило, только тогда, когда заметил на шее лысоватого мужчины, которого все еще тряс Буженинов, узкую ленточку — кусок длинной ткани, разлинованной и отмеченной цифрами, той самой которой берут замеры в портных магазинчиках. Вот только тогда-то он и понял в чем тут было дело.

   — Постойте, дружище! — крикнул он, поспешив на помочь лысому и отталкивая от него Буженинова. — Оставьте его, дружище! Отпустите! Он портной, слышите? Отпустите его!

   Но разошедшегося Буженинова вряд ли что-то могло остановить. Он все тряс и тряс лысого беднягу, от чего у того посинело лицо, и вот-вот мог случиться приступ тошноты, вызванный такой бешенной встряской.

   Тогда Поливаев решился на крайние меры.

   Большую часть своего юношества Поливаев посвятил физкультуре и боксу, участвовал в турнирах, много раз побеждал, а потому в ход сейчас пошло одно единственное его оружие — кулаки.

   Одним выверенным движением Поливаев ударил друга в живот. Удар получился не сильным, но точно таким, как он и рассчитывал. И этого оказалось вполне достаточно, чтобы выбить дух из Буженинова и, наконец, отцепить его от лысого.

   Буженинов скрючился, разжал пальцы, и Поливаев, не теряя ни секунды, скрутил ему руки и повалил на диван. Портной, освобожденный от хватки, попятился, зашатался и удачно приземлился на кресло, стоящее позади него.

   — Простите меня, дружище, — стал извиняться Поливаев, удерживая трепыхающегося Буженинова. — Но я вынужден был вас ударить. Я вас спас! Да вы бы убили этого беднягу, понимаете?!

   — Да как ефо не уфить! — приглушенно верещал Буженинов; уткнутый лицом в диван, ему было тяжело говорить. — Он обеффестил мою фену, мою Лифоньку! Он...

   — Никто ни кого не трогал, — перебил его Поливаев, пытаясь пролить свет на всю сложившуюся ситуацию. — Это обычный портной, Господи Боже! Он верно просто подбирал платье. Ведь так, Елизавета?

   Елизавета в немом ужасе продолжала стоять у зеркала, не в силах отнять рук от побледневшего лица. Её била крупная дрожь, а глаза застыли на Поливаеве и муже. Когда, наконец, Поливаев чуть прикрикнул на неё, чтобы привести женщину в чувства, она заговорила:

   — Д-да, П-п-прохор Денисович пришел помочь мне с платьем...И все.

   — Фто прафда? — пробубнил Буженинов, пытаясь высвободиться. — Поклянифь мне, Лисафета! Поклянифь!

   — Клянусь...клянусь! Так все и было. Ты же сам сказал, чтобы я купила платье на свадьбу твоей сестры. А Прохор Денисович отличный портной, он мне и сшил такую красоту. С чего ты на него так накинулся-то?

   Буженинов вдруг затих.

   — Ведь и тофно, — промямлил он чуть испуганно.

   — Конечно, точно. Как же иначе? — подтвердила Елизавета.

   — Вот видите, дружище? — обратился к Буженинову Поливаев, видя, что ситуация начинает немного проясняться. — Вы едва не лишили жизни невиновного человека. Теперь-то вы успокоились?

   Буженинов что-то пробубнил невнятно, и Поливаев посчитал это за знак согласия.

   — Ну вот значит и разобрались, — медленно отпуская Буженинова, сказал он. — Вы как дружище? Не сильно я вас?

   Буженинов с побагровевшим лицом сел, помотал головой, но ничего не ответил. Размял шею, потом встал с дивана, одернулся, посмотрел на лысого, колебался секунду, наконец неуверенно протянул ему руку и произнес:

   — Приношу свои глубочайшие извинения. Простите, мне сегодня в голову ударило спиртное и... — он покосился на Поливаева, — и всякие философские мысли.

   Поливаев сделал виноватое лицо.

   — Еще раз простите.

   Портной вжался в кресло, испуганно вытаращив свои маленькие глазенки, посмотрел на Буженинова, на Елизавету, смерил взглядом Поливаева, и наконец трясущейся рукой пожал руку ревнивца.

   — Я, — начал Буженинов смущенно, — возмещу вам весь причиненный мною ущерб, не беспокойтесь.

   — Не нужно, не нужно, — затараторил портной. — Не нужно.

   — Нет уж, вы простите, но я должен загладить вину перед вами и особенно перед своей женой. Глупо все вышло, даже стыдно. Как я только мог подумать о таком! Ведь никогда в жизни, ни разу, а я сразу в штыки. Глупец!...Ну как ты Лизавета? Хорошо?

   Женщина, медленно отходившая от потрясения, закивала кудрявой головкой.

   — Ты уж прости меня дурака, ладно? Сглупил малость.

   Он подошел к жене и обнял её. Постояли какое-то время молча.

   — Ну что ж, — нарушил робко молчание Поливаев, видя, что дальнейших происшествий вроде бы не ожидается, — я пожалуй оставлю вас, господа. Пора домой. Моя Мари наверно уже меня потеряла. До свидания.

   Поливаев попрощался со всеми. Пожал руку Буженинову, обещая ему расплатится за свой удар и полностью признав свою вину из-за того, что усомнился в верности его жены, пожал руку портному, поцеловал ручку Елизаветы, и быстрым шагом вышел из квартиры.

   На улице было безлюдно. Вдоль проспекта тянулась цепочка зажжённых уличных фонарей. У соседнего дома стоял кеб; лошади, запряженные в него, сонно ворчали и перестукивались копытами.

   Засунув руки в карманы пальто и дрожа от влажного холода после мягкого тепла квартиры, Поливаев собрался было пойти к повозке, намереваясь поскорее добраться до дома и, укутавшись там под мягким одеялом, рассказать своей милой женушке в какую же глупую ситуацию угораздило попасть её мужу сегодняшним промозглым вечером. Но как только он об этом подумал, из подъезда послышались голоса.

   Мужчина в нерешительности остановился, приоткрыл тихонько дверь и прислушался.

   — Вы уж простите, его глупого, — говорил где-то наверху женский голос. — Не обижаетесь?

   — Не на вас, мадам, — вторил ей другой голос, мужской. — На вас, моя хорошая, я ни когда бы не смог обидеться, но вот ваш муж...В следующий раз нам надо быть осторожными.

   — Да-да, дома больше нельзя встречаться, — тут же отвечали в ответ. — Хорошо, что Дмитрий Игнатьевич, нас спас...

   — Хорошо, что я только привез вам платье, мадам. А представляете, что было бы если бы они застукали нас в другой момент и за другим занятием. Что бы мы придумывали тогда?...Ох, я даже и боюсь подумать.

   — Так и не думайте тогда, — сладко говорил женский голос. — Не думайте и все тут.

   — Не буду, мадам, — столь же сладко отвечал ему мужской. — Как вам мое платье? Понравилось?

   — Очень понравилось. Спасибо.

   Послышался звук горячего поцелуя, а потом раздался громкий хлопок дверьми подъезда, и минутой спустя тихую улицу огласили топот копыт и дребезжание повозки — Поливаев, сломя голову, мчался домой узнать чем же в этот поздний час занимается его благоверная жена, Мари.