Часовня

Утро выдалось пасмурным и туманным, добираться по размытым дорогам было очень непросто и утомительно, но Ханс решил прогуляться по узеньким улицам незнакомого города, со всех сторон окружённого стеной многометровых сосен.

Он принялся бродить по Горгороду, взяв за цель разглядеть в нем хоть что-нибудь более менее интересное. Долго ходил он кругами, заворачивал в переулочки и разглядывал лица прохожих. Люди встречались ему разные: красивые и уродливые, высокие и низкие, старики и молодые, но всех их объединяло отсутствие улыбки и тоска во взгляде. Казалось, что они словно с другой планеты — мрачной, неприветливой, хмурой и чужой. Была ли это усталость или внутреннее ощущение чужеродности в этом местечке, Ханс не очень различал, но чувствовал однако себя не в своей тарелке... В конце своей прогулки ещё более уставший, он очутился на пороге небольшого доходного домишки, дверь которого неприветливо скрипнула, приглашая Ханса войти внутрь.

По полу дома тут и там разбегались в разные стороны и пересекались крест-накрест следы маленьких ножек и крупных ног. Какие-то из них откровенно и липко шаркали, а другие слишком уж вылуплялись в полу, создавая таким образом очень рябой и выпуклый узор. Из передней комнаты, пыхтя и охая, из комнаты вывалился кто-то толстый и неуклюжий.

— Проходите, дорогой друг, проходите! Направо, на кухню. Это я вам звонил! Мое имя Абелард, господин Блюмфельд мой непосредственный начальник и управляющий городским советом. Это он считает что Горгороду пресрочно нужен лесоруб, сами видите: дома косят, город увядает… Что ж, вы проходите, проходите, а я сейчас подойду.

Ханс прошел в маленькую, буквально в два шага кухню, с большим окном в центре стены противоположной входу, которое кстати открывало потрясающий вид на дорогу и сосновый лес.

Кухня была бедная: пол липкий, комод и буфет старые, посуда со сбитыми краями. У таза с водой замерла горбатая старуха. «Хозяйка дома...» — подумал Ханс.

Ему стало жалко старуху сразу, как он взглянул на нее и сам от себя не ожидая, молча принялся он перебирать тарелки в буфете — грязные в таз, чистые на стол. В тазу посуда шмякалась о воду и под умелыми движениями женских рук становилась чистой. Ханс же брал ее чистую гораздо охотнее и приветливее, вытирал и ставил на стол. Старуха напомнила Хансу его мать и то, как он помогал ей, будучи мальчишкой. Так странно было видеть ее здесь и так жаль было осознавать, что в свое время он не успел к ней прийти, но и как же было хорошо, что он дошел до нее в это пасмурное утро. Его влекло странное чувство материнского тепла и уюта от происходящего. В коротком взгляде старухи Ханс увидел светлую нежность и доброту, как-то уж слишком отличающуюся от всего местного, ему вдруг захотелось прижаться к ней и вдохнуть аромат ее сальных волос. А может ему всё это показалось, ведь старуха терла посуду, лишь изредка поглядывая на Ханса.

«Должно быть она обижена» — думал почему-то Ханс, как бы оправдывая ее неприветливость, противоречащую его ощущениям.

Он оставил тарелки и уставился окно: сквозь туман, сквозь сосны, сквозь серо-молочную патоку облаков, и застрял где-то в пушистых сосновых ветках.

Взявшийся из ниоткуда господин Абелард, молча усадил Ханса за маленький голубенький столик, и совершенно не обращая внимания на видимое «отсутствие» гостя, принялся доставать откуда-то с нижних полок, забитых под завязку посудой, странный свёрток. Он положил свёрток из пергаментной бумаги на стол и стал его аккуратно разворачивать, пока перед ним на куске бумаги не показалось что-то вроде яблочного пирога. Абелард нелепо порезал его на неровные куски и полез закрывать истерично скрипящую дверцу кухонного комода за спиной.

Скрип дверцы выдернул Ханса из состояния пространной задумчивости. Ему показалось, что на улице он увидел какие-то мелкие огоньки, а в воздухе с форточки ощущал странное праздничное оживление — до него доносился смех и дымный аромат жареного мяса…

Взгляд его по-прежнему был устремлён куда-то вдаль, но мысли уже вернулись обратно. Рука Ханса сама потянулась за пирогом, пахнущим сырой землёй и плесенью. Он откусил кусок от пирога и ещё кусок от недоуменного взгляда господина Абеларда.

— Этот пирог Хозяйка испекла семь лет назад! Зачем же вы его съели, господин лесоруб!?

Абелард выскочил с кухни и по-хомячьи засеменил в соседнюю комнату. А Ханс в это время прислушивался к звукам из форточки и доедал кусок тошнотворного семилетнего пирога. Шутка ли, но с улицы послышался еле различимый зов, на который Ханс не мог не обратить внимания, не мог сопротивляться ему и пошёл, словно следуя неведомым силам.

Шел себя не помня, не видя дороги, выскользнул на незнакомую улицу и оказался где-то возле кладбища. Там, вдали его внимание привлекла часовенка, на свеженасыпанном холме песка. Хансу во что бы то ни стало необходимо было дойти до неё

Дорога до холма петляла и вихляла так ,что иногда Ханс шел плетясь, словно вьюн по отвесной стене, а иногда, переходя на бег, да такой, что невозможно было отдышаться.

Часовня то приближалась, то отдалялась, то скрывалась из виду, но она манила его к себе и призывала до нее добраться. Уже почти дойдя до холма Ханс вдруг обнаружил, что всё это время он шел на мелких тараканьих лапах, которые тряслись мелкой дрожью то ли от страха, то ли от усталости.

Заметить их сейчас было так же нелепо, как и вся сложившаяся ситуация. Лапки отвлекали от дороги и мешали идти прямо, норовя скакнуть повыше или запутаться между собой и прекратить эту безумную погоню за часовней.

«Лучше будет успокоиться и переждать, попытаться совладать с конечностями, если я хочу дойти до холма — думал Ханс — и как же мне выйти в новой должности с такими приборами? Меня засмеют. Уволят, не успев принять! Ведь всё-таки руки и ноги важный инструмент в профессии лесоруба.»

Пришлось спрятаться в траве и переждать случившиеся, спокойно отдышаться, собраться с мыслями и отдохнуть. Времени прошло очень много — утренний туман сменило вечерним заревом, а потом и ночным стрекотанием насекомых. Ханс решил, что разумнее всего после отдыха направиться прямиком в доходный дом к Абеларду, чтобы тот разъяснил ему природу появления этих лапок, как будто у этого несчастного господина мог быть ответ на любое происшествие, случившееся в Горгороде.

Он перебирал лапками, как это делают мухи и разглядывал их в лунном свете, словно такое происходит с ним постоянно. Не боясь и не паникуя, но переживая за то, как примут его в новом городе в таком виде. Он уснул в траве, а на утро обнаружил себя в комнате Абеларда или своей собственной, которую он так и не успел осмотреть, но с руками и ногами такими привычными и даже, как ему тогда показалось — скучными. Ханс одним движением плеч скинул с себя остатки сна и внимательно посмотрел на Абеларда. Тот, казалось, уже давно ждал его пробуждения.

— Уважаемый лесоруб, к сожалению для Вас, должен сообщить, что на собрании городского совета был установлен факт ошибки. Никакой лесоруб, как оказалось, не нужен. Мы хотели было просить вас покинуть наш город незамедлительно, но обстоятельства вашего визита немного изменились, кхм, поступил звонок и…в общем-то ваша жена прибудет в город с минуты на минуту, поэтому вам разрешено задержаться здесь ещё на одну ночь, дабы уладить все вопросы с совместным переездом.

— Постойте, но у меня нет жены и уж как теперь стало понятно, никуда с собой я ее не звал! И скажите ради бога, это вообще очень плохо, что я съел вчера тот кусок пирога? Уж очень странно я себя чувствую после него. И могу я пообщаться с господином Блюмфельдом самолично по поводу должности лесоруба?

Раздался телефонный звонок и Абелард резким движением сорвал трубку откуда-то взявшегося на стене телефона:

«Должно быть я его не заметил спросонья»

— Да! Да! Я понял…передам! Больше ошибок быть не может! Это исключено! — заговорил Абелард , затем положил трубку и развернувшись на пятках к Хансу сказал:

— Господин Блюмфельд в ближайшее время не принимает, вам не позволено вступить в должность местного лесоруба. Сожалею.

— Извините, но почему так происходит, в конце концов это просто несправедливо! Возможно кто-то из родственников господина Блюмфельда вдруг претендует на мое место? Или у вас процветает взятничество и казнокрадство? Кто-то же должен мне объяснить происходящее!

Раздался ещё один звонок и Ханс подумал, что скорее всего за ним идет слежка, раз Блюмфельд имеет возможность звонить после каждой его реплики. Он сам схватил трубку и закричал:

— Позвольте объясниться, господин! Я преодолел огромное расстояние ради этой должности!

В трубке послышалось шуршание, человек на той стороне откашлялся и сказал:

— Хорошо. Но вы на испытательном сроке… — послышались частые гудки.

Чуть помедлив, Ханс снова спросил, обращаясь к Абеларду:

— Что с тем куском пирога?

— Какого пирога? — Абелард скривил физиономию так, словно не понимает о чем речь и вышел. Хансу показалось, что Абелард, как-то слишком уж строг и несправедлив к нему и поэтому ушел сейчас если не навсегда, то очень надолго. Дверь вновь открылась почти сразу же, как Абелард покинул комнату Ханса и на пороге появилась женщина. Улыбаясь, она кинулась его обнимать и целовать , как после долгой разлуки. Ханс догадался, что это (должно быть) его жена, которую он, на секунду, совершенно не знал. Он подумал, что это управление города решило приставить к нему слежку, поскольку те, почему-то ни в коем случае не хотят, чтобы Ханс дошел до холма с часовней или же стал в Горгороде постоянным лесорубом.

Он поднялся с кровати, пару раз обошел вокруг женщины, пытаясь как можно лучше ее рассмотреть, успокоившись встал рядом и хотел было с ней заговорить, но где-то позади, как-то уже по-привычному даже, послышался странный звук, то ли шуршание, то ли стук, то ли всё вместе. Звук отвлёк его.

Ханс обернулся, вгляделся в углы комнаты, но ничего не увидел. Да и звук словно затаился и ждал, когда он отвернется снова. И правда, когда он отвернулся — звук повторился. Повторялся каждый раз, когда Ханс отворачивался, словно играл с ним в прятки. Тогда Ханс решил пойти на хитрость, он отодвинул жену в сторону, как мешающую мебель и пошел к зеркалу.

Половицы скрипели и рядом упрямо слышались шорохи и стуки, Ханс подошёл к зеркалу и сделал совершенно неправдоподобный вид, что причесывает волосы, а сам вглядывался в то, что было сзади. Сначала он увидел колесики, а потом и то, что стояло на них, как на маленьких ножках. Это был будильник, совершенно обычные часы, но с колесами. Ханс потёр глаза и посмотрел снова — ничего не изменилось.

Тогда он кинулся в угол комнаты, чтобы проверить, что будет дальше и судя по звуку, часы на колесах покатились за ним... Спрятался за жену, а часы юркнули под кровать рядом и звук стал более частым и мелким, видимо часы, как резиновый мячик, отбивались то об пол, то об дно кровати. Тогда Ханс попытался выхватить их из под кровати, но часы, словно понимая это и подшучивая над ним, выкатились и начали скакать то к потолку, то к стене, то снова катились так быстро, что ухватить их было совершенно невозможно.

Этот звук выводил Ханса из себя и теперь он носился по комнате, как сумасшедший. Прятался, резко останавливался и садился в надежде поймать ненавистные часы, которые то катились, то подпрыгивали, то катились, то подпрыгивали. Тогда жена посоветовала ему не обращать на них внимания, ведь рано или поздно им должно это надоесть и они должны остановиться…

Ханс послушал эту мудрую женщину. И в этот момент он совершенно четко для себя понял, что жена его в принципе достаточно хороша собой и вроде даже умна, а значит вполне могла быть привлекательной для него. Он твердо решил, что ради нее, ради семьи добьется многого в должности лесоруба. И они заживут, возможно долго и возможно даже счастливо.

Но сначала нужно было удовлетворить необходимость добраться до холма с часовней прямо сейчас, ведь по-прежнему холм манил его. Он зачем-то поцеловал незнакомую женщину в макушку и вышел из дома. Потом выбежал на тропу покрытую скользкой глиняной вязью, где столкнулся с двумя могильщиками, которые тащили на своих плечах закрытый гроб. Мужчины фыркнули на Ханса и отмахнулись от него, словно он был назойливой мухой:

— Понаприезжают всякие…

«Они точно идут туда!!!» — сообразил Ханс и пошел следом за ними, прямо-таки сгорая от нетерпения. Он прятался за спины редких прохожих и углы встречных зданий, но двое мужчин его конечно заметили, глупые часы, которые преследовали Ханса повсюду не давали возможности быть незамеченным и на подходе к холму, ему снова пришлось залечь в траву.

Периодически выглядывая в сторону часовни Ханс видел, как эти двое поставили гроб на скамью возле часовни, открыли крышку и многозначительно посмотрели в сторону Ханса. Он понимал, что его не видят, но знают, что он сидит тут, в поросшем травой овраге. У могилы появился третий человек — священник, и тогда Ханс решился выйти на тропинку и приблизиться к нему, поскольку посчитал, что опасности от служителя богу ему ждать не стоит. Однако сделал это так, что бы тот не отвлекался, так, будто он гулял, поглощённый разглядыванием надгробий.

Священник читал молитву, изредка косясь на Ханса, Ханс же останавливался и делал вид, что не смотрит на священника, а смотрит куда-то в сторону. Они переглядывались несколько минут, как бы смущаясь и подыгрывая друг другу, но не решаясь посмотреть прямо. Наконец священник не выдержал этой игры, и разозлившись, выкинул молитвослов в траву, оттуда разлетелись в разные стороны галки и карканье их оглушило на секунду округу.

Ханс оторопел, но лишь на миг, не в силах больше сопротивляться подошёл он к гробу, как бы извиняясь и кланяясь, но уже настолько близко, что даже если бы хотел — ни за что не смог бы оторвать взгляд от могильного камня, приткнутого бочком у скамьи... он видел позолоченные буквы выведенные в аккуратное имя, но не мог сложить их воедино А Х Н С Х Н А С С А Х Н — кружилось вихрем в сознании. Он разглядывал лицо покойника, но не мог его увидеть, как ни старался прищуриться. Сзади послышался резкий щелчок и звук бьющегося стекла. Ханс посмотрел назад и с радостью для себя обнаружил, что ненавистный циферблат разлетелся на куски и детали его валялись в траве, сверкая осколками. И ему показалось, что всё вокруг замерло, блеск осколков замер на месте, галки зависли в воздухе и даже сам ветер остановился.

Он обнаружил, что земляная насыпь у часовни на самом деле бутафория, а под тонким слоем земли была глубокая черная яма. Ханс завалился на спину, как маленький таракан и почувствовал, что яма засасывает его внутрь, обволакивая нежными порывами теплого воздуха. А священник смотрит на него сверху и благодарит одним лишь взглядом, и перекрещивает, перекрещивает. Сверху всё сжимается и темнеет. На темном полотне Ханс пытается разглядеть звёзды и они начинают светить ему, он протягивает тараканьи лапки вверх, пытаясь достать звезду. Смотрит как бы сквозь хитиновую оболочку обрастающую постепенно корой и сочащейся смолой, пахнет хвоей…

...Из форточки пахнет хвоей и странным праздником, а вдали огоньки-огоньки-огоньки. Ханс просыпается в своей постели и замечает, что лапки никуда не исчезли.

   «Пропала моя должность городского лесоруба» — думает Ханс и горько плачет.