Олеся Коптева — Облако для двоих

— Проходите, юноша! Проходите, не стесняйтесь! Всё по-домашнему, как говорит-ся, чем богаты… Как вас? Ах да, Юрий. Я запомню… Располагайтесь, пожалуйста!

Пресловутому Юрию тоже многое не нравилось и жало: костюм, взятый на вечер у однокурсника, пёстрый галстук и эта квартира, уставленная статуями и увешанная карти-нами. Для него — как музей в клетке. Стараясь ничего не смахнуть и не разбить, он пере-мещался по ней как партизан по зимнему лесу, осторожно и бесшумно, и от испытываемо-го дискомфорта то и дело сравнивался колером с советским флагом.

— Юрий, скажите, а кто ваши родители? — мама Леры Елизавета Васильевна снис-ходительно следила за неловкими попытками претендента на руку её дочери разрезать птицу.

Он вымученно улыбнулся, даже с каким-то облегчением отложил приборы и про-басил:

— Ну дык… Это… Мать с правлении колхоза работает… (Аркадий Петрович заин-тересованно вскинул брови) уборщицей… (брови сползли на своё место) Батя комбайнёр, да, передовик, Орден Трудовой Славы имеет. Его у нас все уважают! Председатель насчёт хозяйства советоваться приходит.

Всё так же жалко улыбаясь, он переводил взгляд с родителей Леры на неё, видел вежливый интерес и продолжал:

— Вот на той неделе, к примеру, новый комбикорм завезли…

Он неловко двинул локтем, задел бокал с вином, и кроваво-красная жидкость рас-теклась по белой скатерти в пятно, похожее на Австралию на глобусе.

— Извините. Я пойду лучше, наверно. Мне на занятия с утра, — смотря в пол, Юра поднялся из-за стола и поспешил ко входу, едва не сбив с ног Анечку, которая принесла десерт.

— Юра! Юра, подожди! — Лера вскочила и, роняя резной стул, бросилась в прихо-жую.

Её остановил голос отца:

— Валерия, оставь! Молодой человек ведь объяснил: ему завтра в университет.

Хлопнула входная дверь.

— Ну, вот… — деланно-грустно резюмировала Елизавета Васильевна. — Ушёл по-английски. У юноши в роду случайно нет англичан?

— Ну, что ты, душенька! Это же истинный пролетарий, готовый — как в том лозун-ге? — объединиться с подобными себе. Эх, Лера, Лера! И как тебя только угораздило? — отец смотрел на дочь сквозь очки в изящной оправе и качал головой. — Я согласен: и в провинции есть достойные люди, но это же гомосапиенс какой-то!

— Действительно, Лерочка! — кивнула мать. — Нет, он мил, красив даже, не спорю. Но ни знания этикета, ни умения вести себя в обществе! Костюм поношенный, явно с чу-жого плеча, и — о, апофеоз! — на каждом носке по дырке.

— Комбикорм какой-то, председатель, матушка — уборщица, — хмыкнул Аркадий Петрович, задумчиво жуя виноград.

— Вы не понимаете! Вы ни-че-го не понимаете! Знаете, какой он хороший, надёж-ный! И пусть колхоз, и костюм не его. Ведь это же не важно, главное, что человек, кто он есть! Я…я счастливой быть хочу! — Лера закусила губу и выбежала из столовой.

— И я, вообрази себе, этого хочу, но не позволю, чтоб отцом моих внуков был этот субъект рабоче-крестьянского происхождения!!! — закричал ей вслед отец. — Мы — ста-ринный княжеский род, и портить кровь я не допущу! — Последние слова он произнёс ед-ва не фальцетом и схватился за сердце.

— Аркаша, тебе же совсем нельзя волноваться! — засуетилась Елизавета Васильевна. — Аня! Принеси таблетки Аркадия Петровича! В аптечке, справа!

Через два месяца Юра женился на Лериной однокурснице Тоне Семёновой. Её ро-дители не были князьями, и количество дырок на носках жениха их дочери их не интере-совало.

Лера и Печенкин шли по широкой аллее, шуршали листьями и молчали. Печенкин учился с ней в одной группе, писал ей длинные интересные письма и отдавал через день. Он не ждал ответа и был рад, что у него просто есть адресат. И Лера любила его письма и ждала очередного послания, как нового рассказа По в «Иностранке». Ему было важно пи-сать, ей — читать. И всем хорошо. Вот такой мутуализм.

И даже сейчас, когда Печенкин шёл и молчал, ничего не говорил и ни о чём не спрашивал, Лере было очень уютно. Если и выходить замуж, то за такого, как Печенкин. С ним даже в тишине хорошо. Только Печенкину нужно было любить, и Лере тоже нужно было. А Печенкина она любить не могла. Это как кровать. Или стол. Или шкаф. Полезная вещь, без неё плохо, с ней хорошо, привычно. И всё. Чувства испытываешь светлые, но не романтические. Он её любит, она его — нет. Мутуализма не получалось.

Их окрикнули. Они обернулись. Хрустя тонким октябрьским ледком на лужах и размахивая как крыльями широким вязаным шарфом, бежала Надя Карасева, староста их группы.

— Ой, привет! — Она запыхалась и выдыхала в прохладу осеннего воздуха тёплый дымок со вкусом малиновой жвачки. — Ужас, такой ужас! Только узнала, в универ бегу, вас встретила. Суворова убили!

— Юру?? — Леру затрясло от нахлынувшего холода и страха.

— Нет, Царёва, Александра Васильевича! Ну, разумеется, Юрку из параллельной, из кардиологов! Он, оказывается, в ночную на заводе подрабатывал, со смены шёл, а в парке уроды какие-то девку били, он вступился, а они его зарезали. А у него жена и сын малень-кий. Так что скидывайтесь по рублю! Половина на венок, другая — семье помощь. Царёва, эй, эй! Ну, куда ты валишься? Нашла время в обморок падать! Печёнкин, ну чего ты сто-ишь? Она падает, как лист осенний, а мы будем стоять и любоваться, да? А чё делать, а чё делать? Самбу танцевать, блин! Поднимай и тащи к скамейке. Сейчас реанимировать бу-дем, как учили.

Заставить себя пойти на его похороны она так и не смогла. Уже весной по протали-нам-островкам среди мёрзлой слякоти пришла к нему домой. Тоня взяла принесённый Ле-рой торт, молча улыбнулась и пошла на кухню ставить чайник. Лера проследовала за ней и замерла у косяка двери в крохотный зал: на неё смотрели два Юры. Один — с фотогра-фии на серванте, словно раненой, перехваченной чёрной ленточкой, другой — из кроватки, серьёзный, грызущий ногу резинового пупса.

— Артём, ты посмотри, какую тебе тётя красивую машинку принесла! Лера, ты про-ходи! — Тоня обошла её и встала рядом с кроваткой. — Вот, познакомься, это его сын.

Лера стояла, глотала стекающие слёзы и не двигалась. Мальчик хмурился, уголки рта медленно опускались вниз.

— Ну, развела сырость! Сейчас, на тебя глядя, и ребёнок разорётся. Чего теперь ре-веть-то? — Тоня подвели Леру к дивану, посадила, села сама. — Хотя… Это я сейчас так, а сначала тоже…Хоть в петлю лезь. Если б не он, — она кивнула на кроватку, — может, и по-лезла бы. А теперь думаю: значит, так суждено было, молодым…Только другие от пьянки ласты склеивают, или наркоты, а он как мужик, почти на войне…Сына вот нам с тобой оставил. Да-да, нам. Не удивляйся, — она закурила. В ответ на Лерин вопросительный взгляд махнула рукой:

— А, Тёмка привыкший, да, Тёмка? А Юра…Тебя очень любил. Только, говорил, недостоин я её. Вот меня достоин! Представляешь, да? — она хлопнула по себя по коленке и проматерилась. — Да, ладно! Чего уж сейчас мертвого делить? Делить живых нужно. А Тёмка на него здорово похож, да? Копия прям! Ты приходи к нам. И тебе, наверно, хочет-ся, и мне поможешь. С дитём тяжело всё-таки. Я и универ бросила, на фабрике швейной работаю. Ладно, пошли чай пить. Тёмыча возьми. И машину свою тоже — дадим, пусть иг-рает, а то совсем есть не даст.

Лера подошла к кроватке, с трудом улыбнулась, протянула к ребёнку подрагиваю-щие руки:

— Артемка, пойдёшь ко мне?

Мальчик несколько секунд подозрительно смотрел в её улыбающиеся глаза, потом улыбнулся в ответ и схватился маленькими кулачками за её ладони.

— Лера!

Увидев её в дверях, Артем бросил медведя в каске и самосвал и радостно побежал к ней.

— Ой, какая ты снежная! И нежная! — засмеялся он.

— Здравствуй, мой мальчик! Гляди, чего я тебе принесла! — она вытащила из сумки большое красное яблоко.

— Ах! — восторженно воскликнул ребёнок. — Откуда? Сейчас же снег везде, в огоро-де не растёт ничего!

— А у меня волшёбный огород, и в нём растут вот такие замечательные яблоки.

— Чудесные яблоки! — кивнул Артем, счастливо улыбаясь. — А мы сейчас к тебе до-мой пойдём?

— Да. Мама сегодня в ночную. Иди отпросись и приходи одеваться.

Кивнув, Артем побежал к воспитательнице. Лера присела на низенькую скамейку в раздевалке и подобрала с пола чей-то серый вязаный носок.

Сзади, одевая пыхтящих чад, беседовали две мамаши:

— А чего это он мать по имени? А она молодая какая!

— Так это не мать! Родственница, что ли, или подруга — не знаю точно. Очень часто за ним приходит.

— Ты смотри, яблоко ему принесла. Моему два месяца зарплату задерживают, на картошке и макаронах сидим, а она фруктами разбрасывается!

Лера сидела и краснела от стыда и тепла комнаты, нагретой за день детским дыха-нием и батареями парового отопления. Когда от сидения на неудобной скамейке начали затекать ноги, из гомона игровой комнаты вернулся Артем. Без яблока.

— Лерочка, ты только не сердись, ладно? У тебя дома наверняка ещё есть. И даже если нет, всё равно. Я его Маше Коростелевой отдал. Она таких красных ещё вообще ни-когда в жизни не видела! У неё ещё два брата и сестра, и игрушек у неё мало. И старые они, игрушки…

— Я не сержусь, — Лера чмокнула его в нос. — Я счастлива, что ты у меня такой!

— Какой? — он склонил голову на бок и прищурил серо-голубые глаза.

— Замечательный! Самый добрый, самый светлый, мой хороший мальчик!

Он радостно хихикнул. Лера потрепала ему волосы рукой и увидела на лбу синяк.

— Таак, это ещё что такое?

— Ну, вот, — обречённо вздохнул ребёнок. — Я думал, не заметишь.

— Артём, откуда? Кто тебя стукнул?

— Я не скажу. Мы уже помирились, — он вздохнул и потёр одну ногу о другую. — Давай одеваться, а?

— Ну, хорошо, а из-за чего подрались?

Лера достала из шкафчика одежду. Артём сел рядом с неё, шмыгнул носом и начал расстёгивать сандалии.

— Я Маше…

— Коростелевой?

— Ну, да…куклу наладить помог. У неё рука треснула и постоянно отваливается. Ну вот, короче. А Сашка увидел и обзывается: «Тили-тили-тесто, жених и невеста!» А я ему говорю: «Нет, я, когда вырасту, на Лере женюсь. Она красивая и добрая, и не ругается ни-когда». А Сашка говорит: «А она… А она…»

— А я? — улыбнулась Лера, помогая ему надевать валенки.

— Лер, я сам! Старая, он говорит. А я говорю: «И совсем не старая! Она молодая и красивая. Как принцесса в книжке!» У нас там книжка есть, я видел. Вот.

— И ты его стукнул?

— Да. А потом он меня. Ой… Выдал…, — Артём смущенно улыбнулся. — Нет, потом всё хорошо было, ты не переживай. Мы потом даже вместе город строили.

— Где у тебя варежки?

— Там, на батарее. Только если он снова тебя старой назовёт, я его опять побью!

— Не надо! Зачем? — она завязала ему шарф и поправила шапку.

— Чтоб не называл!

— Это не довод. Себя в обиду тоже давать не нужно, конечно, но прежде чем кула-ками махать, надо постараться без них дело уладить.

— А если без них никак?

— Так не бывает! Это без слов никак, а без драки прожить можно. Ну, всё? Ничего не забыли? Идём, жених!

Белый предновогодний город готовился ко сну. Витрины подмигивали гирляндами и шуршали мишурой назло змеившейся по заледеневшим аллеям позёмке. Лера улыбалась чему-то своему, сжимая в ладони маленькую выскальзывающую ручку в мохнатой вареж-ке. Артём задирал голову, глядел на фонари и ловил ртом снежинки.

— Лера!

— Ой, Печёнкин, привет! Сколько лет, сколько зим!

— Да… А это…— Печёнкин приподнял большую меховую шапку и посмотрел на Леру так, словно собирался заплакать.

— Это Артём. Артём, познакомься, это дядя Дима.

— Суворов Артём Юрьевич, — отчеканил мальчик и, не улыбаясь, протянул присев-шему перед ним на корточки Печенкину руку без варежки.

— Вот как, — Печёнкин поднял на Леру понимающие глаза. — Ну, будем знакомы, Артём Юрьевич.

Он встал и снова оказался выше Леры на голову.

— Лер, а я с Белого моря вернулся. Насовсем. Приходи ко мне в гости, а? Посидим, поокаем… Икорка, балычок…

— Ну, совсем соблазнил! — засмеялась она.

— Лера, я писать хочу! — требовательно пискнул Артём.

Печёнкин бросил недовольный взгляд на маленькое сердитое лицо на уровне соб-ственного колена и сжал Лерину руку в своих:

— Лер, я серьёзно! Приходи!

— Лера, я очень писать хочу! — повысил тон мальчик. — Если мы прямо сейчас до-мой не пойдём, я описаюсь. Себе не валенки. — Он посмотрел на Печенкина. — И вам то-же!

Тот хмыкнул.

— Спасибо, Димыч! Ну, мы пойдём, пока! — Лера улыбнулась и подмигнула ему.

Он вздохнул и долго смотрел им вслед.

Артём сидел за кухонным столом и дул сквозь трубочку в стакан с соком, так что ярко-жёлтая апельсиновая жидкость булькала и пузырила. Вскоре ему это надоело и, по-ложив голову на стол, он начал разглядывать сквозь стакан посудный шкаф, маленький холодильник и неизвестное ему растение на подоконнике, отвечающее воющей за окном метели бурным цветением нежно-голубых цветков.

Суша длинные вьющиеся волосы махровым полотенцем, в комнату вошла Лера:

— А ты чего сок не пьёшь? Не вкусно?

— Вкусно. Лера, а меня мама не любит, да?

— Тёма, что за глупости! Любит, конечно! С чего ты взял, что наоборот?

— Потому что она ругается и бьёт меня…иногда. Рукой. Не очень больно, но всё равно.

— Просто маме тяжело. Она много работает.

— А ты? Ты тоже работаешь, и всё равно добрая! — Он помолчал и прошептал. — Лучше бы ты моя мама была.

— Тёмка, ну что ты! Я тебя очень люблю. И мама тоже любит, не меньше. Может, просто иногда сказать не может.

— Знаешь, из-за чего она тогда ругалась? — Артём грустно посмотрел на Леру. — Я ангела нарисовал, а она говорит: «Ангелов нет». А я говорю: «Есть! Они живут на небуш-ке с Богом». А она говорит: «И Бога нет, иначе жизнь такая твою мать паскудная не была бы». А я говорю: «Бог есть! А наш папа тоже живёт на небушке и на нас смотрит». Она тогда только заплакала. А потом увидела крестик и иконку, которые ты подарила. Тогда очень-очень кричала… Эх… А расскажи мне сказку!

— Какую?

— Твою, про зверей, которые живут в Фруктландии.

— Давай лучше ты мне! — Лера налила себе сок и села напротив мальчика.

— Ну, хорошо. Только я немножко поменяю, ладно? Значит, так…— вздохнул Ар-тём. — Жили в сказочной стране Фруктландии звери, которые очень любили фрукты: Ба-нанаконда, ГранаТигр и АбриКот. Жили и не ссорились. Только Бананаконда иногда злая была и кусалась. Это я сам придумал, про злую Бананаконду, — добавил он, заметив Лерин удивлённый взгляд. — У нас в садике есть тётенька плохая, которая полы моет. Она на Ба-нанаконду похожа. Или Бананаконда на неё.

— Артём, нельзя так говорить. Не бывает людей плохих и хороших.

— Бывает! Знаешь, эта Марьпетровна какая злая? Постоянно на нас кричит. Она плохая. — Он помолчал. — Ну, хорошо, если не бывает, а как тогда?

— Просто все люди совершают плохие или хорошие поступки. Ну, ведут себя хоро-шо или плохо.

— Но те, кто постоянно ведёт себя плохо, плохие, правильно?

— Нет, — Лера улыбнулась.

— Всё равно. Мне таких, как она, стукнуть хочется. Или укусить.

— Ну, вот ещё. Ну, и чем ты тогда будешь лучше неё? Ты ведь тоже в этом случае плохо поступишь. Таких, как она, жалеть надо.

— Зачем? — искренне удивился Артём. — Она же не бедная.

— Бедная, — кивнула Лера. — Раз кричит, значит, у неё самой в жизни что-то не ла-дится. Ей, наверное, очень тяжело. До крика тяжело! А вообще…Чем человек меньше га-достей делает, тем ему жить проще.

— Тебе, наверное, вообще легко, да?

— Нет, мне тоже бывает сложно, — засмеялась Лера.

Артём улыбнулся и отвернулся к окну.

— Лера, а ты меня правда любишь?

— Конечно!

— А Печёнкина?

— А Печенкина не люблю. Просто он мой друг.

— Честно-честно? — наклонив голову, он посмотрел Лере в глаза.

— Правда-правда! Искренне-искренне!

Мальчик закусил губу и засопел.

— Лера, прости меня. Я совсем не хотел писать. Обманывать нехорошо, я знаю. Просто я очень испугался, что ты меня бросишь и уйдешь с ним.

— Ну, что ты, Тёмка! Ну, как я тебя брошу? Тем более теперь, когда ты обещал на мне жениться!

Она обняла его и поцеловала в тёплую пушистую макушку, улыбаясь фонарю за окном. Фонарь качался и скрипел, и казалось, что падающие снежинки, освещаемые им, льются из него как из душа.

Тоня одевала сына уже добрых полчаса. Во всём садике остались только они, сто-рож и Маша Коростелева. Как нарочно носки и варежки терялись, завязки и шнурки запу-тывались, а на пальто отлетело сразу две пуговицы.

— Мама, а почему меня не Лера забирает?

— Лере некогда. И вообще, у тебя есть я. Лера тебе никто.

— Кто, — тихо сказал Артём и сжался от взгляда матери, но добавил:

— Я её люблю.

— А мать? Мать тебе не нужна?

Сзади хлопнула входная дверь, и Тоня замолчала.

— Ой, Лерочка, здравствуйте! Вы сегодня тоже припозднились? Спасибо вам за мазь вашу чудесную! У Маши все болячки прошли. И пирог ваш очень вкусный был, Петя велел рецепт… — Тоня обернулась, и женщина закончила севшим голосом:

— …взять. Ой, извините. Я думала, это Лера. Просто обычно она за Тёмой приходи-ла.

— Это раньше. Теперь я сама сына забирать буду. До свидания! — Тоня бесцеремон-но дёрнула Артёма за руку и потащила его за собой к двери.

Лера вышла из подъезда и поёжилась, окунувшись в холод зимнего утра. У низень-кого заборчика вокруг спящего под снегом палисадника топталась Тоня.

— Привет! — улыбнулась ей Лера. — А ты чего здесь? И не заходишь!

— А толку? У тебя же сейчас дома всё равно никого нет, ты тут стоишь.

— Тонь, что-то случилось?

— Лер, ты чудный человек. И мне очень помогла. С Тёмычем сидела, когда он вет-рянкой болел, на ночь его забирала, когда мне в третью смену надо было, каши ему загра-ничные носила. Я это всё никогда не забуду! Правда! Спасибо. Может, из-за нас у тебя и семьи до сих пор нет. Ты уж извини. Только…ты не ходи к нам больше, ладно? Ты мне в моей жизни места вообще не оставляешь! Муж был — к тебе тянулся, сын есть — только о тебе и говорит! Отовсюду слышу: «Лера, Лера, Лера». Я твоё имя ненавидеть стала. Зачем ты Тёмку в церковь водила? Это ведь ты? Больше некому! Это мой ребёнок, и воспиты-вать я его буду, как я хочу! — она выдохнула и посмотрела на побледневшую Леру. — Про-сти меня! Лер, я сволочь, знаю, только не приходи больше, пожалуйста! Хочешь, на коле-ни встану? Хочешь?

Лера бросилась её поднимать и, поскользнувшись, упала, пыталась что-то сказать, но только истерически рассмеялась сквозь слёзы. Тоня поднялась с колен и, пошатываясь, пошла за угол к остановке. Лера поднялась со скользкой дорожки и, не отряхивая брюк, села на заснеженную лавочку. Сидела, не чувствуя холода, разглядывала петли на узорной варежке и всхлипывала.

— Я не буду, — твёрдо сказал Артём. Он лежал на кровати, бледный, гордый, смот-рел в потолок болезненно сверкающими глазами и второй день отказывался есть.

— Ничего не понимаю, — сознался худой седеющий доктор, поправляя большие оч-ки и поглаживая реденькую бороду. — Молодой человек, ну это же несерьёзно! Вы совер-шенно здоровы, но ещё пара-другая дней голодовки и сделаетесь решительно скелет! Больной притом. Температура будет, понос. Вам хочется понос?

— Я не буду, — повторил Артём и двинул кадыком на тоненькой шее.

— Ну, милочка, — доктор повернулся к Тоне и развёл руками, — тут не терапевт ну-жен, а психолог. Стыдно, молодой человек! Зачем свою даму так расстраиваете? — строго глядя на мальчика, он кивнул на его мать. — Ай-яй-яй, — добавил Айболит напоследок и вышел, оставив в квартире запах лекарств и мятое вафельное полотенце, которым он вы-тер руки и которое всё равно теперь нужно было стирать. Тоня закрыла за врачом дверь и вернулась в комнату. Артём по-прежнему смотрел в потолок и молчал.

— Артём…

— Мама, верни её, пожалуйста! Я тебя очень люблю! Очень-очень! Люблю и жалею, но без Леры я умру… Совсем умру, — искренне произнёс он и снова двинул кадыком.

Тоня заплакала.

— Вернёшь? Скажи, вернёшь?

Она вытерла щёки подолом халата и кивнула.

— А эту мы сюда повесим! Гляди, как красиво! — Тоня зацепила стеклянную шишку на искусственную ветку и повернулась к Артему.

— Здорово! — кивнул мальчик. — Давай ещё вот этот шарик и льва. Замечательный лев! С зубами такими большими! Оооо! — он потрогал пальцем белые клыки маленького игрушечного зверя. — Будет здесь висеть и нас с тобой охранять. А когда Лера придёт, и Леру тоже.

— Это хорошо, — согласилась Тоня. — Ой, Тёмыч, а про курицу-то я забыла! Пойду посмотрю, пока она не сгорела совсем.

Она подмигнула сыну и, выходя из комнаты, обернулась. Открыв от напряжения рот, он на цыпочках тянулся к ветке, держа в руках шарик. Повесил и, гордый собой, ото-шёл назад — полюбоваться.

Тоня проверяла птицу «на готовность», прокалывая её различными колюще-режущими предметами кухонной утвари, когда в двери позвонили.

— Тёмка, открой! — крикнула она, облизнув испачканный жиром и специями палец.

Из прихожей донеслось весёлое:

— С новым годом! С новым счастьем!

Пусть уходят все ненастья!

Пусть приходят счастье, смех,

Долголетье и успех!

Тоня вышла в коридор, вытирая руки о передник с подсолнухом. В дверях стояли Лера в костюме Снегурочки и неизвестный Тоне Дед Мороз.

— Ой, проходите! — обрадовалась Тоня. — Артём, а ты почему гостей на пороге дер-жишь?

Артём хмурился, глядя на розовощёкого белобородого дедушку:

— Он не настоящий. У нас в садике был большой и толстый Дед Мороз. Костюм не застёгивался, и свитер было видно даже. А это кто?

— Тёма, ну как же не настоящий?! Самый что ни на есть!

— Да-да, из Лапландии приехал, — пытались спасти положение Тоня с Лерой.

Дед Мороз больше не улыбался. Он вытер пот под красной шапкой и снял с плеча холщовый мешок с надписью: «1994». Артём бросил взгляд на незатянувшийся шрам на руке праздничного старца и вздохнул:

— Я так и знал. Я этот шрам ещё тогда, на улице запомнил. Мама, это не Дед Мороз. Это Печенкин.

— Ну, так и я не Снегурочка, — Лера сняла с головы голубую шапку с белой отороч-кой. — Просто мы хотели подарить тебе праздник.

— Да, — кивнул из-за неё Печёнкин. — У нас там конкурсы есть, загадки…

— Но мне не надо такого праздника с чужими дяденьками! — заплакал мальчик. Он сердился на себя за слабость, кусал губы до боли, стараясь не смотреть взрослым в глаза, но не мог остановиться, и искренние горькие слёзы продолжали стекать по смуглым ще-кам.

— Артём, а если бы это был папа? — Лера присела перед ним на корточки.

— Но ведь это не папа! — прогнусавил он и горестно всхлипнул.

— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал Печёнкин и вышел.

— Да, спасибо, — сказала Тоня и присела вытереть красное пятнышко на полу. — Ар-тём, да у тебя вся рука в крови!

— Тут…вот…лев сломался, — мальчик шумно шмыгнул носом, разжал кулак и пока-зал изрезавшие ладонь осколки.

На школьном выпускном вечере мальчишки, скрывшись за углом от учителей, ро-дителей и бдительного ока сторожа тёти Зои, пили водку и самогон, курили кому что со-весть позволяла и тискали пьяненьких одноклассниц. Артём танцевал с Лерой в окруже-нии немногочисленных парочек в столовой, переквалифицировавшейся на вечер в зал для торжеств. На них обращали внимание. Дождавшись окончания песни, Лера выскользнула из рук своего кавалера, сказала одними губами: «Я сейчас» и вышла из зала. Он побежал за ней:

— Тебе плохо?

— Нет, Артём, всё нормально. Иди.

— А ты?

— Тёма, это твой выпускной. Веселись, общайся с друзьями! То, что я, старая ко-шёлка, пришла тебя поздравить, вовсе не обязывает тебя танцевать со мной весь вечер.

— Значит, так, молодая сумочка! Это действительно мой выпускной, и танцую я с той, с которой хочу!

— Ладно, — она поправила ему галстук, — я припудрю носик, и вернусь, а ты пока пригласи танцевать маму. Ей будет очень приятно.

— Есть! — он шутливо отдал ей честь и, развернувшись, строевым шагом пошёл в столовую.

Когда Лера вернулась, Артём танцевал с худенькой девочкой в узком коротком платьице цвета молодого салата. Юное создание, с обожанием глядя на партнёра, обхва-тила его тонкими руками-лианами за шею как единственное достояние всей её пока не-долгой жизни. Артём держался не в пример сдержаннее, смотрел мимо партнёрши в окно с догорающим вечером и сохранял пионерское расстояние. Девочка что-то сказала. Он улыбнулся и ответил. За столом мама девочки и Тоня пили на брудершафт и за счастье детей. Артём с осуждением посмотрел на мать, потом бросил быстрый взгляд на дверь, но Леры там уже не было.

Она шла по сумеречному парку — тому самому, где когда-то гуляла с Печенкиным, когда их догнала Надя и сказала, что Юры больше нет. Лера улыбалась и мысленно разго-варивала с Ним, как разговаривала все эти годы. «Представляешь, 17 лет прошло. Он со-всем большой, совсем взрослый. И очень похож на тебя».

— Мадам, сжальтесь, скрасьте одиночество будущих защитников Родины! — оклик-нули её со скамейки пьяные выпускники и загоготали, довольные собственным остроуми-ем.

Лера, не оборачиваясь, чуть прибавила шаг. Сзади раздался неровный топот бегу-щих ног.

— Косой, да на фига она тебе сдалась?

— А чё она, фря, не обернулась даже? Стой! — высокий рыжий парень, догнав Леру, резко развернул её за плечо. — Чё, тётя, такая крутая, да?

— Молодой человек, вас друзья ждут! — сказала она, спокойно глядя ему в глаза.

— Ха, вежливая! — кивнул он на Леру, подмигнув товарищам. — И красивая очень! — криво улыбаясь, он рванул её к себе и поцеловал. Лера попыталась вырваться, он разо-злился и ударил её. Она вскрикнула больше от неожиданности, чем от боли, и почувство-вала, как чьи-то руки оттащили от неё обидчика.

Артём посмотрел на неё:

— Ты как?

— Нормально, — кивнула Лера, потирая щёку.

— Ну и хорошо, — он размахнулся и с наслаждением врезал по нетрезвой физионо-мии парня.

На помощь к незадачливому товарищу заспешили пошатывающиеся особи в коли-честве трёх человек.

— Артём, там ещё трое, идём скорее! — закричала Лера, дёргая своего героя за рукав.

— Всего трое, Лер, я сейчас!

Преимущество здорового образа жизни перед алкоголизмом было очевидно. Уже скоро трое будущих солдат бежали к выходу из парка вслед за товарищем, который рети-ровался, так и не проявив себя в бою.

— Не дай Бог милиция приедет, идём скорее. А ты не очень их?

— Нет, был предельно осторожен, жить будут. Он тебя сильно ударил?

— Да нет, даже не болит! — отмахнулась Лера. — Идём скорее домой! У тебя на ру-башке кровь и вот здесь воротничок порван. Как ты вообще здесь оказался-то?

— Если я совру, что в Никарагуа пешком отправился, ты же всё равно не поверишь, да? Эх… Ну, как-как? За тобой пошёл! Чего ты сбежала-то?

— Чтоб ты пошёл встречать рассвет с одноклассниками, не тяготясь моим общест-вом.

— Фи, с одноклассниками. Им теперь не рассвет, а анальгин встретить хочется. Или таблетку «антипохмелье». Слушай, идея, давай в ближайшей аптеке этого всякого добра наберём, встанем около школы и будем загонять по двойной цене. К утру разбогатеем и уедем-таки в Никарагуа.

— Почему в Никарагуа? — удивилась Лера.

— Ну, понимаешь, у каждого человека в жизни должна быть прекрасная далёкая цель, чтоб к ней можно было долго идти. В нашем случае — ехать. Вот. Впрочем, в Конго не ближе. Если захочешь, поехали в Конго.

— Артём, сейчас чуть, как ты говоришь, не в тему, но здорово, да, что мы с тобой в школу боевых искусств ходили?

— Ага. Только эти юные джентльмены об этом не знали, — грустно сказал он.

Лера засмеялась:

— Это будущие защитники Родины.

— Да ну? — ахнул Артём и сокрушенно покачал головой. — Бедная Родина! И бедная армия! Ждёт пополнения в лице умных и тактичных, а придёт такое быдло…Ай-яй-яй!

Они вошли в подъезд, миновали лифт с табличкой: «Не работает» и поднялись по лестнице, испугав двух облезлых пёстрых кошек.

— Будем надеяться, что в политехе весь набор этого года будет умный и тактичный, — Лера открыла дверь и сделала приглашающий жест рукой.

— Что, все как я? Нет, это скучно. И вообще, такого совершенства не может быть несколько экземпляров.

— Ну, Тёмыч, от скромности не умрёшь! — засмеялась Лера и ушла на кухню за-крыть окно — начинался дождь.

— Это точно. Если от чего когда-нибудь всё же и умру, так точно не от скромности! И в армию не пойду, даже если не поступлю. Я буду гениальный симулянт. Сыграю сума-сшествие.

— Да ты вменяем как младенец!

— Но ты же не будешь кричать об этом под окнами военкомата? А я буду прыгать на одной ножке и визжать: «Я японский торшер! В Северном Вьетнаме голодают дети! Берегите электроэнергию! Выключите меня! Выключите меня!» Чёрт, кровь! — он дотро-нулся до губы и подошёл к зеркалу в прихожей.

— Господи, да у тебя вся губа распухла! Ты почему молчишь? Болит?

— Нет. И я не молчу. Напротив, очень много говорю.

Он поцеловал ей руку с салфеткой, вытирающую ему рот:

— Лер, ну не расстраивайся ты так! Я всегда хотел пухлые губы. Хотел — получил. Даже без пластики. Как я теперь? Правда, красавчик? — он картинно вскинул голову.

Лера грустно улыбнулась.

— Я за тебя очень испугалась.

— Потому что… папа?

— Да. Ты так лихо дрался, а я… — она обняла его и заплакала.

— Ну, Лерча! Лер, а помнишь, когда я на самбо ходил, ты сидела в вестибюле, жда-ла меня и вязала мне шапки и такие длинные-длинные цветные шарфы с героями нашей с тобой Фруктландии?

— Ага, — она всхлипнула, уткнувшись ему в грудь и нервно засмеялась. — Вот пото-му сегодня ты смог начистить им морды, а я — только свистнуть вслед. Надо было не шар-фы вязать, а с тобой самбо заниматься. Ладно, иди, снимай рубашку.

— Зачем? — он удивлённо посмотрел на неё.

— Постираю. На ней же кровь. Высохнет — воротничок зашью. А пока приготовлю какое-нибудь средство, будем тебе губу лечить.

— Ах! — театрально расстроился он. — От твоего снадобья моя силиконовая гордость всенепременно сдуется.

— Иди уже, юморист! — она любовно подтолкнула его в спину.

Когда он вернулся в зал, Лера сидела за кофейным столиком в окружении тюбиков и упаковок бинтов и ваты.

— Э… Вообще-то пуля прошла навылет, хирургическое вмешательство не требует-ся. Зачем ты целый полевой госпиталь развернула? — он плюхнулся на диван рядом с ней, ойкнул от прикосновения спиртовой примочки.

— Всё, пациент Суворов, не болтать, иначе точно что-нибудь прооперирую! Язык, например.

Она отвернулась за новым компрессом, а когда повернулась, его губы были совсем рядом с её. Ночью в сладостном полусне она подумала, что у него не-юношески сильные руки. Рук его отца она почти не помнила.

Утро медленно входило в город. Оно задерживалось у витрин и афиш, шелестело мягкой шерсткой зелёных газонов и зевало, отражаясь в лужах — всю ночь за окнами пла-кал маленький одинокий дождь. Лера стояла у окна. Артём проснулся, поднялся с кровати и встал напротив:

— Доброе бодрое утро!

— Недоброе. И не бодрое.

— Тебе было плохо?

Она помотала головой.

— В чём тогда дело?

— А ты не понимаешь? Артём, я, наверное, сошла с ума, иначе то, что произошло, объяснить нельзя! Я старше тебя на двадцать три года!

— Это не имеет значения.

— Имеет! Это целая жизнь! Целая жизнь без тебя.

— Это не имеет значения. Значение имеет только одно: как мы друг к другу отно-симся. Ты меня любишь?

— Да, то есть…Артём, но это другое совсем! Ты всегда был мне как сын, а тут… Прости меня, я дура! Если бы я вчера не… Прости!

Лера села на кровать. Он опустился перед ней на колени.

— Ты любила… папу?

— Да.

–Тогда… если тебе так проще, представь, что я — это он… Лер, ну я не знаю! Чест-но, для меня возраст вообще не принципиален! Я люблю тебя как человека, и мне всё рав-но, сколько тебе — сорок или сто сорок. Только не говори мне, пожалуйста, что я юн, зелен и не видел жизни и красивых, молодых и длинноногих. Я видел. Мне не понравилось. По-тому что часто объем груди обратно пропорционален количеству извилин.

— Ты действительно веришь в какое-то продолжение наших… таких отношений?

— Да. Я не вижу препятствий! Я холост, ты не замужем. Или у тебя подпольные де-ти в Бангкоке и муж-инвалид Вьетнамской войны? Я всё равно буду их всех любить!

— Артём, не время для клоунады! Ты действительно юн и зелен и ещё многого не видел, а увидишь — будешь жалеть, что в твоей жизни уже есть я.

— Давай так. Я для себя очень давно всё решил. Ещё в садике, помнишь? Я на тебе женюсь.

Он достал из кармана висящих на стуле брюк маленький бархатный футляр:

— Вот. Я ещё вчера хотел отдать, но столкновение с тремя неизвестными помешало осуществлению романтических планов. Выходи за меня.

— Тёма, ну почему ты меня не слышишь? Или не хочешь услышать? Разницу в воз-расте никуда не денешь, и когда-нибудь она даст о себе знать. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через год. Ты не заметил, как на нас вчера все смотрели на выпускном?

— Да мне всё равно! Пусть хоть с протестующим пикетом на улицу выйдут! Ну, по-чему людям так важно, что о них подумают?

— Не знаю, — помолчав, пожала плечами Лера. — Это откуда-то из глубин веков, на-верное. Даже первобытному человеку нужно было общество и его одобрение. Если никого вокруг нет, убитым мамонтом, даже самым большим, хвастаться неинтересно.

— Но нас уже двое! Давай создадим своё общество и будем хвастаться мамонтами друг перед другом.

Она невесело хмыкнула и, подняв голову, посмотрела в окно:

— Везет облакам! Плывут по небу — счастливые, свободные, никаких тебе условно-стей и порядков.

— Зато они не умеют любить, — сказал он и прижал её ладони к своим щекам.

Когда Лера провожала Артема, из соседней квартиры вышла девушка с пакетом мусора:

— Здрасьте, тёть Лер!

— Здравствуй, Света! Ну, пока! — она посмотрела Артему в глаза и вздохнула.

— Пока, — глядя на Леру, он зачем-то нажал кнопку лифта и, не дождавшись приезда кабины, побежал вниз по лестнице.

— Тёть Лер, а это кто? Родственник? — заинтересованно посмотрела ему вслед Све-та. Она стояла на лестнице, уже без пакета, и куталась в мужскую куртку.

— Ну…да, что-то вроде того. Сын подруги.

— А…Симпатичный! Как зовут?

— Артём.

— Ммм, и имя красивое. Познакомите?

— Легко! — через силу засмеялась Лера. — Как только, так сразу!

Продолжая улыбаться, она закрыла дверь и, повернувшись к ней спиной, сползла на жёсткий коврик.

В подъезде недоумённо и гулко хлопнули двери лифта, обиженного тем, что в него никто не сел.

На модной столичной выставке было шумно и накурено. Народ кучками переме-щался от одной картины к другой и обсуждал искусство и не только. Артём с Лерой по-дошли к скромному сельскому пейзажу.

— Вах, после той разноцветной мазни слева глаз отдыхает, — тихо сказал Артём.

— Сам ты мазня! Это постмодернизм! Видел название? «Душевный дисбаланс», — ответила Лера, пряча улыбку.

— Дурдом, — вздохнул её спутник, — и симулировать не надо. У автора явное психи-ческое расстройство.

— Лера?

Она обернулась. Сквозь вуаль на крохотной шляпке неё смотрела дама в меховом манто.

— Надя! Карасёва! Слушай, как я рада тебя видеть!

— Взаимно! А отпрыск у тебя уже какой большой!

— Не, я не отпрыск, — поспешил внести ясность Артем, галантно целуя даме руку. — Я жених. Артём.

— Какой забавный мальчик! — захихикала Надя, не поняв, шутка это или нет. — А я вот заглянула к мужу на выставку. Вы уже видели главное полотно? — Она подвела их под руки к картине, которую они только что обсуждали. — Посмотрите, какая тонкая работа кисти! А гениальный замысел мастера? Немногие догадываются, что здесь изображено — схематично, разумеется, — древнеиндийское учение о триварге.

— А, слышали, знаем! — отозвался Артём. — Учение о трёх целях человеческой жиз-ни: дхарма предполагает следование закону Долга, артха — достижение материального благосостояния, кама — чувственное наслаждение, к которому относили и все виды искус-ства.

Надя с интересом посмотрела на юношу:

— Лера, ты хоть осознаёшь, какое сокровище водишь под руку? Да, молодой чело-век, поразили в самое сердце! Желаете ещё поделиться знаниями о триварге?

— Нет, — покачал головой Артем, — просто из личных соображений: судя по тому, что о «Кама сутре» знает весь мир, а об артхе и дхарме известно лишь немногим вроде нас с вами, в достижении первых двух целей древние индийцы не особо преуспели.

–Charmant! — засмеялась Надя.

У Артема зазвонил телефон.

— Прошу прощения! — он улыбнулся собеседницам и отошёл в сторону.

— Привет, Тёмыч! — услышал он голос Вити Кипяткова, в миру Кипятка. — У Сусли-ка родаки из дома сваливают, хата свободная. Ты идёшь?

— Не, Кипяток. Спасибо, конечно.

— А чё, уже планы, да?

— Ага. Я с Лерой на выставке.

— О! На выставке! Ну, да, бомонд и всё такое. Мы-то скромненько отдыхаем, без изысков. Бабло, бухло и бабы. Кстати, очень тобой интересуются. Точно не придёшь?

— Точно.

— Может, всё-таки скинешь свою старуху какому-нибудь профессору-пенсионеру и осчастливишь нас своим появлением, а?

— Кипяток, я бы тебя послал, да интеллигентское воспитание не позволяет. Данке за приглашение, но я не приду. Всё. Конец связи.

Стараясь скрыть раздражение, он вернулся к Лере. Надя уже собиралась уходить:

— Ну, всё, Лерочка. Визитку я тебе дала, созвонимся и придёте к нам в гости. «При-дёте», а не «придёшь» потому, что я буду ждать тебя только в компании вот этого очаро-вательного эрудита. В ином обществе я тебя принимать отказываюсь!

— Откуда о триварге знаешь? — спросила Лера, когда Надя отошла.

— В прошлой жизни рассказали, — отмахнулся Артём. — Куда сейчас?

— Не знаю. Вроде всё уже посмотрели. Пошли домой.

— Есть идея получше. Идём!

Открыв дверь с чердака на крышу, он вошёл и протянул её руку.

— Я поняла, — кивнула Лера, подходя к парапету и поправляя волосы, растрёпанные ветром. — Я тебе надоела, и ты решил скинуть меня с высоты, как спартанцы — хилых мла-денцев.

Артём хмыкнул.

— Нет, я привёл тебя сюда, чтоб показать наше будущее.

— Да? А где стеклянный шар? Или, на худой конец, цыганка с картами?

Он снял куртку и накинул ей на плечи.

— Посмотри на небо. Вон то облако похоже на черепаху, а вон то — на пистолет. Ви-дишь, даже курок есть. А вон то — на лошадь… Когда-нибудь я покатаю тебя на облаке. Помнишь, ты говорила, как им там хорошо в небе? Вот и мы будем сидеть, болтать нога-ми, ловить звёзды, горланить друг другу серенады и кидаться камешками в прохожих. А они снизу будут думать, что это две гигантские птицы…

— …у которых птичий грипп с высокой температурой или какое-нибудь помеша-тельство. Потому что, будучи в здравом уме, птицы не катаются на облаках и не кидаются камешками, — закончила Лера.

— Они другим кидаются. Помётом, — сказал Артем и опасливо покосился в сторону пролетавшей мимо вороны.

Лера засмеялась и потрепала ему волосы:

— Значит, облако для двоих?

— Да. Но с перспективой расширения площади. Когда у нас родятся дети, мы аннек-сируем ещё одно облако. Или даже два.

— А, Тёмыч! — Тоня выглянула из кухни. — Переодевайся скорее, ужинать будем!

— Я не хочу, мам. Я у Леры поел.

— Ну, вот! — расстроилась мать. — А я пельменей налепила.

— Ну…Ладно, сдаюсь! Буквально две штучки!

— Как день провёл, где мотался?

— Ну, почему же сразу мотался? Культурно ходил, между прочим! Были с Лерой на выставке.

— Да? — несколько разочарованно протянула Тоня. — Тём, я давно хотела с тобой на эту тему поговорить. Ты проводишь с Лерой очень много времени, и это не есть гут ни для неё, ни для тебя. Тебе бы девушку хорошую, но она не подойдёт знакомиться, поду-мает, что Лера — заботливая мамаша, которая вечно топчется рядом. А ей бы дедушку хо-рошего, но он, представь себе, тоже не подойдёт выразить почтение, потому что рядом ты, который вполне может сойти за взрослого сына.

— Мам, я тоже хотел об этом поговорить. — Артём отложил вилку. — Я, мама, Леру люблю.

— Тоже мне новость! Да ты об этом с пелёнок твердишь!

— Ты не поняла. Я её люблю…как женщину. И собираюсь жениться.

— Ой! — застонала Тоня и откинулась на спинку стула. — Как? Артём, ты шутишь?

— Нет. Я серьёзно. Ты не переживай, мам. Если ты насчёт возраста, то для нас обо-их это не главное.

— Для вас? А что люди скажут?

— Что хотят. Поговорят и замолчат. А повод осудить всегда найдется.

— Артём, да как же это? Да это всё равно, что с родной матерью! А эта…хороша! Сначала отца твоего обхаживала, теперь за тебя взялась! Господи, что делать? Что делать? — Тоня обхватила руками голову и заплакала.

— Мам, я Леру не брошу, даже если все будут против. Все, и ты в том числе. Я всё равно всегда буду с ней. Но если ты меня поймешь, мне будет проще. Да, пельмени очень вкусные. Впрочем, как и всегда. Спасибо большое.

Он встал из-за стола и, нагнувшись, поцеловал мать в щёку.

Лера открыла окно и в него ворвался шумный весенний день. Она подняла глаза и увидела облако, похожее на лошадь.

«Ждёт, — улыбнулась она сама себе. — Не улетает».

В дверь позвонили. Перешагнув через ведро с водой и ворох тряпок, приготовлен-ный для уборки, Лера побежала открывать. В проёме стояла Тоня. Оглядев старенький ха-лат в пятнах от краски, кашлянула:

— Мешаю?

— Нет, что ты, проходи.

Тоня смущённо теребила сумку в руках.

— Ой, Лер, даже не знаю, как начать. Пока шла, такую речь заготовила, а тут все слова куда-то делись. Сейчас так стыдно, как будто это я с твоим сыном сплю, а не наобо-рот.

— Тонь, я…

— Подожди, не перебивай. Потом сказать не смогу. И так трясусь, как заяц. Пом-нишь, когда-то просила тебя к нам не ходить? Потом Тёмка голодовку объявил, и точно так же просила вернуться… Лер, я даже ругаться с тобой не хочу. Мне на тебя и кричать как-то неудобно. Святая ты, что ли? Ты взрослая умная баба, сама всё понимаешь. Он мо-лодой, у него «хочу» везде играет, а мозг в это время отказывает. Сегодня «люблю, уми-раю», женится, потом встретит помоложе — разведётся, а жизнь себе поломает. И тебе за-одно. Вот на этот раз ни о чём тебя не прошу. Сама выводы сделай.

Она открыла дверь и, шагнув за порог, обернулась:

— И не обижайся на меня. Он мне сын. Я ему счастья хочу.

Лера вернулась в комнату и села на старый рассыхающийся стул. Вспомнила, что подобные слова услышала от отца в тот день, когда привела Юру знакомиться с родите-лями. В который раз подумала, что если бы тогда позанималась с ним, обучила манерам, если бы он так не конфузился, если бы вышла за него тайно, если бы…

С карниза на подоконник слетели два воробья. Посмотрели на застывшую Леру и почему-то не испугались. Они не знали, что птица, залетевшая в квартиру, предвещает не-счастье, никому зла не хотели и диверсии не планировали, а принялись мирно прыгать по белому бетону между цветочными горшками.

Через два часа Лера ехала в электричке на родительскую дачу. Тихий дачный посё-лок сумел через непростые сменяющиеся эпохи пронести и сохранить милую сердцу ин-теллигентность. Он не поражал размерами и навороченными особняками, был местами дик и запущен, но радовал глаз аккуратными деревянными домиками и прудом в окруже-нии печально склонённых к воде берёз, и Лера надеялась, что вся эта далёкая от расчётли-вой материальной цивилизации красота в стиле Серебряного века поможет ей обрести прежнее спокойствие.

Девочка слева, одетая в розовое и чёрное, отчаянно жала на кнопки мобильного те-лефона и порывисто прижимала трубку к уху. Абонент не отвечал. Наконец трубка ото-звалась мужским голосом. Девочка напряглась и почти закричала:

— Это правда? Скажи, это правда? Ну, пожалуйста, мне очень важно знать!

Молодой человек на другом конце провода помолчал и отключился. Девочка за-плакала, встала и пошла к выходу.

Благообразный старичок, похожий на Эйнштейна, отвернулся к окну и ни к кому не обращаясь, сказал:

— Мы все хотим правду. А когда узнаём, пытаемся увериться, что это не есть она, потому что она нам не нравится. Нам бы что-то более красивое и доброе. Ложь, например.

Лера и Печенкин подошли к воротам дачи Царёвых.

— Ну, вот. Доставил в целости и сохранности, как и обещал, — Печёнкин молодцева-то поднёс ладонь к воображаемому козырьку. — Будет скучно, заходи в гости. И вообще, мало ли чего. Испугаешься вдруг. Одна всё-таки в целом доме.

— Дим, а ты седеешь, — задумчиво произнесла Лера.

— А чего это ты меня по имени? — растерялся он.

— Старею, наверное, — засмеялась она.

— А…А я через неделю в Швейцарию улетаю. Представляешь, буду жить в сытой цивилизованной стране, вести буржуйскую жизнь, делать те же операции на мозг, что и здесь, но получать при этом большие швейцарские деньги. Видимо, потому что буду опе-рировать швейцарские мозги. Всё логично.

— Да, — вздохнула Лера и погладила его по плечу.

— Я это к чему…Я просто хотел… Нет, я ни на чём не настаиваю, просто хочу, чтоб ты знала: я тебя там всегда буду ждать. Приезжай в любое время. Визу я устрою.

— Спасибо, Дим, только…

— Ясно. Не приедешь, — он пошёл было к своему участку, но вернулся. — Я видел тебя на выставке с тем мальчиком, Юриным сыном. Лер, ты около него такая чудесная, цветущая! Если любишь, плюнь на всех, на всё и дай вам Бог счастья!

Он пошёл по пыльной дороге, не оборачиваясь. Закрывая за собой калитку, Лера посмотрела ему вслед и подумала, что за всю жизнь не встретила другого человека, кото-рый понимал бы её так, как он.

Лера прожила на даче целый месяц. Июнь выдался неожиданно холодным и дожд-ливым, пейзаж за окном навевал онегинскую скуку, и однажды утром, проснувшись от дроби дождевых капель по карнизу, она решила вернуться в город. Когда вышла из лифта, опешила: похудевший, в мятой одежде, с растрёпанными волосами, на нижней ступеньке отбитой местами лестницы сидел Артем. Увидев её, не высказал ни радости, ни удивле-ния. Она положила на ступеньку только что купленный женский журнал и села.

— Ты можешь уходить куда угодно, на сколько хочешь и с кем хочешь — Печёнки-ным, Сердечкиным, Животиковым — не важно. Это твоё право. Я всё равно буду вот так сидеть и ждать. Как собака.

— Где-то я уже это слышала, — вздохнула Лера. — Тём, ну вот объясни ты мне, Бога ради, зачем я тебе? Зачем молодому, сильному, красивому морщинистая тётка не первой свежести? Только я тебя умоляю, не говори, что жить без меня не можешь!

— Я могу. Только плохо получается.

— Тёма, у меня рак.

— Что??? Как???

— А вот так! Рифма, — она попыталась улыбнуться. На следующей неделе я улетаю в платную клинику в Швейцарию.

— Я поеду с тобой! Я тебя не оставлю!

— Тём, не говори глупостей. Всё-таки я женщина, и не хочу, чтоб мужчина, который меня любит, видел, как я лысею, хирею, и выносил из-под меня судно.

— Лер, я не знаю, как тебе помочь. Правда. Но…ты обещаешь, что выздоровеешь? — он посмотрел ей в глаза.

Она не выдержала его взгляда и отвернулась:

— Я постараюсь, Тёмка. Я постараюсь.

Он подошёл к свежевыкрашенной могильной оградке с двумя букетами: из гвоздик и роз.

— Привет, папа! С днём рождения!

Лера стояла через несколько могил от него за невысокой раскидистой осиной. За два года Артём изменился, отпустил бороду и чуть раздался в плечах.

«Господи, какой же он красивый! Дай ему счастья, Господи!»

Он скрипнул металлической дверцей, зашёл за ограду и стал дергать засыхающие сорняки.

«Умница, — мысленно похвалила его Лера и посмотрела на часы. — Ещё есть вре-мя».

Артём закончил полоть, положил на подножие памятника цветы и, пройдя не-сколько шагов налево, остановился у могилы с памятником из белого гранита и её фото-графией. Он ничего не говорил, но Лере казалось. Что она слышит всё: и рвущийся из са-мого сердца крик, и невысказанные слёзы.

«Прости меня, мой мальчик! Теперь я думаю: может, ошиблась? И когда рак выду-мала и цирк с похоронами устроила, и когда потом два года от тебя где можно прята-лась… Только ничего уже не изменить. Ты, если узнаешь, что солгала, вряд ли простишь. А я тебе счастья хотела. Хотя…может, все людские беды оттого, что мы хотим другим счастья». Она снова бросила взгляд на циферблат: «Пора». Надела тёмные очки и пошла к выходу из кладбища, не боясь, что Артём её узнает и окликнет, даже если примет за при-видение. В рыжем парике под каре и балахоне в пол её не узнавал никто из знакомых.

У домика кладбищенского сторожа стояла Света с девочкой в открытой летней ко-ляске и звонила по сотовому. Девочка пыталась покинуть своё транспортное средство и плакала. Света нервничала и говорила в трубку, стараясь перекричать ребёнка:

— Артём, ты скоро? Давай быстрее, Лерка плачет.

Нажав кнопку «отбоя», она села на корточки перед коляской:

— Детка, ну чего ты? Папа сейчас придёт, и мы поедем домой. На большой машине поедем, да?

Неожиданно девочка замолчала. Света обернулась и, подставив ладонь ко лбу ко-зырьком от солнца, увидела рыжеволосую женщину в осеннем пальто и солнцезащитных очках. Та посмотрела на смуглую голубоглазую малышку и улыбнулась. Девочка глядела на тёзку, хмурилась и ничего не говорила.

Лера поправила очки и, на ходу вызывая по телефону такси, пошла к остановке. До отлёта оставалось меньше часа. В аэропорту её ждали Печенкин, багаж и самолёт Москва-Цюрих.