В углу комнаты стояло зеркало — небольшое, потемневшее от времени. Она осторожно подходила к нему и застывала. Закрывала глаза и, стараясь ни о чем не думать, стояла. Ей хотелось открыть глаза и увидеть... Она открывала — на нее смотрела маленькая девочка, с большими серыми глазами и без волос. Их не было ни на голове, ни на бровях. Уже в миллионный раз, видя, что ничего не изменилось, она беззвучно заплакала.
Ей было жалко себя.
Раньше была бабушка, которая и приласкать умела, и слово нужное сказать, а теперь — никого.
Бабушка часто говорила, что есть на свете хороший человек, думающий обо всех обездоленных, и когда им становится плохо, он приходит и помогает... Она забыла, как его звали, но твердо знала: он — Волшебник. Бабушка всегда приговаривала — он обязательно к ней придёт и сделает ей волосы и брови. И девочка ждала.
Каждый день, она выбегала на крыльцо, и, всматривалась вдаль. Если видела, как кто-то приближался, то ощущала волнение…
Девочка верила, что когда-нибудь наступит Счастливый День!
И….
Придёт Волшебник и сделает её счастливой!
Счастье для неё — иметь черные волосы и брови.
Но это были прохожие.
Так было всегда.
Вера оставалась, даже сейчас, когда не стало бабушки. Она продолжала ждать и верить.
Неожиданно ей вспомнилось, как в один из осенних дней она проснулась и по привычки позвала бабушку. В ответ — тишина. Она удивилась. До этого её всегда будила бабушка.
Девочка смутно ощущала, что случилось непоправимое.
Она не могла встать, будто ее придавили к постели. Не могла закричать. Голоса не было. Полежав немного, она с трудом встала, и, на ватных ногах, дошла до бабушкиной кровати.
— Ба... а... ба... — жалобно протянула она, но та лежала неподвижно.
Бабушка была накрыта цветным одеялом. Но в эти минуты, девочке было страшно прикоснуться к нему. Она была босиком, и холод сковал ноги. Решившись, девочка притронулась к лицу бабушки. И тут же одернула руку. Лицо было холодное.
Стало страшно.
Она не могла поверить, что бабушки нет. Ей казалось, что бабушка будет всегда.
"Как же так, — думала девочка, — ведь у меня больше никого нет... Что …делать?»
Стоило закрыть глаза, и тут же в сознании всплывало улыбающееся лицо бабушки.
Сколько она себя помнила, никогда бабушка не говорила бранных слов, никогда не ругалась, а если что и случалось плохое , то не стремилась осудить,она всегда всех оправдывала. Жизнь не ожесточила её сердце.
Голос у бабушки был тихий. Слова она произ¬носила не всегда отчетливо, но ласковым голосом.
Воспоминание, горечь утраты, придавило худенькое тельце девочки.
Захотелось на улицу. Накинув на плечи платок, вышла на крыльцо. Постояв немного, успокоившись, девочка вернулась в дом, оделась и пошла к соседке.
Её соседка, немолодая, одинокая женщина. Жалела девочку, но та сердилась. На слёзы соседки девочка говорила:
— Тетя, Нюся, не надо меня жалеть...
— А я не жалею... просто вспоминаю... — она не договаривала, передником вытирала слёзы и обязательно угощала сладким.
Иногда Девочка спрашивала бабушку:
— Баб, а почему людям плохо живётся?
— С чего ты это, а? — В глазах бабушки мелькали искорки.
— Так... — Девочка смотрела в пол.
— Ты уж говори, — просила Бабушка.
— Ну, вот Ванька женился, значит, он счастливый, ведь так?
— Конечно, — сказала с вздохом Бабушка.
— А зачем дерётся?
— Он тебя обидел? — Голос бабушки стал серьезным.
— Да нет... не то... меня-то он жалеет, заступается...
— Так с кем он дерется?
— Он Варьку бьёт...
— Откуда знаешь? — удивилась Бабушка.
— Видела.
— Ах, доченька! Такое видеть не надо. Плохо за людьми присматривать, — Вздохнула Бабушка.
— Я не присматривала. Наш петух через плетень перескочил. Я за ним. Он — в к ним в сарай шмыгнул и я туда полезла, а потом, когда залезла, слышу, стонет кто-то, а разобрать трудно, свету там нет... Присмотрелась, а он вожжами Варьку бьет,…а она лежит и стонет...
— Ну, доченька, всяко в жизни бывает... Судить-то легко, а вот прожить трудно. Не сложилась у них жизнь. Вот, что я тебе скажу: не суди... Это не наше дело... Лучше уроки делай.
— Я сделала.
— Доченька, ты умнее меня. Вот, тебе начальник грамоту дал, а я-то и читать не умею. Вон книги, там про все прописано...
— Я баб, у учителки нашей спросила, а она мне, подрас¬тёшь, говорит, узнаешь. А я ведь не маленькая, правда, баб?
— Конечно! — Уверенно отвечала бабушка, привлекла внучку к себе, вздохнула, погладила по голове, — Взрослая... Чай, по дому все сама делаешь. И вон у нас в горнице все прибрано, все ладно...
— Я тоже так думаю. Мне взрослеть некогда — я уже большая.
— В старину сказывали, что птица была такая... Имя ее запамятовала... Так вот она давала счастье, да неразумные люди погубили ее….
Девочка подошла к окну соседки, заглянула, но ничего не увидела. Постучала. Тишина. "Может, уехали куда?" — Подумала она.
Стало страшно.
Одиночество парило в воздухе.
Не хотелось возвращаться домой. Еще раз постучала. "Что делать-то, а?" — С тоской подумала она. Застучала сильнее.
Занавеска колыхнулась и появилась испуганное и заспанное лицо соседки. Через мгновение, заскрипел засов, и дверь открылась.
— Таня, что случилось? — Голос соседки дрожал.
-Бабушка холодная...
По лицу соседки скользнула тень. Она вздрогнула, будто ее ударили, несколько отшатнулась и прошептала:
— Заходь...
Девочка вошла и у порога села на табурет. Соседка быстро одевалась, и время от времени Таня слышала, как она тяжело вздыхала и всхлипывала.
— Посиди здесь…
Девочка сидела долго.
Нахлынули воспоминания.
Она с обидой подумала, что Волшебник забыл её.
Дверь заскрипела — вернулась соседка.
— Ты пока поживешь у меня.
— Нет, — ответила Таня, и, наклонившись, заплакала.
— Поплачь, поплачь... Слёзы помогут...
Домой возвращаться не хотелось, и мысль об этом становилась огромной и мрачной, заслонявшей будущее. Труднее всего было представить бабушку мертвый, лежащей в гробу.
Она видела похороны, все дети ходили смотреть, а после рассказы¬вали страшные истории. Неожиданно Тане вспомнилась давняя история: однажды у них в гостях была бабушкина подруга и стала рассказывать всякие истории про покойников. Говорила она об этом без страха и зачастую с улыбкой. Таня испугалась и заплакала. Они тут же прекратили рассказы и стали её успокаивать. Девочка успокоилась и неожиданно спросила:
— Бабушка, а я умру? — Её голос дрожал.
— Ну, что ты, милая, страсти какие говоришь! — Засмеялась Бабушка.
— А ты?
— Да, Бог с тобой, что ты так напужалась — то, а?
— Бабушка, ты умрёшь? — Послышались требовательные нотки.
— Я? Наверное... Вишь, какая старая...
— Бабушка! Не умирай... Мне так плохо будет без тебя!
— Ох, Господи! — Сказала подруга бабушки, перекрестилась и, вставая, сказала, — я пойду, Матрена, надо корову встречать.
— Иди, Агафья, приходь завтра.
— Приду, приду. Ну, прощевайте, пока.
Агафья ушла.
Таня спросила:
— Баб, а ты ночью сопишь?
— Я не соплю, — усмехалась бабушка.
— А что ты делаешь?
— Я-то? Духов отгоняю!
— Духов? Каких? — Девочка оживлялась и смотрела на бабушку, ожидая, что та расскажет сказку.
— Духи, они доченька, как ветерок, который вырывается из — под ставень в стужу. Вырвется и бродит, и бродит. Так и они, касатики, сорвутся, а после бродят по земле. Нет им ни прощения, ни пристанища. А вот к человеку они забредают, чтобы умыкнуть...
— Бабушка, это сказка?
— Сказка, сказка... — Засмеялась Бабушка.
— Бабушка, я боюсь..., — Таня подбирала ноги под себя и сжималась в комочек.
— Не бойся, глупенькая. Они малых ребятишек никогда не трогают.
Девочка ощутила, что жить в воспоминаниях легче, чем в действительности.
Сверстники иногда обижали её, не по злу, а так, по глупости, и эти обиды, всегда растворялись в бабушкиных словах, которая, хотя и говорила, что она ничего не знает, но всегда могла найти нужное слово и сказать его тогда, когда в нём была нужда.
Соседка усадила Таню за стол, та покорно села, но к пище не притрагивалась. Аппетита не было. Хотелось лечь и забыться, а потом, проснувшись, почувствовать, что ничего не изменилось и терпеливо ждать Волшебника.
Соседка посмотрела на неё. Она понимала, что утешить Девочку нечем. Слова только причиняют боль. В жизни больше плохого, а хорошее настолько редко, что его, как крупинку, раз увидев, или испытав, человек проносит через всю свою жизнь, ожидая повторения.
— Вот так, Таня... — произнесла соседка.
— Тетенька, — Таня обернулась, — что же мне делать?
— Ничего... Ничего, милая моя... Все как-нибудь устроится... Соседка захотела взять её к себе, но не представляла, что из этого получиться: она не умела обходиться с детьми.
— У меня будешь жить... как-нибудь... Бог поможет! — Соседка вздохнула и добавила, — проживем...
— А бабушка? — Соседка вздрогнула и с тревогой посмотрела на девочку.
— Что бабушка?
— Она... — тут Таня все вспомнила.
Соседка опустила голову, тяжело вздохнула и глухо сказала:
— Бабушке, милая, уже больше ничего не надо...
— Её взял Волшебник? — Всё хорошее она связывала с Волшебником.
День прошел в тревогах и волнениях. Татьяна сидела на одном месте и часами смотрела в угол. Иногда плакала. Вечером пришла соседка и тихо молвила:
— Давай спать...
Девочка долго не могла заснуть. Стоило закрыть глаза, как тут же представлялось лицо бабушки. Как-то само по себе пришло облегчение, и она заснула. Проснувшись среди ночи, Таня тихо позвала:
— Тетя...
— Что тебе милая? — Соседка смотрела на неё, пытаясь отга¬дать, что происходит в душе девочки.
— Мне страшно... — Таня сказала и испугалась.
— Ну, иди сюда...
Таня бросилась к ней, ища спасение возле человеческого тепла. Утро было пасмурное. По небу кляксами ползли тучи. Дул ветер. Татьяна и соседка оделись, вышли из дома.
Когда Таня вошла в свою комнату, то ощутила себя гостьей. Посредине комнаты стоял стол, на котором возвышался гроб.
Как только девочка его увидела, она закрыла глаза и почувст¬вовала звон в ушах.
Стали приходить люди. Прощались с бабушкой. Рядом с Таней стояла соседка. Таня стала уставать. Тяжело было стоять. Вначале она отмечала про себя знакомых, но потом все лица стали сливаться и слова звучали не как раздельные звуки, а как гул, будто в комнату влетел огромный жук. Потом послышался голос соседки:
— Иди, простись... Таня испуганно на неё посмотрела и не своим голосом прошептала:
— А что я должна сделать?
— Подойди и поцелуй бабушку, — соседка говорила шепотом, но Тане казалось, что шепот, как гром, раздается по всей комнате.
Царил полумрак, и было душно.
Она не обратила внимания, как на неё надели черный платок, на ватных, негнущихся ногах, Таня подошла к бабушке. И чем ближе она приближалась к гробу, тем страшнее было. Таня открыла рот и, как рыба, брошенная на сушу, судорожно схватила воздух. Страх не уходил. У гроба она опомнилась. Бабушка была покрыта одеялом, лицо было белым. Тане стало не по себе от мысли, что она должна будет прикоснуться губами к этому чужому и неживому лицу.
Наклонившись, сухими губами она скользнула почему — то холод¬ному и тут же резко выпрямившись, услышала:
— Ох, Господи, сиротинушка...
Таня закрыла глаза, увидела яркий свет и Волшебника, который, улыбаясь, шёл к ней. Открыв глаза, Таня увидела лицо соседки и ощутила неприят¬но-сладковатый привкус.
— Где я... Что со мной..., — прошептала она.
Помолчала.
— Тетя Нюся, пойдем на улицу, — попросила Таня Соседку.
— Пойдем, милая, пойдем...
Во дворе толпился народ. Стояли кучками, говорили тихо, а дети, смотревшие из-за забора, тоже старались сохранять тишину.
Ванька Крупчанов, который постоянно дразнил Таню и часто доводил до слез, подошел к ней и сказал:
— Ежели тя кто обидит, то ты мне скажи, а я уж быстро..., —и он сделал неопределенное движение рукой, потом потупился и отошел в сторону.
Татьяна с признательностью посмотрела на него, потом обвело глазами весь двор и, заметив бабку Агафью, которая сидела у ворот и смотрела на крышку гроба, подошла к ней.
— Ну, что внученька, пойдешь ко мне жить? — спросила Агафья.
— Я баб, пойду к тете Нюсе...
— И то дело. Ну и, слава Богу. — Татьяне вдруг показалось, что старая подруга бабушки радуется, что она не идет к ней жить, но бабка продолжала, разбивая сомнения:
— Это хорошо, а то я хотела тебя в город к внучке пристроить да ведь город — то... Кто его знает... А мне, внучка, мало осталось ходить по земле... Пойду догонять бабушку... Последняя моя подруж¬ка была. Поспешила она... ой, как поспешила! Ну, ничего, мало еще осталось, к покрову обязательно помру... Татьяна обняла Агафью, и, чувствуя, что рвется последняя нитка, почти неслышно попросила:
— Не делай этого, ведь кроме тебя у меня никого родных-то не осталось...
Что я одна-то?