inushinu — Командировка

В день отъезда, за несколько часов до отправления поезда, я поехал на вокзал. Оставаться в гостинице не хотелось.

Побродив по перрону, посмотрев на отъезжающих, я несколько развеялся, и почувствовал голод.

На глаза попалась вывеска: «Ресторан». Под громким названием скрывалась комната, напоминавшая среднюю столовую в большом городе, в которой располагалось с десяток столов.

Ресторан находился в отдельном доме. Вид у него был обшарпанный и жалкий, что рождало непонятную обиду. Не хотелось смотреть на обветшалые стены, покосившуюся вывеску, с неровными буквами: «Ресторан «ВЕСНА»».

При ресторане был гардероб. Веселый старик, раздевая клиентов, шутил, лихо брал мелочь.

Войдя в зал, я огляделся, свободных мест было много, но мне до чертиков надоело одиночество, и, увидав, недалеко от окна, столик, за которым сидел молодой человек, направился к нему.

Подойдя к столу, поздоровался:

— Добрый день! — Говорить пытался приветливо. И тут произошло нечто странное: молодой человек оглядел меня с ног до головы, но на приветствие не ответил. Я опешил. Некоторое время я молчал, потом, собравшись силами, каким-то чужим голосом спросил:

— Свободно? — Вопрос был нелепый, потому что везде были свободные места, а за его столиком было три свободных места.

— Свободно..., — это было не сказано, а пропето. Я не сел, а плюхнулся на сидение, будто ноги перестали меня держать. Все неприятное, накопленное, за дни моего пребывания в этом злополучном городке, выплеснулось на поверхность. Мысли скакали. Хотелось успокоиться: «Черт возьми! — думал я, — уж если не везёт, так во всём!». Руки отплясывали какой-то замысловатый танец. «Спокойно! Надо успокоиться... Выпить! Вот, что поможет». Его глаза ощупывали меня. Захотелось сказать резкое, или встать и демонстративно уйти, но была во всём этом какая-то странность — осуществить этого я не мог: что-то удерживало меня.

Наступила томительная пауза. Немного успокоившись, я решил разрядить обстановку:

— Вы, видимо..., — но он перебил меня.

— Я, — по его губам проползла усмешка, — ничего.

И опять повисло молчание.

Мне ничего не оставалось, как сделать вид, что происходящее меня не интересует, взглядом побродив по столу, увидел меню, поспешно взял и принялся изучать.

Подошла официантка. Я сделал заказ. Как только она отошла, неожиданно услышал:

— Вы обиделись? — Мне уже не хотелось говорить, поэтому я раздраженно оборвал:

— Молодой человек, я занят..., — и подняв голову, споткнулся о его глаза. Даже не глаза, точнее будет сказать выражение глаз. Я чужд до сентиментальности, но мне стало не по себе. Это было сродни крику о помощи.

— Понимаете…, — наступила пауза, и мой сосед весь напрягся, — не сердитесь, — в голосе звучали извинительное нотки, — мне показалось, что вы приехали к..., — он не назвал имени, — и все знаете.

— А что, « эти», вам сильно насолили? — ляпнул я.

— Да нет, никто не понимает..., — неожиданно он весь преобразился, на лице выступили пятна, — они... они не понимают! …Смеются..., — последние слова были произнесены шепотом.

И тут, неожиданно для себя, я стал его поучать, тогда показалось, что это просто юношеские страсти, доведенные до мировых масштабов.

— Молодой человек, это не самое страшное... Поверьте моему опыту...

— Да, я... Вы меня не так поняли, — он вздрогнул, — я не утверждаю, что это страшно... Дело не в этом. Просто плохо, когда не понимают, — опустил голову, — обидно, когда неожиданно для себя осознаешь, что ты, всего на всего травинка на асфальте...

Тут до меня дошло, что на душе у парня лежит тяжелый груз, и он, как слепой щенок, не знает куда приткнуться. Я мысленно обругал себя за покровительственный тон. Стало неловко.

— Знаете, — заговорил сосед, — иногда бывает... Ну, вот увидишь, что-то такое...

— Летающие тарелки? — вклинился я. Долю секунды молодой человек смотрел на меня, потом, окончательно что-то решив для себя, продолжил:

— ... ну, чего раньше никто не видел... И оно становится камнем, тянущим вглубь. Хочется поделиться, а никто не верит...

— Конечно! — с некоторой поспешностью заверил я. Но он понял по-своему. Лицо просияло. Только он раскрыл рот, как перед столом, словно из-под земли выросла официантка. Косо посмотрев на моего собеседника, она улыбнулась. Молодой человек сник.

Я разозлился и недоброжелательно посмотрел на неё. Официантка, усмехнувшись, спросила:

— Больше ничего не закажете, а то Дуся уходит.

— Какая Дуся?

— Повар.

— Ничего... Спасибо. — Хотелось, чтобы она ушла. Официантка еще раз бросила взгляд на соседа и, фыркнув, удалилась. Молодой человек заговорил, оправдываясь:

— Все в городе считают, что после того... я чокнулся.

— Я... я... я..., — трудно было подобрать слова.

— У меня есть справка... Я был в поликлинике. Хотите, покажу?

От такого признания, мне, надо признаться, стало, не по себе. Конечно, мне приходилось сталкиваться с больными, но это особый случай.

— Если бы... — не договорив фразу, отчаянно махнул рукой и отвернулся к окну. Молчание становилось тягостным. Я попросил:

— Продолжайте, что же вы замолчали?

— Разве можно говорить, когда тебе не верят... Стоило упомянуть о справке, как вы напугались. Сыграло странное отношение ко мне.

В сознание отметилось, что «отношение» не может играть. Сосед словно прочитал мои мысли.

— Вы ошибаетесь, — начал я, пытаясь сгладить неприятное впечатление, — я не испугался, и, уж во всяком случае, ничего во мне «не сыграло», — вымученно улыбнувшись, я старался смотреть в глаза собеседнику.

— Конечно, не «сыграло», — он выделил последнее слово, — но, ведь наверняка, вы и это приписали моей болезни...

— Вы ошибаетесь! — воскликнул я с чувством, и действительно поверил, — передо мной здоровый человека

— Хотелось бы ошибиться... Все это может довести до сумасшествия...

От разговора о таинственном, мне стало любопытно, но спросить было неудобно. Официантка принесла заказ, как только она отошла, я взял графин и предложил ему, но он отказался.

— Что, врачи не разрешают? — вырвалось у меня.

— Нет. Просто не хочу.

— Что так?

— Не хочу, — повторил он.

— Ну, как знаете! — Налив себе, я выпил, потом достал сигареты, положил их на стол. Стало веселее.

Молодой человек спросил:

— Можно сигаретку?

Курил он, как мальчишка, затягивался, не глотая дым, стараясь, во что бы то ни стало, показать, что это для него привычно.

— Чувствуется, что курите недавно, стоит ли? — в голосе опять зазвучали нравоучительные нотки.

— Я вообще не курю.

— А сейчас зачем?

— Не знаю, просто, захотелось.

— Почему же. Так бывает.

— Это верно! Я никогда не пил, но когда освободили от машины, напился.

Тут я не выдержал — устав от загадок, намеков, прямо спросил его:

— А за что освободили?

Дымом расплывалось молчание.

— Я, вообще-то — начал он, — раньше был шофером. Работа нравилась... И если бы не тот случай... Я бы и сейчас работал там.

Наступило молчание, но я твердо решил не вмешиваться, и спокойно молчал.

Глаза его стали похожими на осеннее небо перед дождём.

— Это произошло весной, — неожиданно начал он, — я возвращался из райцентра. Дорога была знакомая. Правда, с утра у меня было странное чувство. Тревожно было на душе, и не хотелось ехать. Приближался вечер. Мелькнула мысль: может остаться, а утром поехать? Благо дело, было, у кого переночевать. Но, произошло странное: захотелось вернуться... Противоречия раздирали меня.

Только отъехал несколько километров — машина сломалась. Пришлось повозиться. Как назло не попалось ни одной попутки. Так же неожиданно, как сломалась, также быстро и починилась машина, как будто сама по себе... Я не удивился. Хотелось быстрее домой.

Темнело. К переезду я подъехал в полной темноте. Он был закрыт. Я решил подремать. Не спалось. Непреодолимо захотелось ехать... Сию же минуту!

Стало не по себе. Я сидел, как на иголках, и считал минуты. Захотелось включить фары, но этого делать нельзя...

Мой сосед прервал свой рассказ. Несколько минут молчал.

— Вы знаете, — он говорил тихо, — вот сейчас, я начинаю понимать, что я не боялся. Как только прошел поезд, я хотел тронуться, но тут появилась Она... Я обмер. С необычайной ясностью представилось, чтобы могло бы случиться, если бы машина поехала... Фу! Даже сейчас как-то не по себе!

Дрожащей рукой он провел по лбу.

— Я крикнул, что она может садиться, что не надо бросаться под машину... Думалось, что просто попутчица, которая осталась одна, и, увидев машину, решила на ней, во что бы то ни стало, уехать.

Но Она будто не слышала и продолжала стоять перед капотом. Я выругался и нажал на гудок. Она стояла. И тут... И тут я присмотрелся и увидел, что она какая-то странная. Мороз пробежал по спине. Стало холодно. В ее облике было что-то такое... Выходить не хотелось. Темнота. Фары высвечивают небольшое пространство. Тишина и впереди стоит Она — молчаливая, какая-то скорбная. Включив мотор, я решил медленно поехать, считая, что это ее спугнет. …Я закричал... Что кричал — не помню. Кажется, ругался. И тут меня как током дернуло: она меня звала... Я оцепенел. Мышцы стали деревянными. Потом мои движения стали как механические. Нагнувшись, я поднял гаечный ключ, потом, не знаю почему, открыл тайничок и вынул перочинный нож и вышел. В это время ни одна машина не проходит по нашей дороге.

Немного успокоившись, я стал приближаться к Ней... И у меня возникло такое странное ощущение, что, по мере того, как расстояние сокращалось, Она отходила... Нет, быстрее — отлетала. Я пытался заговорить — бесполезно. И вдруг...

Мой собеседник замолчал. Я потерял представление о времени, рассказ захватил меня.

— Вы видели гипнотизеров?

— Конечно.

— Так вот, тогда, я вдруг понял, что это... гипноз...

Она мелькала передо мной, и я, забыв все, устремился за ней. Вначале я шел, а потом бежал. Бежал, будто опаздывал куда-то, на что-то очень-очень важное. И знаете, что интересно: когда на следующее утро, я приехал туда с милицией, то увидел кусты, стоящие стеной, как я мог через них прелесть и ни одной царапины? Ничего не могу понять! Чудо! Перед собой я ничего не видел. Все поглотил бег и видение белого пятна, напоминавшего женщину. Тогда у меня не было мыслей, что все это кошмар, что я схожу с ума, наоборот, я все больше проникался какой-то ответственностью. В сплошной темени, без фонарика, я даже ни разу не спотыкнулся...

По лицу моего собеседника проплыли тени, потом выступили пятна, ноздри раздулись, глаза заблестели. Я не торопился и не перебивал, чувствовалось, что он снова переживает прошедшее.

— Значит так, — он сделал паузу, потом налил водки из графина, одним глотком выпил, руки его вздрагивали, попросил закурить, затянувшись, продолжил:

— Казалось, от бега остановится сердце, ноги стали ватными, хотелось броситься на землю, закрыть глаза и обо всем забыть, но остановиться я не мог, неведомая сила влекла меня за этим ускользающим белым пятном. Напрягая последние силы, стремился не отстать.

Лес неожиданно кончился, и я наткнулся на насыпь. Сквозь пот я увидел блеснувшие рельсы. Сердце сжалось, было, предчувствие страшной беды. Я, как сумасшедший, бросился наверх. Боли не чувствовалось, все мое тело сотрясалось от дрожи.

Когда я залез, то увидел такое..., — голос его осекся, он как-то странно захрипел и еще раз налил водки. Выпил, и, секунду помолчав, продолжил, — ...что волосы у меня стали дыбом...

Секунды две, не больше, я был в оцепенении, созерцая страшную картину: к рельсам были привязаны дети... Я почувствовал, что во мне закипает ярость. Показалось, что впереди поезд. Это не то, что можно увидеть глазами, это какое-то другое зрение, бросившись к детям, стал отвязывать. Я ковырялся, не знал, что делать: узлы были завязаны, а женщина стояла рядом, но не помогала. Меня стало охватывать отчаяние, одно я знал твердо: если пойдет поезд, то останусь с детьми... И тогда, заплакав, я закричал женщине: «Чего стоишь, дура! Помогай...», — это было доли секунды, но я заметил, что она как бы качнулась в воздухе, так бывает в кино, когда показывают людей в этом... как его? Ну, в пространстве… голографическом….

Наступила тишина, и вдруг мне почудилось, что внутри меня, послышался вой. Так скулит щенок... Надеяться было не на что, но это как бы придавало силы, и я с остервенением продолжал развязывать эти проклятущие узлы.

Ничего не получалось. Я готов был кусать себя от отчаяния, потому что ощутил, точно так же,    как зверь чувствует охотника, что поезд приближается...

Я не мог развязать узлов, тогда я стал их рвать: казалось, что от такого напряжения должны были лопнуть мышцы. Ремни не поддавались, нагнувшись, стал рвать их зубами — тщетно.

В голове помутилось от этого бессилия. Хотелось выть. Весь мир, не зная почему, стал мне личным врагом.

Зубы увязали в ременной коже, которая не поддавалась. Я распрямился, уже готовый принять смерть вместе с ними. Если бы я сбежал в сторону, а они остались... Нет!

Сказав это слово, рассказчик вскричал. Из проема двери высунулось лицо официантки, она тревожно на нас посмотрела, и, увидев, что ничего не произошло, исчезла,

— ...После такого, жить было бы незачем... Я сквозь слёзы посмотрел на странную попутчицу, и неожиданно вспомнил: ножик! Вы знаете, я вспомнил с такими подробностями, что как будто это было в кино: я увидел, как открываю тайничок, беру ножичек... Выхватив его, я ни как не мог открыть лезвие, собрав все силы, срывая ногти, я, наконец, открыл, наклонился и лихорадочно стад резать ремни, не заметив, как несколько раз полоснул по своей руке. Но внимания на это не обратил, было не до этого, и тут я ощутил дрожь рельсов, но головы не поднял, чувствуя каждой клеточкой своего тела, что дорога каждая минута — только бы успеть! Пот и слезы настолько застили мне глаза, что ничего не было видно. Делал все механически, хотя руки у меня страшно тряслись! И вот, напрягши последние силы, я рвал эти распроклятые ремни, и они разлетались в разные стороны — схватив детей в охапку, бросился под откос, когда катился, слышал визг и грохот, и показалось, что поезд проехал по мне... Больше я ничего не помню... Потом передо мной почему-то возникли две фары, я заорал... Кажется, детей я перекинул... Потом свет стал в глазах нестерпимым... Потом эта женщина... И как будто бросилась на этот свет... Я опять закричал, хотел вскочить, но что-то сверху навалилось... Больше ничего не помню.

Открыл глаза из — за того, что кто-то бил меня по лицу, и в домике увидел парня, наклонившегося надо мной, который, увидев, что я очнулся, сказал:

— Тебе что, шакал, жить надоело?

— Дети... — прохрипел я.

— Какие дети? — Удивился и встревожился он.

— Дети! — истошно заорал я.

Парень, а с ним еще кто-то, бросились искать их, и быстро нашли, когда им вынули из ртов кляпы, те разревелись. Боже! Как страшно они плакали! Это были мальчик и девочка. Мальчик был совсем маленьким, лет двух. Он весь дрожал, даже точнее, сотрясался от дрожи. Девочка была постарше, но от испуга не могла, произнести ни слова.

Парень крикнул: «Лежи, мы сейчас...». Они схватили детей в охапку и куда-то побежали. Потом я узнал, что это были машинисты, которые, увидев меня, стали тормозить…. Они меня не видели. Это один из них, потом мне сказал. Но они видели что-то странное… Белое…. Прямо перед поездом…

Все куда-то провалились. Очнулся от тряски — меня тащили, я хотел сопротивляться, но они закричали, чтобы я не трепыхался, потому что тяжелый, а им неудобно идти. Каждое движение приносило боль. Всё тело ныло и горело, и не было такого участка кожи, который бы не болел. И тут я вспомнил про женщину:

— Женщину... женщину взяли? — хрипел я.

— Какую женщину?

— Ту, воздушную... В белом...

Они как-то странно переглянулись. Тогда я не понимал почему.

— Ты что, парень,    сильно испугался, что ли?

— Женщина... воздушная, — слова вырывались как в бреду.

— Какая женщина? — Машинист смотрел на меня с удивлением.

— В белом... воздушная...

— Успокойся, Коля, — обратился машинист к своему помощнику, — выдели ему из НЗ.

Тот быстро куда-то шмыгнул, потом дал мне стакан со спиртом. Я выпил. Что-то обожгло мое горло, но опьянения не почувствовал.

— Нет... Я точно... женщина... Слышите? — Тут в ушах у меня загудело, и я услышал крик, словно птица кричала, которую ранили.

— Слышите? Слышите? — Я уже не говорил, а кричал, но они, посмотрев с удивлением на меня, промолчали. Я не унимался:

— Крик! Это она кричит... Остановите поезд..., — я точно не помню, но, по-моему, я бросился к двери. Они не дали мне выскочить, перехватили у самой двери.

Заплакала девочка и стала приговаривать: «Домой хочу…. Домой хочу…». Машинист стал расспрашивать её про дом, но она ничего не понимала, продолжая твердить, что хочет домой.

Машинист по рации вызвал скорую и милицию. Я сидел, молча, и не мог ни думать, ни говорить, казалось, что все мои силы истощились, и что это уже не я, а только оболочка. Потом вдруг я вспомнил о машине, которая осталась у переезда.

— Ребята остановите...

— Зачем, — спросил парень, которого звали Коля.

— Там машина моя осталась...

— Да ничего с ней не случится, что ты беспокоишься?

Порой, на себе я ощущал их взгляды. Мне казалось, что они меня считаю виновником. Вначале хотелось протестовать, но силы оставили меня, и я сидел, безучастный ко всему, что происходит вокруг.

Решив немного отвлечься, я закрыл глаза, и вдруг я ясно услышал грохот и огромные прожекторы, белую фигуру, метнувшуюся ко мне, и страшную тяжесть, которая прижала к земле...

Очнулся. Кто-то тормошил меня за плечо. Открыв глаза, спросил: «Чего?» Передо мной стоял Коля и протягивал мне стакан. Я безропотно взял и тут же выпил содержимое, но опять ничего не почувствовал, будто выпил простой воды.

Неожиданно я заплакал... Представилось, что я не смог отскочить в сторону. И поезд… Машинист и помощник с жалостью смотрели на меня, но не успокаивали. Машинист подошел ко мне, похлопал по плечу и сказал:

— Ну вот, теперь хорошо. Теперь все пройдет...

На ближайшей станции нас ожидали. Когда детей и меня погрузили в скорую помощь, я стал осознавать происходящее, — до этого все было как во сне.

В больнице сделали укол. Стало спокойно и как-то грустно, только сильно захотелось спать. Рано утром ко мне пришел лейтенант, и только я собрался все по порядку рассказать, как он прервал, и тут же вошел в палату старик в белом халате, который добродушно улыбался. Он стал мне задавать вопросы, надо сказать, сложные. Я отвечал, как мог. Все время улыбаясь, подбадривал меня. Потом, крякнув, сказал:

— Ну-с, ничего особенного, просто испуг... Можете приступать.

И ничего больше не сказав, ушел. Лейтенант долго со мной беседовал. Я стал уставать, увидев, что мне трудно говорить, он распрощался и ушел. На следующий день все повторилось. Потом привели детей. Они выглядели отдохнувшими, только вот... Понимаете, глаза у них стали не детские, в них уже появилось что-то взрослое. От такого никогда не избавишься. Это на всю жизнь. Женщина, которая привела детей, смотрела на всех как-то недоброжелательно, можно было подумать, что мы им желаем зла. Лейтенант и еще какой-то мужик в штатском, попытались выяснить, где они живут, но те ничего толком сказать не могли, а девочка все время говорила, что около их дома тополь. Мальчик молчал.

Я посмотрел на лейтенанта: лицо было осунувшееся, бледное, ходили желваки, чувствовалось, что такое дело случилось с ним впервые, и он толком не знал, что нужно делать.

Решили прочесать все окрестности. На следующий день женщина с детьми, я, лейтенант и человек в штатском, который оказался представителем прокуратуры, и несколько милиционеров, отправились на поиски.

Путешествие наше было долгим, наконец, на рассвете, мы въехали в какую-то деревню и тут, совсем некстати, мне вспомнилась моя машина. Я стал говорить об этом лейтенанту, он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

— Не беспокойся, ее отогнали...

В машине наступила тишина. Дети спали. Мы сидели, и, боялись, лишний раз шевельнуться, чтобы ненароком их не разбудить

Машину тряхнуло, мы все зашикали на шофера, и девочка проснулась. Она тревожно посмотрела на нас, потом в окно, и сказала:

— Когда же домой...

Около околицы машина остановилась, мы все вышли, и тут девочка указала на дом и сказала:

— Вот наш дом.

Здесь все стало как в кино: милиционеры бросились к дому и через минуту уже были внутри. Я не видел, что там происходило, до меня долетела только одна фраза: «Руки на стол...».

Когда я вошел, то увидел: за столом сидел мужчина, около него стояла женщина. Комната плохо освещалась, и лица их было трудно разобрать. Только одно было ясно видно — на мужчине лица не было. Он сидел сгорбленный и ни на что не реагировал, покорно подчиняясь всем указаниям лейтенанта и следователя.    

Неожиданно он вздрогнул и стад приподниматься: был он невысокого роста, небритый, с маленькими глазками, которые, казалось, выступали прямо из переносицы, а взгляд у него был тяжелый. Лицо его не выражало ни страха, ни отчаяния, оно было застывшим, точно таким, какие бывают на масках. Лейтенант и все внимательно за ним следили.

— Сесть! — Властно сказал Следователь, но он не реагировал. В наступившей тишине ясно различались детские голоса. Женщина отшатнулась от него, челюсть её отвисла, а глаза стали шарить по всему, казалось, что она искала какое-то отверстие, чтобы нырнуть в него и убежать от всего, что сейчас происходило.

Лейтенант в один прыжок оказался около мужика, он крикнул ему: «Сесть!». Но того уже ничем нельзя было остановить. Когда он встал во весь рост, то сразу же напрягся и старался вслушаться в то, что доносилось с улицы, потом он как бы рухнул на стул, когда ничего не услышал. Через секунду его рука уже тянулась к бутылке, но тут все мигом набросились на него, скрутили ему руки, и я слышал, как щелкнули наручники. Тело его обмякло, голова опустилась на грудь, и он впал в какое-то странное, полусонное состояние.

Тогда баба заголосила нудно и протяжно: «Что вы делаете, убийцы!». Я посмотрел на лейтенанта, его как бы перекосило от этих слов, он весь набычился, и, видимо, забыв, обо всем прохрипел: «Я тебя, сука...». Потом опомнился, к нему подошел следователь, он буркнул под нос: «Извините», — и вышел на улицу.

Женщина сразу сникла, плечи ее опустились. Изредка она бросала на присутствующих враждебные взгляды, потом она отошла на другой конец стола, присела на стул, налила себе водки, выпила ее одним глотком и, не поморщившись, сказала, ни к кому не обращаясь: «Вот и всё! Кончилось, Боренька, наше счастье...». Она уже не причитала, она просто смотрела в пространство, каким-то отрешенным взглядом и по ее щекам катились слезы.

Я всю жизнь боялся слёз, особенно женских. Я желал смерти этим людям, потому, что в них, по совести говоря, не было ничего человеческого...

Я уже начал бояться, что не сдержусь, что брошусь на них... Отвернувшись, я стал рассматривать стены, и тут, совершенно случайно, мой взгляд наткнулся на фотографию, где была изображена женщина. Всмотревшись в нее, я неожиданно узнал ту... Вначале я растерялся: в голове мелькнула какая-то догадка, потом я вскрикнул:

— Так вот же она!

— Кто? — Спросил следователь и быстро подошел ко мне.

— Ну, та женщина, которая привела меня...

— Да ты что, малый, рехнулся? Она почитай год, как зажмурилась, — прошептала женщина, с ужасом посмотрев на меня, потом добавила, — Царствие ей небесное...

— Да как же это так... Я точно помню... — в горле у меня пересохло и стало жарко, казалось, что дыхание обжигает меня изнутри. Следователь тихо вздохнул и посмотрел на меня с сочувствием.

Наступила тишина, потом в коридоре послышались шаги, голоса, потом открылась дверь, и на пороге показались дети, сзади виднелась фигура лейтенанта.

Первой прореагировала женщина: она вскочила, глаза ее округлились, изнутри раздался тяжелый свист, на уголках губ клочьями выступила пена, она издала булькающий звук, потом словно подкошенная, рухнула на пол, причитая:

— Уберёг, Господь, уберёг...

Я посмотрел на мужика. Он сидел, не шелохнувшись, потом медленно поднял голову, обвел всех недоуменным взглядом, будто бы видел всех первый раз, и после стал медленно подниматься, и в этом чувствовалось такое напряжение, что мне стало как-то не по себе. И не от испуга, это было что-то совсем другое, это такое чувство, которое нельзя передать словами: во мне боролись и ненависть, и жалость, и сострадание... Все смешалось в моей груди в один клубок, да так, что даже дыхание перехватило...

Никто ему не мешал. Все стояли на своих местах как парализованные. Милиционер, стоявший позади детей, никак не мог понять, что происходит, а лейтенант вышел вперед и собой заслонил детей, которые, прижавшись, друг к другу испуганными глазами смотрели на всё.

Девочка выскочила из-за спины лейтенанта и с криком: «Папа!», бросилась к мужику, тогда милиционер прыгнул, и схватил ее, но она стала вырываться, все время, крича: «Папа, папа, папа…». Милиционер был пожилой человек, среднего роста с бесцветными усталыми глазами, седыми бровями. Шинель на нем висела как на вешалке, и чувствовалось по всему, что это усталый и старый человек, но вот откуда у него прыть такая — этого я понять не могу.

Мальчик заплакал, но с места не тронулся и, растирая кулачком слезы, всё приговаривал: «Па-па...», — больше он ничего сказать не мог. Детские крики наполнили всю комнату. Женщина отползла в угол, села на корточки, закрыла лицо руками и, раскачиваясь, тянула на одной ноте. Мужик поднялся во весь рост. Его качнуло. В глазах светилось что-то странное, какой-то радостный ужас. Ужас человека,    который хотел сделать что-то страшное, но судьба уберегла его от этого.

—…Хотя, знаете, — мой рассказчик закурил, и я вдруг почувствовал, что, рассказывая, он как бы освобождается от непосильного груза, который давит его своей неразрешимостью, — тогда, я испытывал разные чувства к этому мужику, сейчас нет... Мне жалко его. Ну, да ладно. Мужик стоял, как колонна, и смотрел во все глаза на детей, которые, успокоившись, смотрели на него. Видимо во что-то верил этот несчастный человек... Но когда он выпрямился во весь рост, мне показалось, что должно произойти что-то страшное и больше всего я боялся, за детей, но они снова стали рваться к нему. Девочка так стала кричать, что это ста-новилось просто невыносимо, когда я посмотрел на пожилого милиционера, который ее удерживал, то мне показалось, что он сам готов заплакать.

Мужик стоял и молчал, казалось, что все происходящее медленно проникает в него, потом глаза его стали наполняться кровью, губы стали кривиться, а из груди вырвался короткий и тяжелый стон. Неожиданно наступила тишина: девочка перестала биться, затих и малыш. А милиционер, как бы оправдываясь, сказал: «Я, вот, мальцов погреться, привёл...». Все молчали. Потом послышался скрежет. Жуткий, надо сказать, скрежет, каталось, что дробят камни или железкой водят по стеклу... Это мужик скрипел зубами, потом он рухнул на колени, выкинув вперед руки в наручниках, они как-то странно согнулись, браслеты врезались в тело, и выступила кровь. Девочка истошно закричала: «Па-па...». Тут, мужик заревел, будто раненный зверь... Потом он поднял голову и, захлебываясь от слез, закричал, или, нет... Это был не крик. Он как бы задохнулся от слов.

— Детки, кровинушки, вы мои, простите, если можете... Я уже нежилец... Христа ради ... простите...

Я больше не мог этого выдержать и вышел, когда я уже закрывал двери, то услышал, как мужик сказал:

— Сделай милость, уведи детей, век буду благодарен тебе…

Рассказчик мой посидел, помолчал и тихо обронил:

— Вот, пожалуй, и всё... Да, чудь не забыл! Когда вышел на улицу, то мне было так плохо, что даже жить не хотелось. Ничего уже меня не радовало, и я встал, прислонившись к косяку, смотрел с крыльца. Подошел лейтенант, похлопал по плечу и ободряюще сказал, правда, голос его звучал неуверенно:

— Ничего, это бывает.

Я молчал. И тут случилось нечто необычайное: мне вдруг стало так легко, как будто, я потерял свой вес, и, еще немного, и мог бы взлететь, и все вокруг стало как бы светлее; на душе моей прояснилось, будто ничего такого и не было, и стало как-то необычайно тихо... Знаете, иногда такая тишина бывает перед бурей, вся природа замирает, и все объято тишиной, и воздух становится ясным и чистым, я бы даже сказал — звонким. Мне почему-то в эти минуты представилось озеро, которое было таким чистым и гладким. Все отодвинулось, была уверенность, что ничего не было, а я просто стою и смотрю на это озеро. Такое чувство бывает в детстве, когда, наплакавшись, вдруг обретаешь спокойствие. И в эти минуты это было! Я вам клянусь! Мне показалось, что кто-то коснулся моей щеки, и я даже услышал голос: «Спаси тебя Бог...».

Невольно посмотрел на часы. Я совсем забыл и про поезд и про этот город, настолько сильно меня увлек рассказ моего случайного соседа. Он перехватил мой взгляд, спокойно положил, я бы даже сказал, с некоторой осторожностью, вилку, вынул деньги, положил их под тарелку, потом, приподнявшись, подал мне руку, пожал ее и сказал:

— Ну, счастливо вам добраться!

Вслед за ним выскочил и я, мне, хотелось ему что-то cкaзaть, но мысли о поезде все заслонили, и, сердясь на себя, я помчался на перрон.

В вагоне, разбираясь с постелью, устраиваясь, я несколько призабыл о встрече, но когда я вышел в тамбур покурить, неожиданно все рассказанное придвинулось ко мне, и меня охватило странное, неправдоподобное чувство, что всё услышанное — было со мной. Я посмотрел в окно. В темени, которая мелькала перед глазами, неожиданно почудилось белое пятно, которое как-то смутно напоминало женский силуэт, я отшатнулся, сердце мое учащенно забилось...

И вот, сколько прошло времени, но эта история никак не выходит из моей головы. Я не могу ее оценивать, не могу сомневаться в ее правдоподобности — сейчас это не имеет никакого значения, просто я стал внимательнее вглядываться в окружающий меня мир, и, как мне кажется, стал немного больше его понимать...