Halgen — Забытые дела, забытые годы

В такую погоду хочется расставаться и встречаться, дарить друг другу пахнущие осенним лесом листья. А еще хорошо погулять по лесу с лукошком, насобирать грибочков. Чтоб потом их, гладеньких, на сковородочку, да с лучком…

По лесу ходил солдат, и собирал грибочки, только не в лукошко, которое на службе не выдают, а в каску. На шее у него болтался тяжелый автомат Калашникова, в те времена — новейшее стрелковое оружие, которого кроме как у русских больше ни у кого еще не было. С ним можно чувствовать себя непобедимым!

Но автомат больно бил в грудь своего подневольного хозяина всякий раз, когда тот нагибался за грибком. «Е… твою мать! А чтоб … тебя!» — желал он своему оружию всякий раз, когда под ногами показывалась шляпка новой находки. В конце концов ссора с оружием, сделавшимся за долгие два с половиной года — родным, солдатику надоела. Он снял автомат и повесил его на сучок березы. Вроде, найти легко — елок много, березонька — всего одна. Беленькая, легонькая, как девушка. Сразу вспоминается тот день, когда он с Наташей последний раз ездил за грибами в честь будущего их расставания на долгие три года. Так они и собирали грибочки, подсаливая их своими слезами, и Наташа клялась в своем долгожданстве. В те времена оно было еще в чести, ведь их матери ждали отцов пять лет войны. Дождались, на свое счастье, хотя возвращение живым с фронта было скорее удивительным везением, чем правилом. Повезло еще, что отец нашего солдата Николая воевал в аэродромной обслуге, а родитель его девушки — в железнодорожных войсках, а не в пехоте или танках…

Но это все — прошлое даже для того поколения, которое сегодня само уходит в прошлое… А настоящим были грибы, которых нашлось много, особенно лисички, и Наташа с горьким смехом говорила, что они — неразлучны, как лисички…

Что же, она ждала. Присылала белые письма, как то ее платье или та береза, на которую Коля повесил свой автомат. Конечно, он к ней ездил на побывку, она приезжала в часть, но все это так ничтожно в сравнении с тремя железными годами. Устали. В тот далекий день ждать оставалось много, а сегодня — уже не так много. Всего лишь одна третья часть службы. Год. Впрочем, прежде время для мыслей о Наташе было мало. А теперь стало больше…

Только день сегодня выдался неподходящий. Их поставили в караул. Часть была секретной, связанной с каким-то новым оружием, но в караульной роте никто секретов, конечно, не видывал за все годы солдатчины. Некоторые говорили даже, что часть — обычный склад сапог и портянок для всего округа, а засекретили ее специально, чтоб отвести внимание противника от настоящих секретных частей. Так это или нет, Коля проверить не мог, ему поручили охранять, а что охранять — не его ума дело. Да, он видел, как на базу железнодорожные платформы, подаваемые маленьким паровозиком, привозили какие-то железные ящики. Их сгружали в заглубленные в землю ангары. В первый год их содержимое было интересно настолько, что Коля искренне жалел, что не видит сквозь металл. На второй год он лишь иногда, поглядывая в сторону разгрузки, желал, чтоб один из ящиков сломался и показал свое содержимое. Сейчас… Ему было наплевать на ящики с их содержимым. Хотелось лишь скорее смастерить дембельский альбом, да отправиться за ворота с красными звездами. Самым быстрым шагом в сторону станции. В мир, который его ждет цепкими девичьими пальчиками…

День выдался чудесный… И лес был точь-в-точь как тогда… Да, как тогда… И паутинка летала по шелковым воздушным волнам вместе с пламенными листьями. Всего на расстоянии вытянутой руки от поста, куда поставило его командование. Что же, пара шагов — и он в лесу, снова в том дне! И березка, если смотреть на нее краем глаза, кажется Наташей, застывшей с найденным огромным белым грибом…

Что же, каска скоро была полна, и пора было возвращаться. Да и день сделался уже непохожим на прошлое. Капризная осень нагнала на небо туч, которых тогда до самого заката не было. Николай повернулся, и быстро дошел до березы-Наташи. Улыбка бегала по его лицу. Он протянул руку за оружием…

И оцарапал ее о пустой сук. Автомата не было. Ужас уже скручивал тело, но внутренние силы противились ему, подсказывая, что березка здесь не одна, должно быть, он — чуть заплутал и ошибся. В лесу, где много елок и сосен, это легко, тем более что и солнышко спряталось. Правда, забор части был надежным ориентиром, но тянулся он аж на три километра.

Только уже надо торопиться. Улыбка не сошла с его лица, но сделалась чужой и холодной, как кусок гипса на сломанной руке. Солдат с быстротой шмеля облетел все окрестное пространство и ощупал все попавшиеся березы. Ни одна из них не обрадовала его вожделенным железным блеском. Работа ног и рук спасала от паники до тех пор, пока он не вернулся к своей первой березе-Наташе. Нет сомнений, что это — она, ей он отдал тяжелую военную машинку. Не уберегла! Предала его любовь, обрекла его… Нет, береза — просто дерево, кандидат на хорошие дрова для бани, а никакая не его девушка, хватит бредить! Теперь лишнее надо вылить из головы, как ушат помоев!

Грибы из каски он давно потерял, не до них было теперь. Потеря оружия в мирное время — статья уголовная, года три дисбата светит, а то и тюрьма. От последнего слова он ощутил, будто все внутренности проросли ржавыми решетками. Но голова еще не сдавалась. «Людей в лесу не было. Были бы, я бы услышал! Нельзя по лесу идти без шума, какая-нибудь ветка да хрустнет! Да и кто попрется сюда, где на каждом шагу рискуешь услышать зловещее «Стой! Кто идет?! Лежать!» Стоит напомнить, что тогда еще разное сознательное щекотание себе нервов не было в моде — хватало и живых родительских рассказов. Вдобавок все только и говорили, что о возможной новой войне, которая защекочет нервы, что не обрадуешься! Одним словом, за грибами тогда ходили исключительно для того, чтоб потребить их в пищу…

«Упал!» — решил Николай, и принялся шарить по листьям и зеленой траве под березой. Пусто. Ни оружия, ни человечьих следов. Если бы автомат даже провалился сквозь землю, осталась бы, наверное, ямка. Но ее тоже не было. «Что он, сам ушел?! На войну?! Скучно без нее стало?!» — подумал Николай, и тряхнул головой, выбивая из нее новый бред. Такими мыслями мозг, конечно, защищался, но спастись не мог.

Было сделано все возможное, и оставалось лишь идти в часть. Еще оставалась надежда, что кто-то из сослуживцев крался за ним по пятам, чтоб при удобном случае стянуть автомат и утащить его. А потом, поиздевавшись вволю, конечно, вернуть. Глупая шутка, но вполне в духе солдатского юмора. За такое матерят, но серьезно не бьют…

   Николай перемахнул через забор. Вся его плоть сочилась надеждой. Конечно, командиры обругают, как-нибудь накажут, но все терпимо, если найдется он. Автомат во всех деталях виделся Коле, он плавал в воздухе перед ним, но стоило протянуть руку, как видение тут же исчезало.

Через пару часов Николай ощутил серьезность своего положения. Она пудовой гирей давила каждую клеточку его тела. Хотелось застрелиться, но как раз стреляться было и не из чего. Обматерив его, ротный отправил на поиск автомата всю роту. Ему тоже невесело. В дисбат, конечно, не отправят, но не видать теперь капитанской звездочки, как… Как и звезды Кремлевской. Сгниет в этом захолустье. А при встрече с ним командиры будут только и делать, что напоминать: «Это у тебя солдатики по грибы ходят да оружие прое…вают! Так какие тут рапорта на повышение (перевод в другую часть, квартиру для семьи, новое обмундирование, прибавку денежного довольствия) ты вообще писать смеешь?! Иди, за солдатиками следи лучше, а то пока ты тут, у тебя там, небось, еще грибничок завелся!»

Когда рота прочесывала лес, заглядывая под каждую корягу и камень, Николай понял, что никто с ним не шутил. Сейчас раскрыл бы свою шутку даже самый тупой или подлый смешник. Ибо веселье теперь грозило обернуться для него такой «темной», что его кости потом долго пришлось бы собирать вместе докторам госпиталя. Нет, таких юмористов в их части не водилось, если они вообще могли быть где-нибудь в армии или на флоте.

«Наташа, ты что же так со мной?!» — шептал Николай березе, хотя уже и лишил ее имени своей девушки, и прописал ей дорогу на дрова. А что еще делать, чем занимать свои думы? Не воображением же военного суда и тюрьмы!

В часть вернулись грязные, голодные и злые. Коля чуял, что его после отбоя будут бить, но его это уже не печалило. Пусть побьют! Может, тот, кто похитил автомат (а его он уже нарисовал себе мохнатым и рогатым лешим, которого видел где-то на картинке, ибо происшедшее всяко было за гранью естества) после этого сжалится над ним, удовлетворившись таким наказанием. И все же вернет треклятый автомат!

Сослуживцы бить его не стали. Видимо, представили себе его будущее, примерили на себя, и по-человечески пожалели. Он, конечно, рас…здяй, оно ясно. Потому что по дури с поста за грибами ушел и автомат попер, который мог бы и на посту оставить, а лучше — соседнему часовому отдать на время. Всяко лучше бы было. Уж судейскими чернилами с тюремной парашей дело бы не запахло, даже если бы и сам полковник, командир части, пришел. Своих подчиненных в армии никто не сдает, пока это возможно.

Но вот что автомат сам собой бесследно исчез… Появились бы люди — их бы кто-нибудь да увидел, десять человек на постах стояли. А их — не было! Значит, что-то нечисто… Так и прямо в части, глядишь, автоматы пропадать начнут, а потом хрен кому что докажешь! И будешь твердить под свинцовыми очами прокурора, что — не верблюд…

Николаю уже стало все одно, станут бить или нет. Сердце грызла злейшая тоска. Почему-то он думал о Наташе. Она его ждала… Ждать солдата — велико и почетно, это конечно, хоть и их не все дожидаются. Но какая, скажите, честь ждать зека, попавшего за решетку даже не по своей авантюрной натуре, но из-за… Даже не глупости, а вообще… Такого явления сознания, которое лежит много ниже простой человечьей глупости?! И еще долгие годы… Нет, теперь она не дождется… «Не дождется!» — выстукивал начавшийся мелкий осенний дождик.

Тем временем на КПП появился затянутый в длинный гражданский плащ старичок. Его высокие сапоги были перемазаны в грязи, и выглядел он, как просто заблудившийся в лесу старикашка. Но едва дед протянул свое удостоверение, дежурный и его помощник вытянулись по стойке смирно, и приложили руки к козырькам фуражек. Старик, пожелав им успешной службы, вышел по другую сторону КПП и пошел по части.

— Значит, потеря личного оружия? Самоволка при несении караульной службы, — повторял главный маршал артиллерии Неделин, в которого превратился прежний дед, скинув с себя плащ. Огромные звезды на погонах ослепляли даже полковника.

— Так точно, — отвечал полковник, понявший, что ЧП уже не скрыть. Так пусть лучше о нем скорее узнает свой командующий, чем военный прокурор.

Неделин кивал головой. Это был удивительный маршал. В то время, все другие генералы и маршалы жали лавры своей уже давней победы, которые для них еще оставляла короткая жизнь. Не выходили с почетных собраний и приемов, по полгода отдыхали в южных санаториях, а уж если ехали в какую часть, то только после хорошей подготовки их приема. Заборы — по линеечке, поребрики — в белоснежный цвет, траву — в ярко-зеленый. И деревцев посадить вдоль дорожки, где августейшие ноги ступать будут.

Неделина же все это вообще не интересовало. Он был единственный, кому требовалось знать настоящую боеготовность вверенных ему частей, а не уносить в себе просто хорошее мнение о ней. Еще во время войны он часто появлялся на передовой. Много чаще прочих генералов. Причем добирался даже до позиций «сорокапяток», куда никто в звании выше лейтенанта вообще не захаживал. Про него ходила легенда, что как-то раз в бою он сам вел огонь из такой пущонки. Бой тогда застиг его внезапно, но генерал не растерялся. Ведя огонь, он подбил два танка противника. Причем весь расчет орудия полег, высеченный танковыми пулеметами. А Неделин — уцелел, будто был заговоренным…

«Сорокапятка»… Пробивает лобовую броню танка лишь с близкой дистанции. Единственной же защитой расчета, ведущего огонь по огрызающейся огнем орудия и двух пулеметов, быстрой и маневренной цели, служит тоненький щиток, защищающий лишь от пуль да осколков. Чтоб подбить один далеко не самый лучший немецкий танк «панцер-3», требовалось 4 таких орудия. То есть 3 пушки гарантированно гибли, а одна все же выживала и приканчивала танк. Правда, танки в одиночку не наступают, потому и она тоже была обречена. Потом подходили резервы, включалась в работу дивизионная и тяжелая артиллерия, иногда приходила и воздушная поддержка. Но никто из пушкарей «сорокапяток» того уже не видел и не слышал…

Маршал говорил, что воевать можно, лишь сжившись с техникой настолько, чтоб чувствовать ее частью своего тела, вроде уха или глаза. А для того надо понять и мысли конструктора, создавшего ее. Да не только мысли — самую душу, причем — через вроде бы бездушное, холодное железо…

— Я вообще казак, — наконец сказал свое слово Неделин, — Мы всегда считали, что человек не вправе лишить человека свободы. Потому, что этого права, как говорил мой дед, не дал ему Бог. Оттого приговоры казаков просты — казнить или помиловать. Ваш солдат автомат потерял, это очень скверно. Сейчас, может, лихие люди кого из него решетят, или ребятишки дурные друг в друга им целят, и к спусковому крючку пальцы тянут… Но если посадить солдата за решетку, автомат ведь не лишиться своей силы убивать, и не появится здесь. А если забыть о том, что есть решетки, то кто бы из вас решил его казнить?! — спросил Неделин офицеров.

Те вздрогнули и неподвижно застыли.

— Вот и я говорю — никто! — Неделин выпрямился, — Потому — помилуем, и будем верить в его исправление! Это дело я замну. А за бойцом вашим пригляжу теперь сам. Очень уж странный случай, на войне что-то похожее я слыхал… Потому солдата вашего, как там его… Вот, я перевожу в свою роту охраны.

Офицеры молча кивнули. И вздохнули с облегчением. Им сегодня тоже повезло. Избавиться от злосчастного грибника, но не доводя дело до суда и прокуратуры, было… Даже не определить такой уровень счастья! Кадровик тут же притащил его документы. Через пять минут с формальностями было покончено.

Вскоре Николая вызвали в штаб, где он ожидал встретить конвой. Возле штаба Коля даже высматривал машину с решетками. Но ее не было. Что еще ни о чем не говорило. Могла и потом приехать, могла за воротами поджидать.

В штабе его провели в кабинет командира. Ну, оно понятно… Но какого было удивление, когда рядом с командиром он увидел человека, с погон которого на него смотрели две гигантские маршальские звезды! Лишь спустя несколько минут, привыкнув к звездному сиянию, он узнал в старике того, кто неподвижно глядел с портрета на стене их клуба…

Такого оборота он предвидеть не мог, хоть и сразу сообразил, что с потерей автомата появление маршала вряд ли связано. Есть ли ему дело до какого-то нерадивого солдата?!

— Так это ты по грибы ходил?! — сурово спросил маршал.

— Я…

— Понял, что натворил, а?!

— Да…

— Вот, помни это всю жизнь! Думаю, знаешь, что тебе теперь за это положено? Скажу просто, по закону — переломать и перемолоть твою молодую жизнь положено в мелкий порошок! Раздавить тебя положено!

Маршал сделал паузу.

— Но я считаю, что если давить человека — то только насмерть. Тебя же давить насмерть пока не за что. Потому мы решили тебя простить. На первый и последний раз. Теперь собирайся, будешь у меня служить, а со мной, брат, не забалуешь! — маршал едва заметно усмехнулся.

Николай не верил в произошедшее. Потеря автомата было злым чудом, сейчас совершилось чудо доброе. И его сила была много сильнее силы злого случая. Николай понимал, что мгновения, счастливее, чем это, в его жизни прежде не было и больше не будет. Все потерянное, с чем он простился, обреталось вновь, и солдат чувствовал, как возвращается в самого себя. Каким был до злосчастного похода в лес.

Так и стал он служить в штабе маршала. Большей частью — в походном. Который располагался в поезде из пяти вагонов. Поезд все время был на ходу.

О случае с грибами больше никто не вспоминал. Даже кличка «грибник» к нему здесь не привязалась. Про маршала Коля узнал, что жена его недавно умерла, а у детей его уже давно своя жизнь. Их отец был всегда для них героем, гордостью, но никогда не был близким папой, с которым можно поиграть или что-то у него спросить. А для жены вся жизнь была цепью встреч на короткие дни и долгих расставаний. Были ли они счастливы? Наверное, да, ведь счастье — оно вроде мгновенной вспышки света, не имеющей в себе длительности. Сколько семей живут всю жизнь неразлучно, но счастья в них нет?! Увы, человеческая логика часто перечит реальности, и желая сделать свою радость вечной, люди сами себя ее лишают… Что насчет детей, то же не скажешь, какой отец лучше — известный на всю страну, но далекий, или ничтожный, но — близкий. Много у кого отец все детство — рядом, но погружен в какие-то свои делишки, а то и в свою праздность, потому в душе он остается всегда дальним. А дети Митрофана Ивановича радовались его коротким появлениям дома, когда он носил их на руках, целыми днями гулял с ними по городу и пригородам. Кстати, и по грибы ездил тоже. Но потом он снова исчезал, воруемый невидимым существом по имени «служба»…

Тем не менее, Митрофан Иванович чувствовал, что внимания детям все же отдал мало. Потому теперь любил говорить со своими солдатами, годившимися ему уже почти что во внуки. Он много рассказывал про войну. А про что еще говорить старому вояке?!

Несколько раз Николаю довелось сопровождать своего командующего при встречах с другими маршалами и генералами. Охране на таких мероприятиях полагалось изображать из себя неживые, но готовые при необходимости ожить предметы. Потому узнать, кем являлся тот или иной генерал или маршал, Николай, конечно, не мог, даже дышать в таком присутствии, и то приходилось редко-редко. Но он замечал, что Неделин приветствует их, прикладывая скрюченные пальцы к козырьку, и никогда не протягивает им руку. Это его удивляло, ведь они все, высший слой победившей армии, должны быть вроде братства. Но братства у них, выходит, нет!

Конечно, причину таких взаимоотношений с сотоварищами у Митрофана Ивановича никто не спрашивал. Но о ней рассказал он сам как-то раз, когда стал рассказывать своим солдатам про войну. И происходило это после одной из таких встреч, посвященных, надо думать, какому-то важному делу, куда посторонним совать свой нос не следует.

«Что восновном делали на войне те, кто теперь на старости лет щеголяет высшими генеральскими и маршальскими погонами, множество орденов, в числе которых и звезды героя?! Сидели в кабинетах на мягких подушках за картами и чертили на них стрелы. Подушечные бойцы! Какой здесь подвиг? Выполнять свою работу — это разве подвиг? Загляните на любой железнодорожной станции в дежурку. Там у дежурного тоже — карта и карандаши, и он чертит. Так что, ордена за это получает? Как бы не так! Только разносы от начальников. А если ошибется — пойдет под суд. А те «герои» еще и не отвечали за свою работу, их стрелки на карте сплошь солдатскими костями усеяны. Подвиг Матросова повторили пехотинцы четырнадцать раз, четырнадцать раз человеческие тела затыкали вражеские пулеметы. Потрясающее военное искусство! Четырнадцать раз кроме посмертных награждений надо было расстреливать по одному такому «специалисту», который не додумался наступление авиационной и артиллерийской поддержкой обеспечить! Но нет, когда Матросов и его последователи получали по одной звезде героя посмертно, те по две и прижизненно! Вот и весь сказ!», говорил главный маршал артиллерии.

С маршалом они побывали во множестве городов, где располагались какие-то тайные фабрики и заводы. На самих заводах Николаю побывать не пришлось, маршал туда отправлялся один. Но со стороны эти настоящие города техники производили просто потрясающее впечатление. За их воротами исчезали целые эшелоны, груженные чем-то, старательно закрытым брезентом. И там, в миру торчащих из-за забора кранов и каких-то непонятных машин, рождалось что-то новое, о чем Коля и его сослуживцы могли лишь гадать. Заводские трубы выплевывали в небо струи прозрачно-белого дыма, напоминающие дыхание тяжело трудящегося великана.

А вокруг завода громоздились покосившиеся серые избушки да замшелые бараки, напоминающие издали гору дров, вываленных без всякого порядка. Среди строений петляли раскисшие, не смотря даже на время года, дорожки, петлявшие даже там, где надобности для того не было. Кое-где на их изгибах торчали колодцы, что напоминало об отсутствии в районе водопровода. И что-то в этом сочетании завода с его окружением было трогательное, пробивающее на слезу. Приходили мысли о жертве, которую несет здешний люд, да и вообще весь народ. А жертвами не разбрасываются, их приносят, когда иначе, без жертвы, нельзя… Когда она — важнее всего.

Из города в город, от завода к заводу. Николай не сомневался, что творилось что-то очень большое, касающееся всей страны и всех ее людей, но во что ни его самого, ни его сослуживцев никто не посвящал. Хоть они и присутствовали у самого начала этой великой работы, у ее головы, которая имела испещренное морщинами лицо Митрофана Ивановича Неделина.

Год прошел быстро. Поезд ездил в разные стороны света, то шел как будто вперед, то возвращался, откуда отправился. Иногда он вместе со своим экипажем подолгу ездил между двумя-тремя городами, успевавшими смертельно надоесть. И все же и у Николая, и у его сослуживцев почему-то было чувство, что они движутся куда-то вперед. По крайней мере Коля не сомневался, что уйдет он на дембель из какого-то важного места, где станет ясным смысл всего, что происходит сейчас. А не с какого-нибудь полустанка, где его высадят, едва получив приказ об увольнении. Когда подошла следующая весна, и дембель стал, совсем близок, Николай только утвердился в своем мнении. Разгоняя первые упавшие с деревьев листья, поезд мчался куда-то на восток. На этот раз — деловито и бодро, делая остановки лишь для смены паровоза. Прошли сквозь Уральские горы и повернули на юг, к широко раскрытым холодным степям. По ним катились еще несколько дней, пока впереди не замаячили огоньки какого-то города. Мало кто мог похвастаться своим знанием этой части страны, потому и название города было для Коли загадкой. Он появился как будто из ничего, из пустоты нахлынувшей осенней ночи.

После прибытия на станцию поезд долго тащился по каким-то подъездным путям, и лишь на утро его обитатели увидели цель своей дороги. Маленькое селение, возле которого снова возвышались какие-то цеха. От цехов железная дорога шла дальше, в сторону возвышавшихся на горизонте непонятных сооружений, похожих не то на исполинские башни, не то на отлитые в металле ноги колоссальных кузнечиков. Поезд застыл на месте, но маршал продолжил работать, обложившись кипами бумаг в своем вагоне. Охране ничего не оставалось, кроме как охранять, то есть никуда не отходить от своего командующего.

Наконец, бумажный труд старика завершился. Взяв с собой Николая и еще одного солдата, Тимофея, маршал вылез из вагона и направился в сторону цеха. Впервые за службу они оказались там, куда прежде мог входить их командир.

Цех оказался циклопическим кубом, лишенным каких-либо перегородок. Но сам по себе он не удивлял, удивляло то, что располагалось внутри этого короба. А в бетонной коробке стояло, установленное на широкую двупутную платформу, нечто удивительное. Огромная блестящая сигара, облепленная множеством непонятных устройств. Своим видом сооружение давало понять, что сделано оно для движения, причем движения не по земле, не по воде и даже не по воздуху. Но где же еще можно передвигаться?! «Теперь эта металлическая тайна не даст мне покоя», подумал Николай. Но Митрофан Иванович сам ответил на немой вопрос солдат:

— Это — ракета. Чтоб воздушную оболочку Земли проткнуть, и до космоса достичь. Да, больше их нигде в мире нет, только — у нас!

Конечно, маршал поведал им то, что сегодня еще было тайной. Но он также знал, что скоро присутствие ракет не только перестанет быть тайной, но сами они шагнут на почтовые марки, плакаты и календари. Должна же тайна кому-то открыться первому?!

Вокруг ракеты трудилось множество народу. Было видно, что еще далеко не все готово. Что необходимо многое проверить, наладить, подрегулировать. Однако сама ракета имела вполне законченный, целостный вид.

Два дня еще шла работа, а на третий к платформе, лежащей под ракетой, прицепили два технических чуда, которые сами по себе привлекли внимание, не будь они в тени ракеты. Это были тепловозы ТЭ-3, первые магистральные дизельные локомотивы. Никакой магистрали тут не было, ехать надо всего-навсего пять километров со скоростью пять же километров в час. Но в самом передовом месте все должно быть передовым! Тепловозы покатили платформу в сторону видневшихся на горизонте странных сооружений.

Маршал взял с собой почти всю свою охрану. И солдаты смогли наблюдать за тем, как ракету поставили в вертикальное положение, прикрепили к ней кучу каких-то шлангов. Началась предполетная подготовка. Был уже назначен и день старта, о котором знал лишь маршал Неделин. Он же знал, что никакой полезной нагрузки ракета не несет, полет этот — пробный. И связан он с тем, что больше половины ракет, стартовавших прежде, взорвалось над местом старта, обратившись в маленькие секундные солнышки…

Конструктора исследовали причины гибели своих детищ, проверяли и перепроверяли свои расчеты. В моделях все части дружили друг с другом и выполняли исправно свою работу. Но в полете, неизвестно из-за чего, между ними вспыхивала ссора. За несколько мгновений она превращала блестящую красавицу в ошметки пылающего металла, кометой летящего назад, к Земле. Может, кто-то из конструкторов друг друга взаимно ненавидели, и скрывали это, но их вражда прокрадывалась в расчеты и построенные на них чертежи?! Но как о том узнать?..

Конструктора вносили кое-какие изменения в ракету, понимая, что делают это для очистки совести. Все равно корня зла они не нашли и не пресекли, потому не было и надежды на благополучный полет. Чертежи шли на завод, и пропитанные взаимной ненавистью мысли создателей снова воплощались в металл.

Неделин об этом знал. И ведал он, что под новенькой оболочкой ракеты Р-16 что-то не так, что где-то в ее сердцевине покоится ее верная погибель. Но другого выхода, кроме как новый пропащий старт, быть не могло. Может, на этот раз ученые смогут понять, что же там все-таки происходит?! Не зря же сейчас столько аппаратуры для регистрации параметров внутрь поставлено! Они и букашку, пробравшуюся перед стартом внутрь, и то распознают!

Вечером накануне старта маршал собрал самых толковых солдат в своем вагоне.

— Вы понимаете, что устройство ракеты — государственная и военная тайна. Рассказать вам я его не могу. Но сами вы что можете о нем подумать?!

— Реактивный двигатель, как я понял, это — отдача от струи горящего топлива. Значит, бак с топливом там должен быть и камера сгорания! Без этого — никуда! — сказал ефрейтор Миша.

— Хорошо. Но ведь лететь ей там, где нет воздуха. Разве без воздуха что-нибудь загорится?!

— Значит, надо с собой кислород брать. Или что-то вместо кислорода. Вот я видел, как перекись водорода хорошо шипит и пенится, ее можно! — добавил Тимофей, — Значит, два бака — для горючего и для перекиси, и трубки от них к камере сгорания!

— Насосы нужны еще, чтоб все это качали. А чтоб они работали, в камере сгорания должно что-то вроде колесика с лопастями стоять, которое пламенем и раскручиваться будет, приводя насосы в движение! Только все это жаропрочным быть должно, температура там высоченная, небось! И вот еще что. Одну большую ракету делать — нет смысла. Ведь пустые баки тоже вес имеют, а зачем их в космос нести?! Лучше несколько ракет соединить вместе. Одна отработала свое топливо — ее сбросить, включить двигатель следующей. Так до космоса и добраться — поделился своей мыслью Николай.

— Что же, ребята, всем вам можно в училище поступать, а Николаю — так сразу в академию! Кто желает — сейчас рекомендации напишу! Сами понимаете, что значат мои рекомендации!

Несколько сослуживцев попросили рекомендацию. Но Коля не захотел. Как он может куда-то еще ехать, учиться, если он так истосковался по дому, и его так ждет Наталья, не забывающая писать письма!

На следующий день Митрофан Иванович в сопровождении нескольких солдат отправился к месту старта. Там он велел, чтоб ему принесли кресло, на которое он уселся на безопасном расстоянии от стартового стола. «Люблю песню огня! Она чем громче — тем веселее!» — с широкой улыбкой поведал он. Своей же охране приказал отправиться в общее укрытие.

Повинуясь приказу, они зашагали к подземной норе. Последним шел Коля. Он остановился и обернулся в сторону маршала. Его дергал за рукав какой-то невзрачный штатский, наверное — конструктор, и уговаривал идти в укрытие. «Поймите, Митрофан Иванович, ничего не мешает ракете взорваться и на старте, если уж она в небе взрывается! Оставаться здесь — смертельно опасно. Пройдемте в укрытие!»

— Отставить! Двум смертям — не бывать, одной — не миновать, это я отлично уяснил! — ответил он. А потом помахал рукой Коле, — Пока, крестник!

— До свидания, Митрофан Иванович, — ответил он, продолжая путь к укрытию…

10, 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1… Обратный отсчет перед пуском, о котором скоро будет знать каждый малыш. Старт. Грохочущий рев пламени, рвущегося из-под ракеты. Николай, оказавшийся у смотрового окошка, отлично видел Митрофана Ивановича, невозмутимо курившего трубку в своем кресле и широко улыбающегося. Жаркий ветер шевелил его волосы и искрами радости отражался в его покрытых морщинистыми рамками глазах. Более счастливого человека Коля не видел за свою жизнь ни до, ни после. Он сам заразился счастьем командующего, и едва не запел, но… Тут же увидел огонь, рвущийся из середины ракеты. Не зная, как должно быть, он мгновенно понял, что так быть — не должно! Он шевельнулся, чтоб что-нибудь сделать, но в следующее мгновение пространство перед окошком потонуло в красном пламенном облаке, навсегда закрывшем силуэт маршала Неделина.

Двигатель второй ступени запустился одновременно с первым двигателем, и его струя ударила прямо в бак окислителя. А потом полыхнуло и топливо. Случилось это за мгновения, и что-то сделать было невозможно…

По бункеру разносилась быстрая речь. Кто-то кому-то что-то доказывал, размахивая руками. Кто-то оправдывался, кто-то молчал и нервно курил, кто-то звонил куда-то сразу по трем телефонам. Никому не нужные охранники Неделина толпились где-то у дальней стенки, и лишь Николай судорожно пытался открыть многослойную дверь погреба. Ему казалось, что он непременно проскочит сквозь огонь, и увидит по ту его сторону своего маршала. Такого же невозмутимого, с трубкой в стиснутых зубах и с улыбкой на лице… Он его оттуда вытащит, хоть и вместе с креслом. Притащит сюда. На то он и солдат его охраны!

Кто-то тащил его за ноги и орал «Ты что, там тысяча градусов! Там ничего живого уже быть не может!»

Потом Николай сидел на полу, вцепившись обеими руками в голову. Перед глазами появлялся то давно потерянный, наверное, где-то затаившийся автомат. То лицо маршала с живой улыбкой и трубкой в зубах. «А рекомендацию я так и не получил!» — с тоской иногда думал Коля. Не потому, что вдруг захотел в академию. Просто теперь он чувствовал, что эта бумага, написанная уже несуществующей в этом мире рукой, осталась бы последней связью между ним и тем человеком, которого больше здесь нет. И не будет! Которому он обязан своей не сломанной жизнью и созерцанием одной из первых ракет… Впрочем, в гибель Неделина он все равно не верил. Такой каменный человек обязательно уцелеет даже здесь, в этом огненном море…

Приглушенное толстыми земляными стенами, пламя выло, как февральский ветер. Затушить его было невозможно — вместе с горючим был и окислитель, отчего полыхать могло без доступа воздуха. Коробилось и плавилось железо, а легкий алюминий сгорал, будто хорошие березовые дрова. Изуродованные конструкции рушились в огненное озеро.

Так прошло несколько часов. Наконец, пламя потухло, лишь легкий ядовитый дымок витал над тем, что когда-то было стартовым столом космодрома. Да светилась раскаленная, спеченная в корку земля вокруг. К месту катастрофы продвигались пожарные и спасательные команды, покрывая горячую землю холодной белой пеной…

Наконец, все закончилось. На черной земле валялось какое-то изуродованное железо, и ничего больше. И Николай вглядывался в остывшую площадку, отыскивая глазами кресло с целым и невредимым маршалом. Но кругом было черно и пусто…

Охранников Неделина, за неимением для них другой работы, прикомандировали к космодрому и подключили к расчистке стартового стола. Лопатами они разгребали черную землю, стараясь найти среди нее хоть что-то. Может, крохотные части ракеты, может — пуговицу с кителя маршала. Но работа была бесполезна. Одичавший огонь уничтожил все, что побывало в его чреве, превратив в самого себя. Потому солдаты неохотно копались в черной субстанции…

Но Николаю посчастливилось. Его лопата откопала что-то блестящее, золотистое, хорошо заметное на черном пространстве. Комочек… Коля его поднял и рассмотрел, пощупал, обнаружив остатки былых лучей. Тут же сбежались сослуживцы. Сомнений быть не могло — это звезда Героя, честно заслуженная Митрофаном Ивановичем в битвах прошлой войны. Значит, это все, что от него осталось…

Пришло начальство. Долго раздумывало, что делать дальше, но потом что-то решило и кто-то принес черный мешок. В него набрали три лопаты черной субстанции с места, где лежала звезда, а сверху положили саму звезду. Какие еще могут быть здесь останки?!

Тут уж все согласились с гибелью Неделина. Кроме Николая. Тот по-прежнему верил, что маршал уцелел и где-то есть, а звезда могла в такой суматохе и отлететь случайно…

Потому он остался служить на Космодроме. Пригласил Наталью, и они поселились в одном из домиков городка. Николай вскоре выучился на машиниста тепловоза и получил звание прапорщика. С тех пор он и совершал свои поездки длиной всего в пять километров, вывозя ракеты на позицию для старта. Вывез он ракету и с первым спутником, и с Лайкой, и с Белкой, и с Гагариным, и еще много-много ракет, совершая их последний путь по Земле. На Космодроме эти два тепловоза ТЭ-3 даже звали в шутку катафалками, но Коля не обижался.    

Николай вывез на стартовый стол и знаменитый «Буран» для его первого и последнего полета. Не исчезнув в космосе и вернувшись, «Буран» сделался игрушкой в Москве, в Парке Культуры. После этого поседевший Николай любил говорить, что как море не любит непотопляемых судов, так и космос не любит многоразовых кораблей.

Но прошло время и этого поколения. Николай поседел и вышел в отставку, не дослужившись выше прапорщика, о чем ничуть не жалел. Дети его уже давно выросли и подались с Космодрома в более многолюдные места, чего и пожелали родителям. Тепловозы ТЭ-3 ушли в утиль, наверное — последними из машин этого поколения, ибо спокойная служба на Космодроме вместо железной дороги, не дала им быстро состариться. Потом и сам Космодром захирел, полетов стало мало, а войсковая часть прошла через несколько сокращений. Да и оказался он на земле иностранного государства, хоть вокруг и жили одни только русские. Вроде бы, пора уже покинуть эти края…

Но старый Николай со своей старой Натальей по-прежнему ходили осенью по грибы в лесок. Лес тут, конечно, был рукотворным, таким странным зеленым островком посреди степей. Но росли в нем и елки, и сосны и березки. Грибник так и остался Грибником, хоть уже не был ни солдатом, ни прапорщиком.

Насобирав грибов, они подолгу глядели в небо. Все в нашей жизни когда-то кончается, бессмертен лишь взгляд русского человека в Небо…

Андрей Емельянов-Хальген

2013 год