Halgen — Тело

За окном виднелось пасмурное пространство Копенгагена, заполненное разновеликими домами и домишками. В землю впитались наполненные торжеством песни викингов, где-то в ее глубинах хранились останки их тел, вместе со сгнившими частями деревянных кораблей и никому не дающимися в руки золотыми монетами кладов. Морские берега помнили грубые но, вместе с тем, нежные, прикосновения дракаров. Когда те вернувшись из успешных боевых походов, прислонялись к родной земле, нагруженные военной добычей. Воздух навсегда вобрал в себя эхо тяжелого шага конунга Кнута Могучего, покорителя далекого англосаксонского острова. В крови здешнего великого народа струилась и кровь тех великих предков, и, может быть, кому-нибудь из датчан виделись сны, в которых он обращался в лишенного страха воина-берсерка, готового сокрушить сами Небеса, которые по преданию сложены из камня…

Но большинство здешних обитателей знало о подвигах викингов только лишь из учебников истории да из ее уроков, чаще всего — скучных, на которых едва высиживают до звонка. Страна, посчитавшая свою историю законченной сегодняшним днем, уже не может ее любить. Ибо кроме наступившего дня с его серым небом, она более никуда не приведет. И незачем пытаться пробить небеса, они все одно сделаны не из камня, но из покорного ударам воздуха, за которым все равно ничего нет, кроме космической пустоты. Сами датчане в этом убедиться так и не смогли, это открыли другие народы, но потомки викингов легко уверовали в их мысли. И на том успокоились. Теперь Дании берсерки не нужны, как не нужны они и всей Европе. Последняя война показала, что отныне военное дело из красивых подвигов обратилось в унылую бездушную мясорубку, и от войн лучше держаться подальше. Лучшая жизнь — это жизнь с минимумом больших событий, при которых гибнут так много людей и теряется так много народного добра! События — это история, а если их нет, то и история завершена! Прошлые подвиги положены в книжки, которые и читать через поколение-другое уже никто не будет, когда все позабудут, что история когда-то была вообще возможна…

От стремлений предков на другую строну мира, на память осталась еще ледяная глыба, размером с целый континент. По имени Гренландия. Что с ней делать — не ведал ни один датчанин, ни умный, ни глупый. Вроде бы там нашлись какие-то полезные ископаемые, но попробуй, добудь их из-под льда! А лежит она много ближе к Северной Америке, чем к самой Дании. Ни у кого в правительстве не было иллюзий, что окажись Гренландия чем-либо полезной — она тут же перестала бы быть датской. Датский флот против флота США… Такое противостояние казалось анекдотом и тогда, в 1930 году.

Может, в Европе войны еще и стрясутся, но Дания будет в них нейтральной, торгуя сразу на все воюющие стороны, к чему имеет все возможности — хорошие порты и расположение в самом узком месте Балтийского моря. Потому из новых войн страна должна выйти истинной победительницей — не пролившей ни капли крови, но туго набившей карманы. Так будет продолжаться до тех пор, пока машина истории не заглохнет и во всей Европе, и во всем Мире, как ныне она заглохла в Дании. Но к тем временам, наверное, страна уже разбогатеет до такой степени, что каждый ее житель, вовсе не работая на скучных работах, мог заниматься тем, чем он пожелает. А для труда, который все-таки останется необходимым, можно и работников в бедных странах нанимать! Как легко сделать счастье, когда людей — мало, земли — мало, а богатства — много! Что, кто-нибудь сомневается, что счастье выглядит именно так, а не иначе?! Что же, даже Карл Маркс, писавший о том, как народам достигнуть счастья, и то не мог видеть его иначе. Теперь вот Россия, пролезая одну войну за другой, и утопая в своей крови, к такому же счастью и ползет! Как раз по рецепту Маркса. И никто не знает, дойдет до него она когда-нибудь, или — нет. А вот Дания — уже почти в нем, хоть рецепта Маркса и не признала, и ни в одну войну за счастье не влезла… А завоевания прежних войн — растеряла, лишь ледяная безлюдная Гренландия от них и осталась… Потому можно и новую формулу построения счастья вывести. Согласно ей, счастливое будущее рождается из крови чужих и воинственных народов, и приносится оно народам не воинственным и маленьким. Иначе как на несчастии другого, самому счастливым никак и не стать, о том говорит весь жизненный опыт!

Почти счастливый Копенгаген 1930 года. Мастерская художников-портретистов. Во временна кризиса портретного искусства. Прежде портретирование было способом заработка для художника, и каждый, кто искал способ увековечить себя для потомков, заказывал свой портрет. Ныне появилась фотография, уже доступная почти для всех, которая, разве что, не имеет еще в себе множества красок. Но скоро, наверное, их получит, как кинематограф получил себе звук.

Прежде художники писали портреты героев. Но откуда взяться героям в стране, где закончилась история, и более ничего уже не свершается?! Потому надо искать новое направление. Такое, чтоб вводило людей в ступор, и заставляло долго, снова и снова, обсуждать то, что они увидели на выставке. Французы и русские прорывают старые формы живописи, ищут новые способы воплощения мыслей и чувств на холсте. Импрессионизм, кубизм, фовизм, абстракционизм…

Ни у Герды Вегенер, ни у ее мужа Эйнара не было таких идей, которые бы рвались к своему воплощению, но не находили его среди старых форм, и потому требовали бы рождения новых. В Королевской Академии Художеств их обучали живописи, ставящей своей целью наиболее точное отображение предметов, стоящих перед глазами, а не поиску идей. К тому же, идеи, взывающие к жизни новое искусство, могли, наверное, рождаться не во всякой земле и не в любом народе. Для прорыва должен быть порыв, которыми была богата и несколько раз пережившая революции Франция, и современная тотально-революционная Россия. Отказавшаяся же от продолжения своей истории Дания, отказалась и от всех порывов.

Потому к Герде пришла идея шокировать людей не идеями, но изображением того, что существовало и прежде, но изображать что было не то что не принято, но большинством художников считалось — невозможно… Если мысль не способна прорвать плоскость того, что создано к сегодняшнему дню, и найти в искусстве свою дорогу, то можно сорвать печать с чего-то запретного, что уже есть в этом мире! Как страна может искать свое счастье среди бед других стран, так и художник может найти свое счастье посреди тайных чужих желаний…

«Зачем искать новое, если можно спокойно открывать то, что есть, пока это не открыл кто-то другой», сказала как-то Герда и принялась творить первую свою картину на эту тему. Для работы она пригласила натурщицу, давно ставшую подругой их семьи. Темой ее работ сделалась лесбийская эротика.

Первая выставка. У входа собралась толпа, медленно, как песок в песочных часах, просачивающаяся в зал. В самом зале люди облепляли картины, которых был всего лишь десяток, как мухи — крупицы сахара. Герда, имевшая возможность пройтись по мостику под самой стеклянной крышей галереи, внимательно рассматривала зрителей.

Мужчины, разглядывая плавные линии женских тел, переходившие друг в друга, мечтательно улыбались. Да, Герда правильно определила их психологию, ничто так их не возбуждает, как женское, помноженное на женское… Их жены густо краснели и шептали сквозь зубы что-то насчет падения нравов и о недопустимости такого искусства. Мужья, не отрывая глаз от изящных женских линий и теплых цветов их тел, молча кивали головами.

На следующий день Герда с удовольствием давала интервью пяти десяткам репортеров из разных стран. А насчет покупки ее работ звонили и из-за океана, и, в большой тайне, из посольства СССР. Это не говоря уже про множество заказов от различных европейских магнатов. Богатство на их и так вполне зажиточную семью, обрушилось мгновенно. Но главным, конечно, было не оно, а известность, которую Герда мгновенно получила во всех уголках Европы, которая, несмотря на все запреты, просочилась и в пуританские США, и целомудренную Советскую Россию. Через несколько дней она поняла, что мгновенно вошла в семейство великих художников мира, и сделала это не мастерством и не новизной идеи, но — удачным нахождением того табу, которое удалось ей сломать.

Подруги-натурщицы, азартная работа. Запретная тема ныне сделалась разрешенной для всех, и надо успеть закрепиться в ней надежнее, пока в нее не влез кто-нибудь еще, и не обогнал начинательницу.

А Эйнар тем временем одиноко бродил среди них. Когда-то Герда вышла за него замуж, почитая его именно как художника, как мастера и наставника. Таких живых портретов, как у него, она не встречала ни у кого из своих современников. И самой ей, несмотря на долгие занятия с мужем, так и не удавалось достичь его мастерства. Она не переживала — муж и должен быть чуть-чуть впереди нее, так требуют законы природы! Правда, в наступившие времена не принесло бы большой известности написание даже дышащих и шевелящих губами и носами портретов. И каким бы не был Эйнар Вегенер портретистом, в историю искусств он бы все равно — не вошел.

Теперь же все изменилось. Его жена совершила столь простой прорыв, причем сделать такое могла только она. Ведь она — женщина, и потому ей много легче представить себе лесбийскую любовь и передать ее переходящими друг в друга линиями. И лишь она могла догадаться, какое внимание мужчин это привлечет! А он… Он остался один, со своим умением хорошо писать портреты. Может писать их дальше, но известности Вегенерам такая работа уже не добавит. Да и дополнительный заработок более не нужен…

Эйнар отчаянно старался сотворить идею для воплощения ее на холсты… Все же создание идей — это проявление мужского начала, так он всегда чувствовал! Теперь же мужское начало сделалось бессмысленным, искать и находить ему более нечего, если от поиска чего-то лучшего, чем есть сейчас, отказался весь народ!..

Он подошел к окошку, в которое глядела полная Луна, напоминающая женское лицо. Если солнечный свет освещает земные просторы, показывает дороги за горизонт, делает небеса прозрачными и высокими, то лунный свет — иной. Небо он наоборот — затеняет, в лунную ночь звезды видны много хуже, чем в безлунную. А вот на Земле он равнодушно высвечивает то, что должно скрываться в ночном мраке. Быть может, внутри людей тоже есть свое Солнце и своя Луна, и сейчас настала всемирная лунная ночь, и светит она! Луне не дано сделаться Солнцем, но Солнце в лунную ночь становится Луной, то есть — ее светом, который есть отраженный огонь Солнца. Если бы его не было, никто бы и не знал, что на небосводе есть такая штука, как Луна. Она была бы черным пятном среди черных небес!

Эйнар отвернулся от окошка. Супруга закончила свою работу, и прильнула к обнаженному телу натурщицы, в точности повторяя то, что было изображено на холсте. Неподалеку стояло зеркало, и художник увидел в нем свое лицо. Вполне женственное, округлое, даже точек от пробивающихся усов и бороды на нем незаметно… Он подхватил шелковый халатик натурщицы, повешенный на крючок. Примерил… Снова посмотрелся в зеркало. Ничего, подходит…

На другой день у него появился точь-в-точь такой же шелковый халатик. И он позировал перед женой, которая воплощала лицо мужа на свое полотно, преобразуя его в женское. Тело Эйнара старалось повторить женскую плавность всех своих линий, к чему он прилагал немалые усилия. Пока не получалось, но очень скоро — все вышло. Копирование женских жестов, женских мыслей, женского взгляда… Теперь он мог утверждать, что новое направление в европейском искусстве вместе с женой создает и он. В качестве натурщицы…

С каждым днем Эйнар все больше перевоплощался в созданный им образ молодой дамы, которой он дал имя Лили Эльбе и назначил ее сестрой Герды Вегенер. Скоро образ сделался им самим, и он уже никому не мог представиться иначе, чем именем Лили. Внутри художника мужское его начало будто бы полностью перешло в женское. Как если бы весь солнечный свет без остатка впитался бы в Луну, оставив ее в одиночестве светить запасенным на многие тысячелетия светом.

— Что с тобой?! — спрашивала иногда Герда, не отрывая от полотна кисть, и выдавливая другой рукой из тюбика новую краску.

— Со мной?! Да ничего… — отвечал уже совсем не похожий на себя Эйнар.

После этого он подходил к Герде и нежно обнимал ее, прикасался к ее губам… И они ложились на расстеленный на полу ковер, но… Уже не как муж и жена, а как две подруги-любовницы, линии их тел плавно перетекали друг в друга, как на картинах. Два тела ласкали друг друга, и, можно было подумать, что они остались теми же, какими были прежде, когда Эйнар еще не позировал Герде для лесбийских эротических полотен. Но… Сущность их отношений сделалась иной, ведь в Эйнаре более не осталось мужского начала. Вернее, нет, оно все же оставалось, и требовало идти в перевоплощении до конца, как прежде до конца шли герои прежних веков, не останавливаясь перед смертельными преградами. Жизнь катила к чему-то бесповоротному…

Германские хирурги в Европе славились своей умелостью. Еще бы, ведь не так давно, во время войны, они стояли за операционным столом по 20 часов в сутки, а оставшиеся 4 часа спали прямо под столом, среди кровавых ошметков сделанных операций. Когда их сознание, задавленное зверскими нагрузками, отключалось, руки продолжали работать сами собой, завершая операцию, и доктор сквозь сон замечал, что все сделано правильно. Уже не удивлялся, привык. Хватало работы и после войны — ветеранам приходилось восстанавливать отмороженные в зимних окопах носы и уши, придавать человеческих облик изуродованным лицам. Потому и в пластической хирургии лучших докторов, чем немцы, было не найти. В немецкую клинику и обратился Эйнар, сразив профессора Шульца небывалой просьбой: сделать из его тела — женское. Профессор долго отказывался, заявляя, что он не оперирует здоровых людей. Тем более не станет делать операцию, которую прежде никто не делал.

Но уговорщик не отставал, и профессору пришлось крепко задуматься. Ведь ему выпал случай осуществить многовековую мечту хирургов — бросить вызов самому Творцу, поколебав одну из основ творения, деление всех живых существ (по крайней мере — всех млекопитающих) на два пола без права выбора своей принадлежности к одному из них! Вмешаться в творение на одном из основных его уровней, а, значит — как будто встать на место Творца, и на какое-то время ощутить себя — Им.

Но операцию следовало сначала изобрести. Очень не повезло трупам нескольких десятков бродяг — они были оскоплены, и после чего над их телами была проделана странная операция. Что было бы с доктором за подобное глумление над мертвецами лет четыреста назад, можно было только предполагать. Но Шульц был дитем своего времени, а после прошедшей войны он уже не боялся ничего, и ничего не принимал близко к сердцу.

К концу 1930 года тело бывшего художника было переделано. Оно, конечно, не сделалось очень похожим на женское, но перестало быть и мужским. Принцип операции в двух словах объяснить не сложно — сначала отрезается все «лишнее», затем из лоскутков кожи выкраивается подобие женских гениталий. Сделать это много сложнее, и в итоге профессор стал единственным в мире специалистом, имеющим опыт таких операций. О чем он сделал доклад на научном обществе. С помощью Эйнара он совершил прорыв в своей науке, чем весьма гордился. Пусть больше таких пациентов и не будет, но само выживание больного после оперативного вмешательства такого объема само по себе уже могло стать научной сенсацией!

Ну, а тело, бывшее некогда Эйнаром Вегенером, провалилось в полное безразличие к жизни. Ведь самое большое, что мог совершить Эйнар — он уже совершил, прекратив свое существование. Первая в своем роде операция почти никогда не бывает удачной, если даже техника самого вмешательства и отработана, никто не знает, как лечить пациента в послеоперационном периоде. Потому нижняя часть живота Вегенера вскоре превратилась в большой гнойник, от которого не помогали ни лекарства, ни повторные хирургические вмешательства. Пострадав год, тело прекратило свою земную жизнь, обретя место в истории не в качестве художника, но в качестве первого пациента, которому была произведена перемена пола...

Это было в Германии 1931 года. А спустя всего 2 года Европа позабыла и про странную чету Вегенеров, и про лесбийскую эротику и про перемену пола. В ней появился новый художник — Адольф Гитлер, создавший подлинный прорыв в искусстве, для которого вместо полотна он использовал большие земные пространства. Европа вновь обрела мужское начало, вылившееся, в конце концов, в такие сугубо мужские символы, как ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2. Да, Гитлер совершил множество ошибок, приведших, в конце концов, к падению его империи, но мужское начало вновь сделалось устремленным в пространство, а женское — сочувствующим, любящим, ожидающим. Европа вылечилась от болезни, которая в ней только-только начиналась. Увы, лишь на короткое время.

Дании не удалось осуществить мечту о новом нейтралитете, в 1940 году она была оккупирована частями вермахта и войск СС, не оказав им никакого сопротивления. Некому было сопротивляться…

Герда Вегенер умерла в том же 1940 году. Вместе с окончанием своей эпохи. Вернее — с началом небольшого перерыва в ней…

Через немного лет разгромленная, обращенная в трофей Европа, потеряла надежду на новое обретение своего пути и приняла окончание своей истории. То, что до войны началось в Дании, теперь распространилось по всей Европе. Кризис идеи и чувство «конца истории» породили новый кризис мужского начала, проявившийся ростом самоубийств, легализацией гомосексуализма, повальным увлечением садо-мазохизмом, и, как крайний случай — операциями по перемене пола, которые с тех пор делаются во все большем и большем числе.

Ныне «конец истории» активно навязывается и русскому народу со всеми его проявлениями, в том числе — и кризисом мужского начала, превращающим народ в пассивные и бесплодные тела. Почему-то у исследователей общественных процессов принято рассматривать все симптомы вырождения и гибели нации изолированно друг от друга и не находить между ними связи, и, тем более, не желать знания их причины. А различные половые аномалии, в изобилии встречающиеся у больных наций, многочисленные «ученые» часто считают вечными и естественными проявлениями человеческой сущности, время от времени «подавляемым тоталитарными режимами». Такое «растаскивание» признаков беды, выдача болезни за здоровье, призвано создать видимость ее отсутствия и лишить народ желания отыскать пути излечения.

Андрей Емельянов-Хальген

2013 год