Halgen — Земляная соль

Городской человек, занесенный ветром судьбы в деревню. В памяти остались подметенные городские улицы с расставленными вдоль них большими домами разных архитектурных стилей, где они гуляли шумной студенческой компанией. Но перед глазами виднеются покосившиеся деревянные избушки да раскисшая дорога с бродящими по берегам луж курами и гусями. Местные обитатели живут какой-то своей жизнью, непонятной агроному, да и неинтересной ему. Его душа противится тому, чтоб сделаться здесь — своим, раствориться в деревенской жизни. Он хочет вернуться в город, он живет памятью о нем. Но приехать туда удается лишь в редкий отпуск, который он и считает жизнью, а присутствие в деревне воспринимает, как тяжелый сон, ощущению которого агроном помогает спиртовыми парами.

Сначала агрономами становились просвещенные студенты-западники. Эту профессию они избирали, чтобы, как они думали, оказаться ближе к народу и нести ему просвещение. Выбор будущего для них с обретал венец мученичества, который был для них много важнее почвенной науки.

Но, оказавшись в деревне, они скоро убеждались, что крестьяне к их речам равнодушны, и просвещение им не интересно. Всем своим видом они давали понять, что не принимают жертвы молодых агрономов, да и присутствие их в деревне крестьянам безразлично. Сеять-пахать и так умеют, как предки учили. Ну, если агроном дельный, может чего полезного и посоветует, но большинство ведь и посоветовать ничего не могли, только — «просвещать»!

Деревня в те времена еще сохраняла в себе древнюю русскую культуру, и могла бы заинтересовать агрономов ею. Но… Чаще всего — не интересовала. Между деревней и агрономом вырастала стена отчуждения, «вы меня не слушаете, и я вас слушать не буду!» Единственной дорогой, остававшейся агроному, оставалась кривая, пьяная дорожка в компании с вынужденными собутыльниками — ветеринаром, да иногда — местным фельдшером.

Среди следующего поколения агрономов было много молодежи, охваченной искренним желанием помочь деревне и переменить ее жизнь к лучшему. Но… К тому времени деревня стала восприниматься, как бездонный кладезь людей и хлеба, которые следовало изымать из нее и расходовать для строительства будущего. Которое виделось в больших заводах и новых городах, а деревня… Она оставалась как будто в вечном прошлом, из которого ей пути в будущее не было. Правда, никто не сомневался, что и в будущем без деревни будет не прожить, но также никто не сомневался и в том, что отдав новой, машинной, цивилизации все свои силы и всех людей, она все же — уцелеет. «Тысячелетиями ведь жила, и теперь проживет, и ничего с ней не сделается!»

В то время, как все мчались подальше от деревни, агрономы катили навстречу людских потоков — в деревню. В самой же деревне уже сложилось разделение людей на счастливых и неудачников. К первым относили всех, кто уехал, независимо от того, как им удалось устроиться в новой, городской жизни. Во вторые зачисляли самих себя, то есть — оставшихся. Как же относится к тому, кто перечит людскому потоку, а значит — потоку самой жизни? Умный поперек большинства людей никогда не пойдет, а дурак — тем более, потому что не догадается… Выходит, агроном — хуже дурака, он — сумасшедший.

Попадались агрономы и из крестьян. На них смотрели с еще большим удивлением. Люди ведь едут в город, чтоб там остаться, а не вернуться обратно! Еще агрономы, которые из городских, может, по неведению своему в деревеньки да села отправляются. Но что сказать про деревенских, которые знают, к чему возвращаются?!

Что же, агроному, который оказался выброшен из мира строящегося будущего в даль вечного прошлого, оставалась лишь одна дорога — к сивушной бутыли да ветеринару с фельдшером в собутыльники.

Уверенность вождей в бессмертии русской деревни ей не помогла, и к концу 20 века деревня потихоньку умерла. Пока она умирала, профессия агронома делалась все менее завидной, и брались за нее люди со все меньшим талантом и трудолюбием. Пока, в конце концов, диплом агронома не сделался всего лишь дипломом о высшем образовании, не дающем никакого полезного ремесла.

Такая судьба в нашей стране оказалась у науки, русскими же людьми и созданной. Ведь создателем почвоведения был профессор Василий Васильевич Докучаев, ученый, с жилистыми, привыкшими к постоянным погружениям в землю, руками. Лучшая в мире земля — чернозем и лучшее научное мышление — системное, сошлись на русском пространстве в лучшую из русских эпох — эпоху Александра Третьего, чтоб породить новую науку. Почвоведение родилось одновременно с сопроматом, Периодической Системой Д.И. Менделеева, теорией авиации Жуковского, теорией кораблестроения Крылова, теорией космонавтики Циолковского, и еще с множеством наук и научных дисциплин… Чтоб сделаться самой несчастливой из них.

К 50-м годам Россия сделалась иной, чем была в начале века. В новых цехах нескольких заводах уже блестели части будущих ракет, на атомном полигоне в Новой Земле расцветали исполинских грибы мегатонных ядерных взрывов. Но…

Русская деревня впервые за свою историю прошептала, что — умирает. Не крикнула, не заявила, не сказала, а — прошептала, громче она никогда не умела… Войну деревня не выдержала, и некогда полные жизни селения обратились в мрачно-молчаливые опустевшие деревни, со зловеще скрипящими под ветром безжизненными дверями и ставнями…

У народа выросли крылья, но, одновременно, подкосились ноги. В далеких от опустевших деревень кремлевских кабинетах это выглядело, как столбцы сухих, отпечатанных черным по белому показателей, говоривших о падении производства мяса, молока, овощей, но в первую очередь — хлеба, этого живого золота русской земли. Попытки поправить положение способами, которые оказались бы полезными лет 10 назад, например — увеличением закупочных цен на продовольствие, теперь давали слишком маленький результат. В деревне уже не хватало людей, которые могли бы превратить безжизненные и бездушные денежные знаки в горы живого хлеба и озера молока.

Становым хребтом власти еще оставались люди, опыт которых определялся сочетанием двух слов «Большой проект». Индустриализация, война, послевоенное восстановление, создание химической, авиационной, атомной, ракетной промышленности. Оперирование исполинскими объемами денежных, сырьевых ресурсов и людских сил, чтоб сложить их в одной точке, где проект обретает свой результат. Все проекты, как стрелы, были направлены из прошлого — в будущее. Они как будто пронзали твердь времени, пробить которую требовалось во что бы то ни стало. Не успеешь — опередят иные народы, и зацементируют тебя в твоем прошлом уже навсегда. Потому приходилось жертвовать, а пожертвовать всегда можно было лишь одним, своим прошлым, то есть — деревней.

Теперь, когда все было готово к броску в космос, к шагу в новое, космическое, бытие, прошлое все-таки достало настоящее, и принялось за себя мстить. Может, где-то в прежние годы в чем-то и передавили на деревню, а что было делать? Рассчитать предел ее выносливости не смог бы ни один математик! Теперь же время в прошлое все одно — не вернуть, и былого не поправить. Потому остается лишь одно — произвести новый Большой проект. Но — проект необычный, направленный не в будущее, как все прежние, а — назад, в прошлое, в деревню…

Всем этот Проект не походил на остальные, и на те, что были прежде, и на будущие (вроде БАМа или КАМАЗа). Попытка поправить прошлое тем же инструментом, которым привыкли создавать будущее!

Замысел был прост. Хоть деревня истекла кровью, но сколько-то людей она сможет еще дать. Скорее всего, от беспросветности жизни, которая уже бесповоротно поглотила Нечерноземье, они рано или поздно подадутся по проторенной дороге — в город. Их руки будут потеряны для сельского хозяйства. С другой стороны, спасать Нечерноземье — бесполезно, земледелие в этом крае все равно невозможно без сильной государственной помощи, уходящей на сложные мелиоративные работы и большое количество минеральных удобрений. Потому, быть может, разумнее поставить на обреченной земле крест, отдать ее бурьяну и молодому лесу. А для ее людей дать землю новую, родящую хлеб, имеющую хоть и тощий, но все-таки — чернозем!

На карте такая земля быстро отыскалась. Гигантское, размером похожее на сухой океан, поле в самой сердцевине Континента. Почему-то никогда никем не паханное (над вопросом «почему?», очевидно, никто не задумался). Земля есть, с людьми хоть и тяжело, но найти их все-таки возможно…

Так все началось. Через короткое время в пространство, очерченное властной рукой на большой карте страны, двинулись тяжелые поезда, набитые стройматериалами и техникой. Пункты их назначения часто бывали степными полустанками, имевшими широкое степное небо, несколько глинобитных домиков, пару путей, да будку дежурного. Удивлялись дежурные по полустанку — таких эшелонов к ним еще не приходило, все серьезные поезда всегда проследовали этот пункт даже не сбавляя скорости. Дивились и машинисты — никогда прежде водить поезда до такого Богом забытого места не доводилось…

За техникой двинулись и люди. С Украины и Кубани, где еще, несмотря на перипетии прошлого, оставались перенаселенные места с нехваткой земли, но больше — из Нечерноземья. Тысячелетний зеленый ковер степи под лемехами плугов раскрыл свою черную изнанку.

Крестьяне-переселенцы составили своего рода гвардию освоения этих краев, южной части Оренбургской области и степного простора страны, когда-то именовавшейся Южной Сибирью, но в те времена уже именуемого Северным Казахстаном. Вслед за ними на юг восточной части страны устремилась масса разношерстного люда. Среди него было много студентов, ищущих не столько заработка, сколько — славы среди сокурсников. И возможности ответить на отцовское «я — воевал!» своим — «я был на целине!» Да, этим агрономическим термином «целина» были названы и те земли (так же, как много раньше казачьи степи южного Дона превратились в Донбасс), и большой сельскохозяйственный проект, и даже сама его эпоха, отчего слово стало писаться лишь с большой буквы. Своя целина, то есть не обрабатываемые земли, была и на Украине, и на Кубани, но Целина с заглавной буквы могла быть лишь одна — на всю страну!

Если индустриальные проекты, как правило, концентрировались в отдельных точках возводимых крупных предприятий и городов, то единственный в мире сельскохозяйственный проект, что само собой разумеется, расстелился по огромнейшей площади. В итоге по исполинской, размером почти со всю Европу, территории, были распылены и техника, и люди, и стройматериалы, отчего, несмотря на обильнейшие вложения средств, везде и всего не хватало. На Целину шли все производимые в стране тракторы и комбайны, большая часть цемента, огромное количество вагонов, но в каждом ее месте всего этого было мало. Потому тем, кто прибывал на Целину с жаждой подвигов, она могла предложить лишь тяжкий, жаждущий силы, но равнодушный к уму, труд.

С удивлением и интересом столичные студенты рассматривали и взвешивали в руках инструменты прадедушкиных времен. Потом, через боль мышц и кровавых мозолей взялись за дело, ведь подвиг есть подвиг. Ребята, олицетворяющие космическое будущее народа, погрузились в тяжелое прошлое. Отряд студентов МФТИ (ускорители заряженных частиц, атомные реакторы) ломами и кувалдами крушит глыбы отсыревшего цемента. Студенческий отряд МВТУ (ракеты и космические корабли) лопатами ворошит зерно на току. А студенты ЛИАПа (авиационное и космическое приборостроение) вилами скирдуют солому…

Впервые потревоженная плугом земля дала гигантский урожай, вывозить который было нечем, а большая его часть на Целине же и потерялась… Второй и третий урожаи тоже впечатляли… А потом…

Профессор Терентий Семенович Мальцев смотрел в окно своего купе на расстилавшееся вокруг сухое зеленое море. Кряхтящие тракторы поднимали на нем черные волны, и не было сомнений, что уже через месяц все великое поле сделается — черным. Кого-то эта картина радовала. Например, художница, которая ехала в соседнем купе отражать целинные подвиги, уже делала в своем блокнотике какие-то наброски. Но только не Терентия Семеновича. Он сокрушенно качал головой.

Ремесло агронома — несчастливое, потому лишь единицы из них могут победить тоску деревенской жизни своею любовью к земле. Ведь лишь ничтожная горстка агрономов ее любит. Терентий Семенович, родившийся крестьянином, землю любил. Даже будучи солдатом полузабытой Первой Мировой и оказавшись в германском плену, он копался в немецкой земле и сравнивал ее с родной, пермской. Он немного дивился тому, что в ней он находил столько же слоев, сколько и в почве своей родины, и выглядели они почти так же. Выходит, у немцев землица-то не лучше нашей! «Все в земле копаешься, аки крот?!» — смеялись над ним собратья по несчастию. «И вы чем-нибудь займитесь, с тоски ведь тут помрете! Не любите землю, возьмитесь за что другое, ремесло какое освойте!», отвечал он. И верно, многие померли, хотя в том плену и голодом не морили, и тяжкой работой не мучили…

Да, земля Германии ничем не лучше земли уральской… И как же был приятно поражен Терентий Семенович, когда его руки впервые прикоснулись к чернозему! Комья жирной, теплой земли, запасшей в себе невероятное количество солнечного жара, перекатывались в руках, обостряли и обоняние и аппетит сразу! Пласт солнечного дара уходил на несколько метров в глубину, и не имел никаких полос, означавших вымывание питательных веществ из одних слоев и накопление их — в других. Застывшая в веществе живая сила, каждую весну рвущаяся к небу множеством зеленых всходов! Если бы она могла собраться разом в одном месте, да рванула бы вверх, пожалуй, в небеса бы взлетела мощнейшим ростком, который был бы сильнее ракеты! Как далеко тощей европейской земле до этой могучей кладовой Солнца! И если с этим даром обращаться правильно, то народ, владеющий им, победить — невозможно.

С тех пор Терентий Семенович посвятил черной земле все свои годы, а их он прожил немало. И знал о ней все, а образцам почвы давал точнейшую оценку при одном лишь взгляде на них, без микроскопа и без химического изучения.

Прошли годы и началась новая война с Германией. Терентий Семенович видел лишь одну ее причину, а об остальных даже не хотел и задумываться. Конечно, немцы захотели завладеть нашим русским черноземом, ведь перед его глазами до сих пор стояла картина среза ихней тощей землицы! Что они наступали на Москву и Ленинград — так то для отвлечения, ведь главное их наступление было на юге! Там же они и чернозем рыли, чтоб в Германию его увести!

Не имели бедные немцы чернозема, потому не имели они и науки о почвах, хоть почему-то и устоялась в народе молва о том, что немец сведущ во всем. А если бы посоветовались хотя бы с Мальцевым, такой глупости бы делать не стали. Ведь чернозем может жить лишь в своей природной среде и только при соответствующей бережной обработке. Он — живое существо, и на чужбине он помрет. Хотя бы потому, что одно из условий его жизни — равенство количества падающей за год на него воды и воды, испаряемой из него Солнцем. Если воды будет много (а в Германии это несомненно так), то вещества плодородия, гуминовые кислоты, будут из него вымыты, и он превратится в самый обыкновенный немецкий подзол! Увы, война закончилась быстрее, чем немцы успели убедиться в этом на опыте. И по делом им досталось, а то — как собака на сене, ни себе, ни людям, а отсутствие знаний — это не оправдание!

Одним словом, все события истории дед Терентий оценивал через почву, и если ей от них становилось лучше — те события были, конечно, хорошие, а если хуже, то — плохие. Даже игрушки для внуков он мастерил из чернозема, правда, добавляя в него для прочности глину. Конечно, не долговечными они выходили, зато жизненная сила черной земли через их играющие руки проникала в тело, а это — здоровье. Так или нет, сказать трудно, но Мальцевы — внуки не болели.

Своей внешностью старый профессор походил на образ русской деревни. Крепкий, стойкий, сопротивляющийся смерти до последнего. Умер он, кстати, в возрасте 99 лет, прожив далеко нелегкую и неспокойную жизнь. Может и вправду в черноземе есть живительная сила, напрямую проникающая в человека?!

За окном пронесся порыв ветра. Поднялся столб пыли… И картина травянистого океана за окном скрылась в непроглядном черном облаке. Художница спрятала блокнот и вернулась в свое купе, к остывшему чаю. А ученый схватился за голову. Он единственный, кто понимал, что означала эта туча черной пыли.

Ровное как стол, нагреваемое летними днями и быстро остывающее за ночь пространство — идеальное место для мощных, яростных ветров. Зимой они оставляют без ушей, а то и без пальцев степных обитателей, если те не успеют вовремя укрыться, а весной поднимают вот такие черные бури. Если бы древние греки побывали когда здесь, то они наверняка переселили бы своего Борея с Олимпа в Великую Степь. Но их здесь не было. А местные люди всегда были кочевниками и никогда — земледельцами. Чернозем — нежная почва, ее основа — лесс, то есть очень мелкая песчаная пыль, которую и пропитывают вещества плодородия. Подставь ее под злой степной ветер — он и унесет ее, обнажив бесплодный подстилающий грунт. При неправильной обработке такая беда и на Украине случается, где ветра не в пример слабее, а климат — мягче. Оттого там образуются овраги и балки. А здесь… Здесь может раскинуться безжизненная холодная пустыня, которая сольется с Каракумами и Гоби в одну Сверхпустыню, площадью — больше Австралии.

Мальцев это предполагал. Предлагал он и меры, которые позволили бы вести в этом краю земледелие и даже смягчили бы климат. Строительство больших водопроводов из богатой водой Сибири и создание искусственных водоемов. Насаждение лесных полос, а кое-где — целых лесных массивов. Когда деревья поднимутся, а это — не раньше, чем через 10 лет, только тогда плуг получит право вонзиться в эту землю…

Но все его предложения противоречили логики большого проекта, требовавшей максимальных результатов в кратчайшее время. Удивительно, но когда такой принцип устремляется в Небо, в космос, он, в самом деле, дает плоды. Результат такого проекта уже высился среди того же самого Великого Поля первой в мире ракетой, предназначенной для прорыва сквозь Небеса.

И тот же принцип, устремленный в противоположную сторону, к земле, и результат давал — противоположный. Вместо плодов — антиплоды. Потому проект «Целина» сделался — антипроектом. Отношение к ученым в проектах и антипроекте тоже было прямо противоположным. Если в космическом проекте от усилий ученых зависела скорость его реализации, потому их мнение было — всем, то в антипроекте «Целина» знания ученых стремились сбавить его темп в интересах успеха. И потому власти их, говоря русским языком — посылали подальше.

В свои уже преклонные годы Мальцев обладал порядочной физической силой, про него даже говаривали, что профессор может побороть и… трактор. Так оно было или нет — неизвестно, но перебороть машину Целины он не мог. Сейчас Терентий Семенович ехал в один из здешних совхозов-гигантов, чтобы узнать, как обстоят дела с внедрением его безотвального плуга-резака. Это изобретение, мысль о котором родилась у профессора при взгляде на простые садовые грабли, как не странно, могло еще спасти Целину. Новый плуг вместо переворота почвы, который, конечно, требуется для слоистых северных почв (поднимает вверх лежащие внизу более плодородные слои), но вреден для однородного чернозема, только разрезает землю, обеспечивая поступление к семенам необходимого для их жизни воздуха.

На полустанке, который проследовал скорый поезд с Терентием Семеновичем, стоял состав из теплушек с торчащими из них трубами от буржуек. Чтоб перевозить на Целину людские массы, уже не хватало даже плацкартных вагонов. Профессор вышел в тамбур и нервно закурил папиросу. Там уже докуривал свою сигарету режиссер из киносъемочной группы, отправившийся увековечивать подвиг целинников.

Он представил в уме, сколько потребуется времени, чтоб наладить производство безотвальных плугов, перестроив соответствующие заводы, и сколько уйдет времени на их внедрение. До тех пор здесь следовало бы вовсе прекратить пахоту, чего он сделать не в силах… Потому раскидывать тощий целинный чернозем здесь будут да тех пор, пока либо все пространство не обратится в самую большую за историю человечества рукотворную пустыню. Либо… Либо не иссякнут деньги, материалы, трудовой энтузиазм и т.д.

К счастью, случилось второе. Целина все-таки сохранила свой черноземный слой, хоть и сильно покалеченный. Где-то на степном просторе, вновь превратившемся в травяной океан, ржавеют остовы тракторов и грузовиков, на сегодняшний день ставших музейными раритетами. Там же можно встретить и развалины элеваторов, потихоньку поглощаемые Великой Степью.

Студенты скоро знали про Целину лишь по рассказам старшекурсников, а потом — по чужим воспоминаниям. А крестьяне, желавшие сделаться коренными целинниками, подались с тех земель прочь. Разумеется, в города, покинутая малая родина, может, и вызывала у кого из них ностальгию, но ни у кого не вызвала желания вернуться.

Мое поколение знает о Целине лишь из рассказов родителей, которые не порождают и малейшего желания повторить их подвиг. Да из старых фильмов, где все — добродушно, весело и красочно, но их конец никогда не совпадает с концом Целины.

Так бесславно и завершился антипроект. Увы, никто его никогда не изучал и не рассматривал, как исторический опыт. Безусловно, главный след в истории, оставленный Целиной — это подрыв доверия в народе ко всем Большим проектам, независимо от того, насколько они оправданы. Тот хлеб, который все же успела дать Целина, давным-давно съеден, но ее главный, отравленный урожай мы пожинаем и по сей день.

Андрей Емельянов-Хальген

2013 год