Halgen — Консерва власти

Тем не менее, «консерватизм» и «ультраконсерватизм» ныне — не просто принципиально разные идеологии, но линия политического противоборства проходит как раз между ними. Причем эта линия обещает скоро обратиться в линию фронта! И лежать она будет не между либералами с одной стороны и союзом всех консерваторов — с другой, что было бы, вобщем-то, исходя из звучания слов — логичнее. Но семантическая логика слова в данном случае расходится с логикой реального положения вещей…

Раз уж заговорили о либералах, скажем пару слов о них. Чтоб больше к ним не возвращаться. Впрочем, о либералах разговор бессмыслен, ибо в настоящий момент в России они представляют собой маргинальную, явно зависимую от внешних сил группировку. Если же смотреть на их роль в русской истории, то они явили себя в ней дважды — в 1917 и в 1991 году. В первый раз получив власть на несколько месяцев (во втором Временном Правительстве она уже перешла к эсерам), во второй — на пару лет. Если смотреть на вещи реально, и не относить к либералам тех, кто к либеральной идеологии никакого отношения иметь не мог, но пользовался их «услугами». Очевидно, что либералы, позиционирующие себя в таком качестве, могут играть лишь роль «тарана», расчищаю дорогу для иных политических сил. Оно и понятно. Идеология радикального индивидуализма сама по себе не позволяет создать сколько-нибудь сплоченное сообщество, способное власть удерживать. Потому рассматривать вариант их победы просто не имеет смысла, ибо он будет означать лишь приход к власти той силы, которая ими сумеет воспользоваться.

Итак, остается лишь две враждующие силы — «консерваторы» и «ультраконсерваторы». Попробуем разобраться. Как таковой, «консервативной» идеологии существовать не может, ведь «консерватизм» — это лишь сохранение того, что имеется сегодня. И в зависимости от того, какое в наличии «сегодня», таковым становится и «консерватизм».

Иное дело — ультраконсерватизм, единственное политическое течение в современной России, имеющее разработанную идеологию. Его смысл — обращение к прошлому, историческому опыту, и создание на его основе идеи будущего. Таким образом, по охвату времен она — наиболее полная, в то время, как консервативная — наиболее ущербна. Даже умершая идеология коммунизма отличалась много большей полнотой, ибо она все-таки имела в себе учение о будущем, правда — с отрицанием прошлого.

Итак, ультраконсервативная идеология предполагает наличие и прошлого и будущего, консервативная — вечного настоящего. Иными словами, она берется за невозможную в принципе задачу — остановить историческое время. Таким образом, линия борьбы проходит между двумя крайними представлениями о времени — времени идущем и времени остановившемся. Потому прохождение фронта между «консерваторами» и «ультраконсерваторами» — отнюдь не случайно.

Впрочем, чтоб путаницы не было, имеет смысл не играть в иностранные определения по сторонам тела, на нашей земле всегда теряющие свой смысл, а назвать вещи своими именами. «Ультраконсерваторы» против «консерваторов» — это националисты против режима.

Теперь, отбросив за ненадобностью либералов, вычтя за выбытием по смерти — коммунистов, и принципиально уточнив идеологическую позицию нас самих, мы можем перейти к изучению нашего противника. Ибо главное условие любой победы — знать своего врага в лицо.

По большому счету, как я уже говорил, «консерватизм» не может считаться идеологией. Ибо является продуктом разложения идеологии, жившей ранее. Разные виды консерватизма имеют такие же сходства и различия, какие имеют полностью разложившиеся трупы. Прах с белыми костями — в любой могиле, но в одной сохранился лоскут военной униформы с генеральским лампасом, в другой — обрывок платья, в третьей — старинной моды сапог. Таким образом, «консерватизм» означает по своей сути — смерть. Было ли что-нибудь подобное ранее в нашей истории?

Идеология коммунизма фактически перестала существовать в ранние годы эпохи Брежнева. А поздние годы той эпохи были уже консерватизмом со знаменитым лозунгом «На наш век — хватит!» От коммунизма в ней оставались партсобрания, курс марксизма-ленинизма в ВУЗах, централизованное планирование и распределение, да набор социальных гарантий. Согласитесь, что если это все назвать — коммунизмом, то дедушка Ленин перевернется в мавзолее.

Современный режим возник из разложения отечественного либерализма. От него остались поп-культура, практически полное отсутствие социальных гарантий, радикальный интернационализм (выражающийся, в отличие от интернационализма коммунистического, в прямых притеснениях народов России, и особенно — русского народа). Господствует же ныне иной лозунг, нежели в брежневские времена — «Как бы не было хуже!» Впрочем, он не помогает. Хуже все равно становится, ибо остановить время режим не властен, как труп не может прекратить свое разложение. Не способен мертвец и изобрести способ своего оживления, потому все рассуждения относительно того, что режим необходимо терпеть в ожидании какой-либо спасительной идеи, не имеют смысла. Каким может быть конечный результат существования режима? Таким же, каким бывает разложение любого мертвого тела — полное исчезновение останков с их растворением в плоти других живых существ, ибо в природе ничего не пропадает. Увы, процесс уже очевиден, и отрицать его не имеет смысла. Наше пространство заселяют инородцы, кровь и соль русской земли, то есть — содержимое ее недр, исчезает за закатной стороной горизонта.

Теперь вернемся к массовому сознанию, к обывателю. Отчего он безмолвно поддерживает то, что несет медленную смерть если не ему, то его потомкам? Представляет ли он своих потомков в качестве людей, принадлежащих к народу, который из великого сделался — малым. Как показывает исторический опыт, новые хозяева освободившегося пространства, такие народы обычно не любят, и положение их людей — не завидное. Вспомним о египетских коптах (т.е. — коренных египтянах, потомках народа фараонов) или о турецких греках и армянах, которые некогда были основными нациями Византийской Империи…    

Тут следует рассмотреть под увеличительным стеклом самого обывателя. Дело в том, что стремление сохранить «вечное сегодня» заложено в самой человеческой природе. Ведь каждый человек не верит в собственную смерть до самого момента ее наступления, не задумывается о старости и возможных болезнях с присущей им беспомощностью. Так же как его организм стремится сохранить постоянство своей среды, так и обыватель изо всех сил сохраняет постоянство своей социальной ячейки. В которую входят работа, жилище, семья, быт, определенный круг друзей и знакомых. И каждое мгновение жизни никто не сомневается, что это — навсегда, хоть и смеется над своими же надеждами, которые были у него лет десять назад. Навязанный в 90-е годы индивидуализм, разумеется, в числе прочего консервируемый нынешними «консерваторами» окончательно запер эти ячейки, и для их «раскрытия» требуются события экстраординарные. Вроде убийства инородцем кого-нибудь из друзей или близких, что единственное и заставляет вспомнить о своей принадлежности к народу.

В конечном счете из обывателей состоит и власть. Едва ли ее большинство желает смерти русского народа. Но когда настоящее — приятно, а любое иначе возможное будущего чревато потерей этого удовольствия, есть ли смысл к нему стремиться?!

Тут мне вспоминается пример Филиппа Бобкова, генерала и заместителя председателя КГБ, начавшего свой путь военным контрразведчиком Великой Отечественной, а закончивший — начальником аналитической службы холдинга «Медиа — МОСТ». Звездным часом его карьеры было начальство над 5 Главным Управлением КГБ — управлением по борьбе с идеологическими диверсиями, то есть — с диссидентами.

Круг общения на той должности у него был интереснейший — все диссидентские знаменитости брежневской эпохи. Не следует думать, что он их поголовно карал, с большинством из них Бобков имел весьма сложные и запутанные отношения. Во всяком случае, диссидентское движение от его борцовских усилий не только не сократилось, но и значительно увеличилось. О содержании его работы ныне возможно лишь догадываться. Скорее всего, он реализовал сложный, известный лишь узкому кругу лиц план по продвижению одних диссидентов и затиранию других. Когда же СССР в самом деле столкнулся с наиболее опасной идеологической диверсией — сепаратизмом окраинных народов, ведомство Бобкова оказалось бессильно что-либо противопоставить. Оно не могло добыть даже информацию о реальной обстановке в национальных республиках и довело ситуацию до того, что сепаратизм процветал не только в далеких окраинах, но и в прежде вполне благонадежной Украине.

Чтобы понять, чем мог заниматься в своем Управлении этот достопочтимый деятель, надо представлять, какую идеологию он мог защищать от диверсий. Ведь если нет самой идеологии — не может быть и диверсий против нее! Первый вариант, приходящий на ум — коммунистическую. Но ведь тогда уже к середине 70-х годов в «идеологические диверсанты» мог быть зачислен любой студент, не говоря уже о людях с законченным высшем образованием! Вера в коммунистическое будущее оставалась лишь в словах государственного гимна, а в жизни она сделалась предметом или критических размышлений, или острот. Даже не имея доступа к соответствующей литературе, одной лишь логикой можно было поставить в тупик любого преподавателя марксизма-ленинизма. На что он мог кивнуть головой и махнуть рукой, выражая своим видом, что «все верно, и я согласен, просто моя работа — исполнять ритуал преподавания этого учения, за это мне платят деньги, а ничего другого я делать не умею»! Увы, индустриальная эпоха, с которой был неразрывно связан и коммунизм, вступила в последнюю фазу своей жизни…

Нет, защищать веру в коммунизм Бобков, разумеется не мог, ибо это было невозможно и бесполезно! Такой же бесполезной была и борьба с критикой действующего руководства, выражавшаяся восновном в насмешках и анекдотах.

А вот реальное занятие Бобкова и его команды сегодня можно лишь предполагать исходя из последствий той эпохи. И состояло оно в аккуратном отправлении в небытие всех проектов иначе возможного будущего России и русского народа. В этом Пятое Управление явно преуспевало, из идей, предлагаемых мыслителями-националистами тех времен почти ничего не доходило до широких масс народа. Отсюда может быть лишь один вывод — Бобков защищал идеологию «максимально продленного настоящего» от посягательств проектов будущего!

Вот пример деятельности «консерватора». Которому все равно не удалось ничего законсервировать, брежневская эпоха закончилась по естественным причинам, со смертью основных ее деятелей. Единственным оставшимся в живых проектом будущего стал проект либеральный, предполагающий переустроить жизнь России по образцу Запада, и потому — нежизнеспособный по определению. Зато либералы значительно улучшили жизнь следующего поколения «консерваторов», сняв с них ответственность за жизнь народа и за ее смысл. Сам же Бобков был вознагражден за труды, получив под старость лет шикарную синекуру, позволившую пристроить детей и внуков в новой жизни.

В настоящее время режим работает по тем же рецептам, что и прежде. Защищая «вечное настоящее», он старательно отсекает все проекты «иначе возможного будущего» и людей, которые могли бы его осуществлять. Режим уже не скрывает, что не несет в себе для народа никакой надежды, но все равно надо быть за него. По той причине, что «больше не за кого». Обыватель же, ориентируясь лишь на телевизор, постоянно включенный в его жилище, разумеется, знать про альтернативы просто не может…

И все-таки в противоборстве с режимом, этим духом могилы, у нас остается одно преимущество. В то время, как тягучая, пустая информация, подаваемая через СМИ властью, пытается с большей или меньшей логикой убедить обывателя в отсутствии всего, что иначе возможно, наша идеология может воздействовать на людей иначе. Мы можем действовать, говоря словами К.Г. Юнга, на коллективное бессознательное, на уровне которого русские все еще остаются — народом. Потому мы способны воздействовать на людей символами, едиными не только для ныне живущих, но и для наших предков. Пробуждение коллективного бессознательного возродит народ, восприятие им присутствия прошлого заставит мыслить о будущем. Наличие в идеях объема, их связь с прошлым и представляемым будущим — вот что позволит нам сокрушить плоский, живущий в «вечном настоящем» режим, точно так же, как любой трехмерный предмет протыкает плоскую картинку на бумаге…

Андрей Емельянов-Хальген

2013 год