Пять яблок

ПЯТЬ ЯБЛОК

Шли первые дни июля. Утром на берегу реки, на мостке между кустами ивняка сидели двое мальчишек и рыбачили. На противоположном берегу к самой воде подступали дома их деревни. Между крышами выделялась красная крыша школы. В этом году мальчишки закончили седьмой класс и теперь были на каникулах.

Пока не растаял туман, было несколько поклевок, но вот поднялось солнце и наступило затишье жаркого безоблачного дня. Рыба клевать перестала. В полдень рыбаки потеряли всякое терпение. Они уже разговаривали в полный голос, лениво перебрасывая удочки.

— Я не понимаю тебя, Коль,— горячился Мишка.— Зачем ты сказал Сашке о деньгах? Зачем ты вчера влез?

— Подленько получилось, вот и влез,— отвечал сосед.

— Что подленько? Шуток не понимаешь? Шутка это была, не ты придумал, не ты делал.— Мишка бросил взгляд на синяк под Колькиным правым глазом, след вчерашнего вмешательства.

— Затравили и потешаются,— сказал Колька.— А ты стой, изображай на лице, что ничего не происходит, мол, не меня же. Так что ли? Противно стало. Я словно десять раз эту «шутку» в душе проделал! — Он посмотрел на друга.— Я для этого затравленного Сашки точно таким же «шутником» был, это я по его глазам видел.

— Мне, может, тоже противно было,— отвечал Мишка.— Вытащил ты Сашку, а когда на нас с тобой навалились, где твой Сашка был?!

В деревне Колька был белой вороной, как приехал с матерью пол года назад, все ходил в синяках и ссадинах. Драться он не умел, но Мишка чувствовал, что при всей его слабости, было в Кольке что-то такое, за что стоило его уважать.

Колька смотрел то на поплавок, то куда-то вдаль, Мишка доедал последнее яблоко. От солнечных бликов на воду больно было смотреть.

Где-то в небе пролетел еле различимый самолет, оставленный хвост из газа медленно расплывался в синеве.

— О чем замечтался, мечтатель? — спросил Мишка, подтрунивая над приятелем.— Полететь хочешь?

— Не-е-а,— ответил тот.— Я читал где-то, что желание летать, должно исходить только из желания летать. А то человек стремиться сделаться властелином вселенной, чтобы ежедневно в булочную не бегать, чтобы другим, например, насолить, известным стать, чтоб охали, ахали, рты разевали или просто, чтобы шнурки на ботинках сами завязывались, когда ему нагибаться лень. Или бессмертными всем быть охота, только неизвестно зачем.

— Опять своих Аристотелей читал,— отмахнулся Мишка.— Я признаться, слабо понял.

— Проще некуда,— Колька перебросил удочку.— Богом каждый хочет стать, как это он себе понимает, извечная мечта всех, а подумать о том, зачем ему надо Богом-то быть, забывает. Или лениться…

— А все— таки хорошо бы научиться летать! — перебил Мишка.— Полетел бы так над деревней — ребята бы ахнули!

— Да уж научились,— заметил Колька.— И не зная зачем, принялись бомбы на города сбрасывать.

— Пойду, квас посмотрю,— Мишка ускакал с мостка на берег.

Колька вдруг вскочил:

— Иди сюда, что там застрял, смотри, чего поймал! — закричал он.

Мишка, вмиг забыв про «холодненькое», подбежал и увидел в руках друга что-то ослепительное, очень похожее на раскаленный до бела кусок железа.

— Что это? Руки не обжог?

— Вот так рыба! — ликовал Колька. В ладони у него действительно была зажата небольшая рыбка, с солнечными зайчиками вместо чешуи. Мишка смотрел на нее и мотал головой, словно уворачивался от огненных спиц.

Ладони счастливого рыбака просвечивали розовым огнем.

— Миш, ты способен поверить в золотую рыбку?

— А че? — c некоторой тревогой осведомился тот.

— Веришь или нет?

— Да, подожди, дай ее сюда,— Мишка яростно заскреб рыбку ногтями, так что золотая чешуя брызнула во все стороны! Кожа под ней полыхала, как уголь, наливаясь холодным жаром.

— Ты что?! — закричал Колька.— Совсем обалдел!

Я же поверил, что она живая,— оправдывался живодер.— Чтоб значит, не блестела. В нашей реке такая рыба не водится…

Мишка замолчал.

— Что с ней теперь? — спросил он, понимая, что натворил лишнего.

— С ней? — переспросил Колька, опускаясь на доски мостка.

— Да, с золотой рыбкой.

— Золотым рыбкам сначала желания загадывают, а потом отпускают,— сказал Колька.— Или наоборот: сначала отпускают, а потом загадывают. Для нас сейчас все равно: мы ее ободрали!

— Коль, сам подумай, как ее отпустишь, пока не различишь, что она золотая, вот и ободрал.

Бросай ее в воду!

А вдруг окажется и вправду, что золотая? Новая порода какая-нибудь — золотой карась или золотой чебак?!

— Бросай! Не ты ее поймал, а я. Из одной суп не сваришь. Бросай, говорю или неси в мешок.

— Голова! — воскликнул Мишка и бросился на берег, набрал в полиэтиленовый мешок воды.— Опустим прямо в нем, создадим иллюзию свободы! В реке она не разберет!

Рыбку поместили в мешок, и он сразу стал похож на кусок янтаря с плавающими там хлебными крошками.

Стало тихо, волна с мерным плеском ударяла о доски.

Рыбку опустили в воду.

— Ну!? — не терпелось Мишке.

— Что ну? — прошептал Колька.— Желание загадывай.

— Какое?

— Какое хочешь. Любое для эксперимента, там еще два будут!

— Сейчас, подержи. Осторожней! — они передали мешок из рук в руки.— Мишка поднялся с колен и выпрямился во весь рост.

— Ведро яблок! — крикнул он на всю реку, так что, наверное, услышали в деревне.

— Ведро яблок! — повторил Мишка еще раз, и не успел его крик стихнуть, как по доскам мостка запрыгало что-то круглое и зеленое! Словно сыпались на них градом… Яблоки! Так оно и есть! Спелые, крепкие, ударяясь о доски, яблоки скакали вокруг, падали в воду!

Колька и Мишка завертелись, словно ошпаренные, но руки не успевали хватать добычу, «вертлявые» яблоки уплывали по течению, рыбаки мешали друг другу.

— Ты видел?! Ты видел?! — трясся Мишка.— Выполнила!— Он посмотрел на пойманные яблоки и на те, что уплывали вдали среди блеска волн.— Раз, два, три, четыре,— Считал он свои и Колькины.— Всего пять. Это вместо ведра-то! И удочки уплыли.

Колька молчал. Мишка смерил его взглядом. Что-то было не так, помимо удочек…

— Рыбу упустил! — в раз выдохнул Мишка и вытаращил глаза.— Упустил?!

Колька, не говоря ни слова, развел руками.

— Золотую рыбку прошляпил! Во дурак! Во дурень-то! — Мишка побросал яблоки как ненужный сор.— Сознайся, это ты нарочно сделал философ, да?! Такое раз в жизни бывает!

— Она же доказала, что золотая,— оправдывался Колька.— По всей логике надо было выпустить.

— По логике, по логике,— передразнил Мишка,— А по башке!? Упустил! Упустил! — Сокрушался он снова и снова.— Глаза б мои тебя не видели после этого!

Вдруг он вскрикнул, закрыл ладонями лицо, пошатнулся и полетел в воду спиной вперед. Второе желание было произнесено, и золотая рыбка не замедлила его исполнить.

— Коля! Коль?! — закричал Мишка, вынырнув из воды, что доходила ему до плечей.— Отзовись! Темно, ничего не вижу! Боюсь, ослепну. Чем это ты меня?

— Дурак, это не я тебя! Ты второе желание загадал про глаза, помнишь!?

Мишка замолчал, глубокая, журчащая темнота окружила его со всех сторон, мальчишка пошевелиться.

— Попроси, попроси… — начал всхлипывать он.

— Погоди, Миш,— почему-то прошептал Колька.— Я сейчас чего-нибудь соображу.

Оставалось одно заветное желание.

— Хочу… — Голос Кольки дрогнул, Мишка ждал.— Хочу,— Он взял себя в руки и дальше продолжал более твердо.— Хочу быть таким… Я хочу стать ЧЕЛОВЕКОМ, КОТОРЫЙ МОЖЕТ ВСЕ!

И Колька перестал быть Колькой, золотая рыбка исполнила последнее желание поймавших ее друзей.

Он, кто раньше был Колькой, открыл глаза. Солнце слепило, но только он зажмурился, как в следующий момент глаза привыкли, и без особых помех он посмотрел в самый зенит. Бывший Колька с удивлением понял, что желания его стали исполняться удивительно быстро. Самые незначительные и мелкие. И даже не желания, а оттенки желаний, и при том, в десять, в сто раз быстрее, чем нужно!

Это пугало. Что-то возникало в Нем, слабо, отголоском и тут же исполнялось в преувеличенном, пугающе-огромном размере. Именно что-то, потому что он не успевал оформить желания в слова, они выходили мутными образами, и он видел желание уже после того, как оно вырывалось из подсознания, уже реализованным, из плоти и крови. И он удивлялся: неужели в душе я когда-нибудь этого желал?

Вода в реке забурлила, закрутила водоросли на дне. Сильно толкнулась в берег волна, с густым чмокающим звуком пены. Ивы споткнулись, повалились к воде, длинные ветви достали до него. Напружинились и подкинули. В миг кусты сделались маленькими, вытянулись зелеными полосками по бокам реки, что стала голубой лентой. Мосток, где они рыбачили пропал. Внизу среди пространства лесов и полей закружилась деревня, медленно поворачиваясь улицами домов-коробков, плетьми дорог.

Снизившись, он увидел, как по блестящему на солнце перекату бежит, размахивая руками, прозревший Мишка.

Он потерял ощущения человеческого тела, оно затерялось среди тысяч других ощущений «cебя», что продолжали и продолжали нарождаться бесконечной чередой: подсознательно он желал стать облаком, листом, эхом, горой, веткой, листопадом, ожившим кинофильмом… Все более диковинные части тела давали себя чувствовать. Голова Нового Кольки шла кругом.

Он устремился в высь. Солнечный круг разбежался над головой, внизу

исчезли квадраты и прямоугольники полей, деревня с рекой блеснула и пропала, словно брошенный в пропасть камень. Жару он остановил и откинул куда-то в сторону, заставил разрастись под собой голубое, прохладное пятно, оно кинулось ему в тысячи лиц! Пошли вверх потоки пузырей, он понял, что упал в озеро. Кругом стало тихо. Пришла в голову мысль сосредоточиться, осознать себя, охватить свое Божественное «Я» границами. Мысль пришла, блеснула и пропала в потоке желаний, что требовали своего воплощения сейчас и немедленно!

«Кто я!?» — кричал он в редкие минуты просветления от ощущений.

«Кто я!?» — взывал он посреди своей безграничности.

«Кто я такой?! Человек? Бог? Живой я или мертвый?! Я — вечен? Я — бесконечен?!» Невыразимой интенсивности боль терзала новоявленного Кольку.

Но боль притупила ощущения, он, наконец, сумел выделить наиболее приемлемые желания и чуть замедлить другие. Он устал от самого себя.

Теперь он бежал сильный и довольный по лесной дороге, чувствуя себя величиной примерно с собаку. Он перемахнул поваленный грозой ствол сосны, пружинисто приземлился и помчался дальше, упиваясь скоростью и силой мускулистого налитого тела. Деревья летели навстречу, дорога петляла, он огибал лужи или перелетал их, отталкиваясь от земли лапами.

«Может, я — лиса? — попробовало зацепиться измученное сознание.— Лиса, бегущая по лесной дороге!?»

«Да, конечно, лиса, если у меня нет…»

Только он так подумал, возникло сильное искушение проверить, осуществить наихудший вариант, которого он и боялся, который ему и не подходил! Не подходил к определению лисы.

«Да, конечно, я — лиса, если у меня нет…»

На следующем повороте полная зубов пасть лисицы открылась, из нее вылезла рыбья голова, в свою очередь, открыв костяные, прозрачные губы.

Обычному человеку легко: грубо говоря, он не в состоянии стать стулом, потому что стул от него совершенно обособлен, как и мир в целом, что и придает границы человеческому «я». Обычный человек может с гордостью заявить, что он не стул, искушение его стать стулом будет бесплодно, но другое дело ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ МОЖЕТ ВСЕ!

Так когда-то, шагая по воде и провалился апостол. Не от безверия провалился, а от веры, наверняка знал…и убежал в «человеки». Умный был рыбак.

Рыба из пасти выпустила из своих губ морду лисицы поменьше, но такую же огненно-рыжую! Зубастые пасти и костяные губы продолжали открываться, рождая все новые головы и морды.

Ограниченный круг желаний разворачивался у Него в голове: из смены рыб и лисиц возник огромный фиолетовый слон. Большое тело на больших ногах. Чешется ужасно! Слон с треском вломился в гущу деревьев, в самый бурелом, с удовольствием, ломая ветки, взлетел до верхушек. Ветки падали, хрустели, чесали кожу. Он было хотел отделить от своего «Я» деревья, но по искушению, дающему желанию особую силу, он стал помимо слона еще и лесом, каждым деревом в отдельности и теперь ломился через себя самого.

Нет, я не слон, и не лес, я — ощущение! Да, я стану ощущением изгиба!

«Я — изгиб! Нет, я — всплеск! — осенило Его.— В понятия всплеска и изгиба можно вложить очень много образов порой самых противоречивых, искушение становится бессильным!» И он стал тонкими руками, растущими от кромки тихой, зеленоватой воды. От хлопков длинных черных пальцев над поверхностью озера разлетелось легкое эхо.

«Наконец, я нашел свое «я» — обрадовался было он, но с ужасом ощутил, что все прежние части его — лисы, рыбы, деревья, гигантский слон и многие другие,— продолжают существовать где-то в темных недрах его бездонного тела!

Новый Колька искал себе образ, словно писал гуашью по воде: в тот момент когда слово было написано, первые его буквы расплывались…

Он ощутил новую часть себя — повисло небо. Это было непередаваемо прекрасно. Он еще никогда не был небом, не испытывал легкости и чистоты бесконечных облаков, не понимал этого чувства скрытого надлома, что изливалось в каскадах света, не чувствовал той утонченной нездешней синевы, по сравнению с которой кружева бы превратились в чугунные кольца.

Легла земля. И землей он никогда не был. Цветущей заново, проснувшейся

под талым снегом, со свежими соками новой весны!

С трудом он сосредоточился на той своей части, что была скалой, одиноко стоящей посреди моря. Он лежал в океане себя собственной гранитной глыбой и приобретал ясность себя, хотя ясность и была он, часть его, затерявшаяся где-то. Он летал вокруг себя в виде чаек, и дул в себе самом с помощью ветров. Он был ВСЕ, и вне его ничего не было. Он вырос до границ мира, до границ вселенной, до границ космоса. Неимоверным усилием он вернулся к одинокой скале и понял, что быть ВСЕМ — это значит, быть абсолютно одиноким. Он один: все о чем думал, думает и будет думать его мозг, рано или поздно станет его телом.

Это неизбежная плата за божественный абсолют, это вселенское проклятие бесконечно искать, бесконечно расширяясь, как и всякая вселенная и все мироздание в целом, возникшее путем взрыва в одной точке пространства.

«Но, если Я — ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ МОЖЕТ ВСЕ, то почему Я не могу узнать, кто я?»

— Тот, кто знает, кто я, появись! — скомандовал он.

Стая чаек села на воду, на волнах заколыхались живые буквы: Ты — ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ МОЖЕТ ВСЕ.

— По другому! — потребовал он.— Подробней!

Из океанских глубин поднялся остров, на нем заблестели водоросли: Ты — ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ МОЖЕТ ВСЕ.

— Кто такая золотая рыбка? — спросил он неожиданно для самого себя.

Среди волн поднялся второй остров: Это РЫБКА, КОТОРАЯ МОЖЕТ ВСЕ.

Тут он понял, что не может стать Золотой Рыбкой, что он не в состоянии вобрать ее в себя, сделать частью себя! Она была чем-то отличным от него, чем-то внешним, неподвластным. Какое это было счастье! Он был не одинок!

— Так ты… Ты… — лепетал он сквозь необозримые пространства себя тому, дальнему, чужому космосу. К последнему огоньку надежды. Ему так много надо было ей сказать. Он, бывший когда-то Колькой, брякнув с мостка свое третье желание, совсем не хотел становиться властелином вселенной, он просто хотел оставить несколько желаний на потом. Хотел, чтобы у него ОБЫЧНОГО осталось немного желаний помимо глаз Мишки.

Пользоваться ими от случая к случаю. Какой он был дурак: желание летать, должно исходить только из желания летать! А чего желал он?

Новый велосипед, чтобы мать не болела, соседская девчонка смотрела ласковей, стихи писать… — Так ты…

— Да это я,— ответила в свою очередь Золотая Рыбка.— Ты и не знал, что есть такой мир. МИР ТИТАНОВ. Где ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ МОЖЕТ ВСЕ сидит у ОКЕАНА, КОТОРЫЙ МОЖЕТ ВСЕ и ждет рыбку, КОТОРАЯ МОЖЕТ ВСЕ под НЕБЕСАМИ, КОТОРЫЕ МОГУТ ВСЕ.

— Хватит! — взмолился он.

Ах, как ему хотелось попасть обратно в человеческое тело Кольки! Свои ноги и руки, боль в спине, затылок, который печет солнце. Сгоревшие плечи, купание в реке, чувство голода, дом, семья, учеба, магазин «Продукты» при дороге, друзья, планы на будущее, человеческие планы — все это были какие-то непостижимые, лучезарные, божественные вещи! Какая отчетливость, предсказуемость, светлая простота, завершенность и радостная нищета форм! Определенность, ясность, отсутствие бессмертия и других, невыносимых для сознания вещей! Прозаические ноги в ботинках. В ботинках, которые жмут!

— Выполни мое последнее желание! — молил бывший Колька рыбку.— Сделай меня прежним!

— Хорошо,— отвечала она.— Я попробую сделать тебя простым человеком, ведь ты выпустил меня. Сам ты не в состоянии справится с этим. Как и большинство людей. Ваши желания противоречивы, вы враги сами себе. Они угнетают вас. Иначе вы достигли бы совершенства. Слушай же меня глупый, неосмотрительный мальчик Коля, люди, каждый из вас, желая стать человеком, неизменно поддается искушению быть Богом. Искушение это сильнее вас, в результате не получается ни хорошего человека, ни порядочного Бога: лишь плаксивый, потерявшийся в Самом Себе Бог или посредственный, гордый, проклинающий свой удел человек! В тебе слишком много всего и слишком мало ума и воли, ты не первый, кто не вошел в МИР ТИТАНОВ.

— Прежним,— шептал он.— Что тебе стоит…

И она задумалась, не зная, как выполнить желание его.

Рыбка медлила. Сознание же новоявленного Кольки все более меркло, не выдерживая колоссальной нагрузки божественного абсолюта. Вдруг что-то вспыхнуло в нем, словно открылся напоследок спасительный ларчик. «Ты — Емеля» — вышло из него.

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ МОГ ВСЕ сошел с ума.

Колька осмотрел свои ноги, развел руки — ничего лишнего. Он стоял на берегу реки, перед мостком, где они с Мишкой рыбачили.

— Я — Емеля! Я — Емеля!! Я — Емеля!!! — закричал он радостно и побежал со всех ног к деревне. Легко, хорошо было у него на душе!

Он не хотел жить в МИРЕ ТИТАНОВ, для него этот мир был полон холодного ужаса и отчаяния.

Зина, соседка Мишки, продавщица в магазине «Хлеб» первая услышала Колькины крики. И первая увидела сияющее лицо безумца. За ней выбежала кассирша и покупатели. Был здесь и Мишка, без удочек, в одних плавках, он что-то мычал про золотую рыбку и про «взлет», был страшно напуган и не переставая ревел.

Когда Татьяне Павловне Сказали, что ее сын, Николай, лишился рассудка, она выгнала всех со двора, присела перед сыном и, взяв его за плечи, спросила: «Что с тобой, Коленька?» Он был спокоен, пугал только странный лихорадочный блеск в его глазах. Внимательно посмотрев, она уже решила было, что…

— Я Емеля,— сказал Коля.

Она поворотилась к поодаль стоявшим людям, и они, до этого не уходившие и внимательно слушавшие, при словах ее сына почему-то побежали.

Татьяна Павловна поседела за несколько дней. Мишку отправили на новый учебный год в Омск, так случилось, что он там и остался: закончил школу, поступил в техникум. Коля был тих и ничем не напоминал помешенного, только когда его называли по имени страшно бледнел и доходил до истерики, доказывая, что он — Емеля. При таких срывах у него часто шла носом кровь. Матери стало жаль сына, стали звать Емеля.

Сначала пробовали Емелю лечить, но не держали его решетки горбольницы, через сутки беглец снова был дома. Увозили несколько раз — результат тот же. Придет, стоит у порога.

Шли годы, к Емеле стали водить больных, седина Татьяны Павловны пропала, как и не было ее.

В один из августовских вечеров он умер, так и не вспомнив своего прежнего имени.

Светало…

К воротам дома подъехал «Москвич». Стих мотор. Цокнула дверца. В ворота постучал немолодой уже человек. Залаяла собака.

— Проходи, Мишь,— открыла ему старушка.

Из машины вышла женщина.

— Здравствуйте.

— Мы бы, Татьяна Павловна, туда сначала сходил… можно?

— Тогда вот что,— спохватилась старушка.— Яблок возьмите, дал бог и в этот раз, все тазы полные, свиньям скармливать жалко. Он их уж очень любил… Это как привет от меня…

Оставив машину, они пошли пешком.

Туман таял над домами. Было зябко и свежо. Они прошли до весовой, потом полем, напрямик к кладбищу. Михаил молчал, смотрел на крупные крепкие яблоки.

— Раз, два, три, четыре… — сосчитала она.— Всего пять…