vavikin — Суккубус 3

Глава первая

Похороны Джесс Паленберг были назначены на час дня. Она лежала в гробу. Такая красивая. Такая не по-настоящему живая. Тэмми смотрела на ее алые губы и думала, что ни один мужчина не целовал ее так, как Джесс. Особенно наедине, глаза в глаза.

— Зачем Кевин сделал это?

Фэй обняла подругу. Мать Джесс заплакала, прощаясь с дочерью. Ее девочка. Ее единственный ребенок. Ради чего теперь жить? Боль. Страх. Тэмми подумала, что в ту злополучную ночь могла остаться у Джесс. Может быть, тогда подруга осталась жива? Или же Кевин убил бы их обеих? Тэмми представила, как собственная мать плачет возле ее гроба. Господи! Она могла умереть вместе с Джесс! В ту ночь! И… Жизнь. Такое мерзкое чувство внутри. Слава богу, что хоронят не тебя. Слава богу…

Гроб опустили в землю. Вечерело. Тэмми вернулась домой. Слезы. Почему они не хотели катиться из глаз? Почему? Старшая сестра собиралась на свидание. Она мерила кофточки, спрашивая у Тэмми, какая из них больше подходит к прическе. Тэмми хотелось ее придушить. Как она не может понять, что сестре плохо? Как она может быть такой безразличной?

— Моя подруга умерла! Ты понимаешь? — вспылила Тэмми.

— Что я должна понять? — Кристин убрала помаду и посмотрелась в зеркало. За окном гудела газонокосилка. Хмурый отец стриг мокрый после дождя газон.

— Мне плохо, — сказала Тэмми.

— Съешь таблетку.

— Пошла к черту.

— Истеричка!

Хлопнула дверь. Тишина. Тэмми включила телевизор. Сможет ли она когда-нибудь снова улыбаться? Сейчас казалось, что нет. Сейчас казалось, что мир слишком огромен для ее маленького тела. Океан жизни, в котором она — это капля. Пустыня одиночества, в которой она — песчинка. И ветер дует, поднимая к небу столбы пыли. Их конусообразные тела извиваются, вырывая из выжженной солнцем земли то немногое, что еще пытается расти. Маленькие змейки прячутся под камни. Их яд останется неистраченным. Их яд останется внутри их сердец. Тэмми закрыла руками лицо, надеясь, что на этот раз ей удастся заплакать, но глаза ее были такими же сухими, как пустыня, которую она представляла.

***

Карие глаза застенчиво смотрели на Лаялса Кинсли. Его дорогой костюм и презентабельный вид в сочетании с хорошим одеколоном убеждали Кэрри, что он будет нежен и заботлив. Его лицо казалось ей знакомым. Она помнила этот лоск, эти грубые, словно вырубленные из камня черты, но память эта была не той, как если бы Кэрри встретила его на улице. Нет. В нем было что-то глянцевое, пахнущее типографской краской и шуршащее новенькими страницами «Forbes». Да. Этот мужчина напоминал Кэрри о богатстве и благополучии. Столовые приборы и наполненные шардоне бокалы звенели в ее ушах. Кем же он был? Керри включила музыку. Мистер Благополучие сел в кресло и закурил. Его лицо скрывало его возраст так же хорошо, как статуя в музее скрывает дату своего создания, отдавшись в опытные руки реставраторов. Блеск…

Кэрри улыбнулась и повела бедрами. Танцовщица из нее была никудышная, но она и не продавала свои танцы. Люди в этом доме платили за тело, и Мистер Респектабельность не был исключением. Продолжая танцевать, Кэрри мысленно листала глянцевые журналы. Может быть, ей удастся произвести впечатление, и Мистер Благополучие сделает ее постоянной любовницей? Нет. Такого не бывает. Кэрри обнажила плечи. Грудь. Молодость. Она повернулась к Мистеру Значительность спиной, показывая ему свои бедра. Боа сказал, что из нее выйдет хорошая шлюха. Грегори Боа. Она закрыла глаза, вспоминая его лицо. В памяти почему-то не осталось момента до и после. Лишь только прием на работу. Кабинет Боа. Его кресло. Холодный лакированный пол под коленями. Боа говорит, чтобы она смотрела ему в глаза. В его темные, как ночь, глаза… Мистер Лицо с Журнала закуривает вторую сигарету, третью… Кэрри танцует. Медленная музыка кажется бесконечной. Одна песня, вторая, третья… Она смотрит в глаза Мистера Великолепие. Чувствует его внутри себя. Он не торопится, напротив, он изучает ее, наблюдает за ней. Его взгляд… О чем он думает? Кэрри поднимает бедра. Нет. В этих глазах нет желания. Нет страсти. Он хороший любовник, но это не более чем пришедшие с годами навыки. Странное чувство чего-то механического и неживого наполняет сознание Кэрри, вызывая отвращение и тошноту. Теперь глаза Мистера Дорогой Костюм напоминают ей объективы видеокамеры — те, что безразлично наблюдают за посетителями в супермаркетах. Снимают, снимают, снимают… Но ничего не чувствуют. Совсем ничего.

Кэрри повернулась набок, наблюдая, как Мистер Безразличие неспешно одевается. Ни одного слова. Лаялс обернулся и посмотрел на Кэрри. Сколько ей было лет? Семнадцать? Восемнадцать? Боа сказал, что двадцать один, но этот чернокожий сутенер мог сказать что угодно, лишь бы ему заплатили. У этой девочки была слишком юная грудь. Слишком плоский живот. Ее тело… Оно все еще пахло молоком и свежестью. Лаялс вышел в коридор. Тени, полумрак, стоны, мягкий ковер под ногами. Когда-то давно здесь было детское кафе, и кто-то, может быть, все еще помнил, как мать приводила его сюда в день своей зарплаты. Сливочное мороженое, фисташковое, с крошкой лесных орехов… Скоро в этом мире не останется ни кафе, ни лесов, где можно нарвать орехов и полакомиться ягодами. Бордели, заводы, вкусовые добавки… Все можно купить. Все можно продать. Секс, любовь, власть, закон… Даже красота имеет свою цену — черные цифры на белых прайс-листах кабинетов пластики и хирургии. Лаялс вышел на улицу. Сел в машину. Ему было сорок пять, и последние двадцать лет он занимался тем, что наблюдал, как жизнь день за днем теряет для него смысл. Страсть — вот что было залогом счастья в этом мире. Когда сердце в груди бьется сильнее, когда глаза горят нездоровым блеском, когда ты готов делать глупости и не оглядываться назад… Лаялс отпустил педаль газа, не желая превышать скоростной лимит. Кадиллак вздрогнул и как-то недовольно заурчал…

Женщина. Если бы Лаялс был поэтом или художником, то, возможно, его страсть заключалась бы в искусстве, но он был далек от этого. Всего лишь адвокат. Всего лишь мужчина. Может быть, будь он менее удачлив, работа стала бы его страстью или же его проклятьем, как бывает в случае нищих художников и обезумевших от неудач поэтов, но Лаялс всегда был удачлив. Чертовски удачлив, можно сказать. Поэтому работе досталась его любовь. А страсть… Вот тогда-то и появилась женщина. Нет, не одна из тех глупых шлюх, что находил для него Боа и те, кто были до него. Совсем другая. Не похожая ни на одну из женщин, встреченных Лаялсом за всю свою долгую жизнь. С ней его сердце билось сильнее. С ней его аналитический ум и врожденный прагматизм давали трещину. Впервые в жизни тело и разум обрели гармонию между собой. Не нужно врать и притворяться. Не нужно придумывать чувства и желания там, где их нет. С ней Лаялс мог быть самим собой. Сильным, как горы, слабым, как первый снег. Ему хотелось защищать ее и таять в ее руках. Она сводила его с ума, но в этом безумии он находил мудрость. Нет. Он не был безнадежно влюблен. Это стало чем-то большим. Словно часть его самого, которая всегда рядом…

А потом удача отвернулась от него. Могло ли быть по-другому? Скорее всего, нет. Взвешивая и анализируя прожитое, Лаялс приходил именно к этому выводу. В жизни есть много вещей, которые не стоит рассматривать под микроскопом, дабы они не утратили своего очарования. К сожалению, понимание этого приходит не всегда вовремя. Иногда бывает безвозвратно поздно. И потеряв, пытаешься найти оправдание тому, что сделал. Пытаешься, потому что по-другому не можешь. Жизнь продолжается, но прошлое стоит на месте. Оно не удаляется. Нет. Оно вызревает. Ждет. Оно как хорошее вино, которое с годами делается лишь лучше. Как беззаботное детство… Твое детство… Твоя жизнь… Неотъемлемая часть тебя… Ампутируйте руку и попробуйте забыть о том, что она у вас когда-то была. Ничего не выйдет. Она навсегда останется частью вас, даже если ее никогда не вернуть. И ни один протез не сможет заменить ее. Как и страсть… Лаялс вспомнил юную девушку, Кэрри. Он не видел ее глаз. Не видел лица. Лишь только цифры, сумма, деньги, которые он платил Боа за подобный товар. Всего лишь работа. Всего лишь рыночные отношения. Даже ее стеснительность, которая пропадет после десятка купивших ее извращенцев, имела свою цену. Цену, позволявшую оказаться одним из первых. Была ли она красива? Нет. Она была отвратительна, как и все вокруг. Как и все внутри. Лаялс остановил машину.

Что-то было не так. Не так с ним. Что-то изменилось, словно кто-то переключил невидимый тумблер. Лаялс вышел на тротуар. Сухой ветер принес букет цветочных ароматов. Кэрри станет последней. Да. Определенно последней. Слишком много тяжелых мыслей в голове последнее время. Слишком много сомнений. А он никогда не сомневался. Сомнения превращают человека в неудачника. Стоит усомниться в себе хоть раз — и удача навсегда покинет тебя. Никто не знает, что мы обязаны сделать за свою жизнь, поэтому делай то, что считаешь нужно делать. И раз уж что-то решил, то доводи до конца: будь то женщина, работа или твоя собственная судьба. Никаких исключений. Все взвесить. Все проанализировать. И действовать. Действовать. Действовать…

Лаялс достал из кармана сотовый телефон. Он не виделся с человеком, которому хотел позвонить, двадцать пять лет, но, тем не менее, никогда не выпускал его из вида. Что бы ни произошло в ту далекую ночь, это было его частью. Частью Лаялса. Священник, женщина, младенец. Семья Маккейнов хранила много секретов, но этот секрет казался Лаялсу самым страшным. Секрет был частью Лаялса, и он был частью этого секрета. И никакой анализ не мог заглушить боль этого знания. И не существовало такого наркотика и такой женщины, в объятиях которых можно об этом забыть. Безумие и хаос.

Лаялс достал сигарету и закурил. Рак легких и смерть не страшили его. Не все так просто в этом мире. Бог или Дьявол — неважно, — двадцать лет назад Лаялс узнал, что жизнь более многогранна, чем можно это себе представить. Он видел Ад. Он видел ужас, наполнявший своим зловонием темное брюхо ночи. И он знал, что такое страх. Животный, парализующий, пронизывающий до костей страх, от которого невозможно сбежать. И горе тому, кто заглянет в эту бездонную пасть, потому что у нее нет дна. Стоит лишь однажды опустить глаза, и ты будешь вглядываться в нее вечно. Ад или Рай, бог или дьявол — Лаялс видел лишь мрак и пустоту. Но там была жизнь. Вернее не жизнь, а существование. Как существует ребенок в утробе матери. Ребенок, который рано или поздно должен увидеть свет и вдохнуть воздух. Ребенок, который должен родиться… Так же и тьма. Она разражается своими созданиями. Дети тьмы. Дети мрака и хаоса. Они пьют молоко пустоты и играют среди тысячи мертвых тел… И если таков был ад, то где-то там должен быть и рай. Где светит теплое солнце. Где синие волны лижут желтый песок. Где дети смеются, запуская в небо воздушные шары. Где так прекрасно, что хочется остаться навсегда… Да. Лаялс верил, что такое место где-то есть. Верил двадцать пять лет, но сейчас впервые понял, что нашел его. Маленькая, голубая планета, сфотографированная с космического корабля. Жизнь в безбрежных потоках мрака и пустоты. И если смотреть оттуда, из космоса, то за облаками и есть рай — наша жизнь.

— Где же ты, Рем? — шептал Лаялс, слушая телефонные гудки. — Где же ты, мой старый друг?

***

Фэй приехала в начале десятого. Тэмми крепко обняла ее, зарывшись лицом в копну светлых волос подруги.

— Спасибо, что не бросила, — прошептала она ей на ухо.

Фэй улыбнулась и нежно погладила Тэмми по щеке. Они прошли в гостиную. Включили телевизор.

— Не понимаю, как Кристин может быть такой бесчувственной?! — пожаловалась Тэмми на свою сестру.

— Думаю, у нее своих проблем выше крыши, чтобы влезать ещё и в твои. Знаешь Роя?

— Парня Кристин?

— Слышала о его сестре?

— Разве у него есть сестра?

— Представь себе.

— Всегда думала, что он неудачник, который живет в машине и болтает о лучшей жизни.

— Так оно и есть.

— А что сестра?

— Слышала, что она пошла по стопам своей матери.

Тэмми поморщилась.

— Вот такая вот у тебя скоро будет родня, — подмигнула ей Фэй.

— Не думаю, что моя сестра выйдет за этого неудачника.

— Будь у нее нормальный отец…

— Чем тебе не нравится мой отец?

— Вот именно, Тэмми. Твой.

— Ах, ты об этом…

Они замолчали. За окном начиналась ночь.

***

Рой вел старенький «Форд», постоянно превышая ограничения скорости. Зеленый на перекрестке сменился на красный, но не убедил его остановиться. Загудели клаксоны, заскрипела резина. Кристин молчала.

— Гребаная дура! — заорал Рой, проклиная свою сестру. Это был крик отчаяния. Крик безысходности.

Вчера редактор «Хот-Ньюс», которому ты лизал зад последние два года, вызывает тебя к себе и говорит, что хочет дать тебе шанс, тот самый шанс, что называют одним из миллиона, а сегодня этот редактор отводит тебя в сторону и говорит, что твоя сестра работает у Боа.

— Черт! — Рой вдавил педаль тормоза в пол, избегая столкновения. Идущая впереди машина остановилась, пропуская группу школьников, деловито шагавших через пешеходный переход. Воображение. Рой увидел, как эти дети гибнут под колесами его старого проржавевшего до основания «Форда». Дрожь охватила его тело. Ладони вспотели. Всегда может быть еще хуже, чем есть. Всегда. Он свернул к обочине и вышел из машины.

— Что случилось? — спросила Кристин.

— Я чуть не задавил этих детей.

— Но ведь не задавил, — пожала она плечами.

— Но мог.

— По-моему, ты просто перенервничал.

— По-моему, мне не стоит больше садиться за руль, по крайней мере, сегодня.

— Это значит, что мы никуда не идем?

— Да.

— Черт! Рой, почему, если у тебя плохое настроение, то ты портишь его всем, кто тебя окружает?

— Извини.

— Нет.

— Что нет?

— Ты эгоист, Рой. Ты думаешь только о себе!

— Вот, значит, как?

— А как ты хотел? Я одевалась, я хотела хорошо выглядеть, а ты…

— Моя сестра — проститутка!

— Но ведь не ты!

Сжав зубы, Рой заставил себя промолчать.

— Куда ты? — крикнула ему в спину Кристин.

— Домой!

— Ты забыл закрыть машину!

— Кому она нужна?!

— Не думай, что я побегу за тобой, Рой!

— Катись к черту!

— Сам катись!

Кристин поймала такси и, бормоча проклятия, забралась в пропахший плесенью салон.

***

Боа принял душ и накинул на мокрые плечи халат. Зеркало в ванной снова напомнило ему о старости. Любое тело, как бы за ним не следили, рано или поздно теряет свежесть и подтянутую форму. Лишний вес, дряблость и все эти недомогания перед дождем и в плохую погоду… Особенно когда тебе за пятьдесят…

Боа было за пятьдесят. Если быть точным, то пятьдесят три. Он вытер волосы мягким полотенцем и заглянул в комнату своих детей. Два кучерявых, чернокожих близнеца давно выросли из детских кроватей, но все еще оставались неразлучны. Боа мог бы выделить им по две комнаты, а то и по три в этом большом доме, но близнецы довольствовались одной, словно боялись расстаться друг с другом. Детская пожарная машина, брошенная посреди комнаты, все еще мигала красным светом. «Одиннадцать лет. Им всего лишь одиннадцать лет», — думал Боа, не решаясь войти в комнату. Когда ему было одиннадцать, у него уже не было игрушек. Его мать продала его своему дилеру за дозу героина. Проклятый педофил! Зубы Боа скрипнули. Нет, у него был лишь один шанс, чтобы выжить, и видит бог, он его не упустил. Где-то в прошлом толстые губы дилера прикоснулись к его щеке, игриво ухватили за ухо… Снова скрип зубов. Здесь, в настоящем…

— Не бойся, — нашептывал дилер. — Я не сделаю тебе больно.

— А я и не боюсь, — сказал Боа, глядя в пустоту перед собой.

— Правда? — Холеные руки сжали детские плечи.

— Правда. — Боа послушно положил голову на плечо дилера, позволил ему погладить свою голову, а затем вцепился зубами дилеру в шею, вырывая кадык и захлебываясь теплой кровью…

Всего одиннадцать… Боа закрыл дверь…

Покончив с дилером, он вернулся домой.

— Ты мой золотой билетик, — мурлыкала мать, перетягивая жгутом правую руку. — Дай же мне то, что передал дядя Тедди. Дай же мамочке немного рая.

— Он ничего не дал мне.

— Не смей дурить меня, щенок!

Боа заперся от матери в ванной. Схватив кухонный нож, она била им в тонкую дверь, и Боа видел, как блестящее лезвие снова и снова появляется на грязно-белой поверхности.

— Я убью тебя! Убью! Убью! Убьюююю…

— Зачем тебе делать это?

— Убью! Слышишь, гаденыш?! Не смей обманывать меня!

— Ты продала меня!

— Отдай мне то, что дал дядя Тедди!

— Ты продала меня… — Боа хотелось прижаться к двери щекой, позволив холодной стали пробить ему висок и воткнуться в мозг. Смерть, смерть, смерть…

Он сделал шаг к двери. Зацепил мусорное ведро. Пластиковые шприцы покатились по грязному полу, зашуршали пакеты, потревоженные мухи закружили под потолком. Резинки. Желтые, зеленые, красные. Боа взял красную. Отыскал среди мусора кусок пакета, в который обычно дядя Тедди паковал героин, перетягивая резинкой. Достал из-за унитаза средство для прочистки канализации. Насыпал щепоть в пакет. Перетянул резинкой. И подсунул под дверь.

— Вот и умница! — заворковала мать. — Вот и молодец.

— Ты продала меня, — прошептал Боа. — Продала…

Когда он вышел из ванной, мать была уже мертва. Глаза вылезли из орбит. Скулы сжаты. Белая пена все еще стекала по подбородку на впалую грудь… Всего одиннадцать…

Боа закурил. Нет. У его детей будет настоящее детство с игрушками, наивностью и надеждами. Они окончат школу, поступят в колледж, устроятся на работу и найдут себе порядочных женщин, способных родить им таких же милых близнецов, которыми они сами были в детстве. У них будет настоящее светлое будущее. Обязательно будет, даже если ради этого Боа после смерти будет гореть в аду. Он сделает все, что в его силах.

***

Кэрри была пьяна. Первый рабочий день закончился, но она не хотела идти домой. Таксист, подобравший ее возле заведения Боа, был не очень-то разговорчив, но, тем не менее, отвез в бар, который она попросила его выбрать по своему усмотрению. Кэрри надеялась, что таксист выберет самый долгий путь, чтобы содрать с нее побольше денег, но старик, похоже, хотел побыстрее избавиться от нее. Она заплатила ему, отказавшись от сдачи. Он ничего не сказал. Лишь пренебрежительно хмыкнул и дал по газам. И вот бар, люди и музыка. Какой-то светловолосый парнишка подсел к Кэрри и клеился до тех пор, пока она не сказала ему, что ей не нравятся мужчины.

— Совсем? — удивился парень.

— Совсем, — соврала Кэрри. Парень почесал затылок и сказал, что он еще никогда не занимался любовью с лесбиянкой.

— И не займешься, — подмигнула Керри. — По крайней мере не сегодня.

Парень отсеялся, оставив ее одну.

— Ты это серьезно? — спросил бармен.

— Налей лучше еще выпить, — скривилась Керри.

— Тебе не много?

— Хочу напиться.

— Папочка отшлепал или что?

— Заткнись и делай свою работу.

Бармен безобидно улыбнулся. Пожилая блондинка за столиком возле окна послала ему воздушный поцелуй и принялась рассказывать своим подругам, как провела с этим миловидным мальчиком ночь. «У тебя острый язык», — прислала она бармену записку и вместе с подругами наблюдала, как он читает, а когда он посмотрел на нее, то она и ее подруги смущенно захихикали. «Сегодня ты мой», — пришла очередная записка. Подруга блондинки подмигивала бармену, гладя рукой свою шею.

— Староваты они для тебя, — подметила Кэрри.

— Всего лишь работа.

— Понятно. — Кэрри чокнулась с полупустой бутылкой.

— Ну, а ты? — спросил бармен.

— А что я?

— Работаешь? Учишься?

— Учусь.

— Вот как?

— А ты что думал, я шлюха в борделе?!

— Нет.

— Журналистика.

— Что?

— Я говорю, что учусь на факультете журналистики.

— Значит, студентка?

— И скажу тебе по секрету, все еще девственница!

— Не верю!

— Ну, ладно. На счет девственности я немного перегнула. — Кэрри подвинула к нему бутылку. — Давай, составь мне компанию.

***

Рой лежал в кровати не в силах заснуть. Мысли. Их было слишком много, чтобы думать о чем-то конкретном. Они просто плыли и плыли, и ничто не могло остановить их. Как падающий с неба дождь. Ты можешь лишь ждать, когда он закончится. Лежать. Слушать, как он то усиливается, то затихает. Но ты не властен над ним. Ты можешь молиться. Ты можешь просить его, умолять перестать лить с неба, но он закончится тогда, когда пожелает. И тебе остается лишь смириться. Рой закрыл глаза. Хоровод мыслей был настолько стремителен, что вызывал тошноту от осознания своей собственной беспомощности, от неспособности что-то изменить. Старый будильник, заведенный на семь тридцать утра, запиликал в полвторого ночи. Дождь за окном стих, уступив место ветру. Рой закурил. Голос Бургхайма снова зазвучал у него в ушах: «Слышал, где работает твоя сестра? Поговори с ней. Твоя работа весит на волоске». Сейчас Рою казалось, что не только работа, но и вся его жизнь висела на волоске — тонком, светлом, как волосы Кэрри. Жизнь — вот что было самым непредсказуемым в этом мире. Ты идешь в школу и думаешь, что твоя семья самая лучшая из всех семей в мире. Но потом оказывается, что твой отец алкоголик. Он уходит, и тебе остается верить лишь в мать, которая начинает менять своих супругов, как перчатки перед новым сезоном. Один, другой, третий — ты не запоминаешь имен. А мать рожает тебе сестру и говорит, что теперь ты должен заботиться о ней, потому что она слишком занята, чтобы тратить свою жизнь на подобные мелочи. И ты даже не знаешь, кто был отцом твоей сестры. Ей год — тебе одиннадцать, ей пять — тебе шестнадцать. Что остается кроме веры в неизбежность перемен? Ты говоришь себе, что рано или поздно все изменится. Говоришь и веришь, что тебе хватит сил изменить все это. Изменить к лучшему. А что есть лучшее? Лучшее — это то, что не похоже на то, что есть у тебя сейчас. Нечто другое. Призрачное, как Бог за голубым небом. В него можно верить всю жизнь, но лишь смерть позволит узнать, верна ли была твоя вера. Мать тем временем продолжает строить свою жизнь. Снова выходит замуж. Отсылает тебя в колледж, чтобы ты не смог испортить ее счастья, хотя ты никогда и не пытался этого сделать. Ты учишься, представляя, как станешь журналистом, устроишься на работу, заведешь семью. Да. Это именно то, во что ты веришь. Никаких рок-звезд и киноактеров. Все просто — вот она жизнь. А мать в очередной раз разводится со своим мужем, и тебе приходится оставить колледж, потому что никто больше не собирается платить за твое образование. И вот тебе двадцать один, а твоей сестре одиннадцать. И годы снова бегут в каком-то хаосе, и ты бежишь вместе с ними. И нет стройности в этом беге, потому что ты бежишь не вперед, а бежишь куда угодно, лишь бы подальше от того, что тебя окружает. Бежишь, потому что уже не можешь по-другому. И шанса нет. И вера догорает красными углями в жаровне жизни, где жарится твоя судьба. И, кажется, что хуже уже быть не может. Но какой-то водитель, накурившись марихуаны, решает по-другому. Мать умирает, не выходя из комы. Странная смерть. Умри она от ВИЧ-инфекции или алкоголя — в этом, может быть и была бы закономерность, а так… Кэрри тринадцать, тебе двадцать четыре, и мир кажется таким большим, что хочется спрятаться в шкаф и не вылезать оттуда. И веры уже нет. Есть лишь только упрямство. Упрямство, которое помогает тупо идти вперед. Сестра растет… Ты растешь… И вдруг жизнь дает второй шанс. Ты устраиваешься на работу в «Хот-Ньюс» личным водителем Бургхайма. Полтора года ты возишь главного редактора по всей стране, а потом он вдруг говорит: «Рой, ты же умный парень. Не понимаю, почему ты стал водителем?» Ты хочешь отмолчаться, но редактор слишком настойчив. «Не знал, что ты учился на журналиста», — говорит он. Ты киваешь, и хочешь сказать, что тебе не нужна его жалость, но не говоришь, а на следующий день он вызывает тебя к себе и говорит, что иногда людям нужно давать второй шанс. Ты перекладываешь бумажки, редактируешь, отвечаешь на звонки всяких безумцев, уверяющих, что видели инопланетян, или что у них в подвале поселился полтергейст. Работаешь, как проклятый, чтобы тебе доверили твою первую статью, а сестра устраивается на работу в публичный дом — и все снова летит в тартарары…

Кто-то настойчиво постучал в дверь. Рой встал с кровати.

— Рой Ривз? — спросил его незнакомый парень.

— Был им с утра.

— Кэрри твоя сестра?

— Да.

— Тогда иди, забирай ее. — Парень кивнул в сторону такси.

— Что значит — забирай?

— Слушай, я всего лишь бармен.

Рой отнес Кэрри в дом и расплатился с таксистом. Бармен уехал.

— Черт! — Рой сел в кресло и закурил. Кэрри начала блевать. Он взял ее на руки и отнес в ванную.

— Думаю, что сейчас тебе все равно, где это делать, — сказал он, опуская ее на кафельный пол.

В голове снова зазвучал голос Бургхайма: «Поговори с ней. Твоя работа весит на волоске».

— Как я, черт возьми, поговорю с ней? — буркнул Рой, переворачивая сестру набок, чтобы она не захлебнулась собственной рвотой. — Как?

***

Тени. Они всегда приходили в срок, и Боа знал, что это больше чем сгустки тьмы. В них была жизнь. В них был сам ад.

Дети спали в своих комнатах. Жена спала рядом… Боа поднялся с кровати. В окна барабанил дождь, но он предпочитал промокнуть, чем позволить этому злу явиться в свой дом.

— Ты проклят, Грегори, — промурлыкала тьма. — Ты и все, что с тобой связано.

Боа не ответил. Снял куртку и открыл входную дверь.

— Куда же ты бежишь, Грегори?

— Убирайся из моего дома!

— Если здесь нет места мне, тогда почему ты думаешь, что здесь есть место тебе?

Боа остановился.

— Хочешь, я навещу твоих детишек?

— Только попробуй…

— Или их мамочку?

Зубы Боа скрипнули.

— Если бы ты было человеком, я бы убил тебя за эти слова. Придушил собственными руками!

— Как убил свою мать? Или дядю Тедди? А, Грегори? Запомни. Ты — такое же зло, как и я. Не заставляй меня напоминать тебе об этом.

— Я просто хочу, чтобы ты ушло из моего дома.

— А что, если я захочу остаться? — тьма засмеялась. Ее густота обрела плотность. — Разве ты не хочешь, чтобы я осталась у тебя, Грегори? — спросила тьма, и Боа задрожал, узнав этот голос. — Разве ты не хочешь показать мне моих внуков, сынок?

Его мертвая мать приближалась к нему с распростертыми объятиями.

— Перестань!

— Ну же, сынок, обними меня. — Ее обнаженное тело было безобразно худым. — Положи свою голову мне на плечо и поплачь…

Боа отвернулся.

— Обещаю, я не сделаю тебе больно, — теперь за его спиной говорил дядя Тедди.

— Я верила тебе! — женский голос. Голос, который Боа запомнил слишком хорошо. Он заставил себя обернуться и посмотреть в наполненные ужасом глаза девушки. — Почему ты позволил им забрать меня, Грегори? Разве я плохо любила тебя? Разве плохо продавала свое тело, чтобы ты мог построить этот дом и отправить своих детей в хорошую школу?

И снова тьма:

— Ты такое же зло, как и я, Грегори.

— Мы будем делать дело или трепаться?

Женский смех.

— С кем ты разговариваешь, дорогой? — голос жены со второго этажа.

— Ни с кем.

— Но я слышала…

— Возвращайся в кровать!

И снова в темноте родился звонкий смех.

— Хватит! — рявкнул Боа.

— О, да! — простонала тьма. — Таким ты мне нравишься больше — большое животное, защищающее своих детенышей!

— Я сказал…

— Признайся, ты уже выбрал бедняжку, которую отдашь мне? А, Грегори? Скажи, чем ты руководствовался, делая выбор?

— Какая разница?

— Есть разница. Для меня есть и, думаю, для тебя тоже.

— Просто сделай то, зачем ты пришло, и убирайся!

— А если я не захочу ее?

Боа промолчал.

— Что, если мне приглянется другая? — Тьма снова стала его матерью. — Ведь я так сильно люблю своего мальчика! Думаешь, я стану делиться с очередной сукой, морочащей ему голову? — черные глаза матери смотрели на лестницу.

— Послушай, — капли пота выступили на лбу Боа. — Я отдам тебе любую шлюху. Клянусь. Только, умоляю, давай уйдем из этого дома.

Смех.

— Я же говорю, Грегори! Ты — такое же зло, как я. И знаешь, ад уже плачет по тебе, мой милый сводник! Уже плачет…

***

Тэмми снился сон. Тэмми снилась Джесс. Такая теплая. Такая счастливая. Такая живая. Ее тело призрачно поблескивало в темноте. В ее глазах горел рубиновый огонь.

— Я думала, что ты умерла, — сказала Тэмми, отрывая голову от подушки.

— Так оно и есть, Тэмми. Так оно и есть. — Джесс юркнула под одеяло и прижалась к подруге своим горячим телом.

— Значит, я сплю? — спросила Тэмми.

— Значит, ты спишь, — промурлыкала Джесс. Ее руки скользнули под ночную рубашку Тэмми.

— Что ты делаешь?

— Разве ты этого не хочешь?

— Я не знаю, — Тэмми замерла. Руки Джесс поднимались по ее животу к груди.

— Разве ты не мечтала об этом?

— Если только во сне.

— Тогда что тебя останавливает? — Губы Джесс коснулись щеки Тэмми. Еще раз. Еще. Руки опустились к бедрам Тэмми. Нежно. Неторопливо. Тэмми открыла рот, подставляя губы для поцелуя. Дыхание. Она жадно ловила его тепло. Тело трепетало, словно стяг на шквальном ветру.

— Целуй меня. Умоляю, целуй меня! — шептала Тэмми. Джесс облизала ей губы и выскользнула из-под одеяла. — Куда же ты?

— Иди за мной.

— Я хочу, чтобы ты осталась.

— Доверься мне.

Тэмми поднялась с кровати. Дождь хлестал в окно.

— Куда ты меня ведешь?

— Верь мне.

— Я хочу знать.

— Тебе нечего бояться. — Джесс открыла входную дверь. Холодный ветер облизал тело Тэмми.

— Всего лишь сон?

— Всего лишь…

Джесс вышла на улицу. Капли дождя покрыли ее обнаженное тело, намочили волосы.

— Всего лишь сон, — сказала она Тэмми, протягивая руку.

— Всего лишь…

Тэмми перешагнула через порог, взяла Джесс за руку и подставила лицо летящим с неба каплям.

Глава вторая

Утро. Психиатрическая клиника Бернарда Сноу. Палата двадцать девять. Пациент — Кэтрин Розенталь.

— Могу я побыть с ней наедине? — спросил Кинг. Широкоплечий санитар смерил его оценивающим взглядом, довольно хмыкнул и кивнул.

— Позовете меня, когда закончите.

Дверь за спиной Кинга закрылась. На ключ. Мелкий дождь барабанил в окно. Кто-то не закрыл кран, и льющаяся вода журчала в раковине. Кинг поправил белый халат, накинутый на плечи. Пододвинул к кровати стул. Сел. Кэтрин. Ее голубые глаза были открыты. Золотистые волосы разбросаны по белой подушке. Сухие губы потрескались. Худая грудь под больничной пижамой вздрагивала с каждым новым вздохом.

— Кэтрин? — негромко позвал Кинг.

Она повернула голову и посмотрела на него. Губы вздрогнули в попытке родить улыбку. Затянувшиеся на них раны лопнули, и в их ложбинках снова заблестела кровь.

— Я думала, ты не придешь.

— Я принес цветы.

— Я скучала.

— Без меня?

— Без цветов, глупый.

Кинг улыбнулся. Положил букет на тумбочку и взял Кэтрин за руку. Кожаные ремни стягивали ее запястья и лодыжки.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хочешь поменяться местами?

— Это хорошая клиника.

— Тот санитар, что привел тебя. — Кэтрин сглотнула. — Он иногда заходит ко мне. Ночью. Понимаешь?

Кинг опустил глаза.

— Посмотри на меня.

— Кэтрин…

— Я сказала, посмотри на меня! — Она откашлялась. — Все это лечение — чушь собачья!

— Мы должны через это пройти.

— Ты ничего мне не должен, Клайд. Пойди лучше трахни свою жену. Сними напряжение.

— Кэтрин…

— Видеть тебя не хочу! — Она отпустила его руку и отвернулась.

— Кэт…

— Я сказала, убирайся! Пошел вон! — Ее тело изогнулось. Белая пена покрыла губы. — Видеть тебя не хочу! Слышишь?! Видеть тебя… — Губы ее задрожали. Голубые глаза заблестели от слез. Дежуривший за дверью санитар вошел в палату.

— Вам лучше уйти, детектив.

Кинг поднялся на ноги.

— Не трогай меня! — заверещала Кэтрин, когда санитар попытался успокоить ее. — Не смей прикасаться ко мне! Ты, жирное отродье! Урод…

Кинг шел по коридору, и эхо разносило дикие крики, отражаясь от больничных стен. Вездесущее эхо…

— Миссис Бэкслэнд? — Кинг открыл дверь и вошел в кабинет главврача. Женщина лет пятидесяти с копной кудрявых крашеных волос каштанового цвета оторвалась от своих записей. — Простите, мэм, что отрываю…

— Ничего страшного. Вы…

— Клайд Кинг.

— А! Детектив! Хотите исповедаться? — Она подмигнула ему выцветающим карим глазом.

— Нет, — смутился Кинг. — Я хотел…

— Поговорить об этой девушке? О Кэтрин Розенталь, да? Ах, не удивляйтесь! У таких людей, как вы все написано на лице.

— Она уже почти год здесь…

— Но вам кажется, что ей становится только хуже?

— В общем, да.

— Поверьте, вы не первый, кто усомнился в компетентности наших методов. И всем вам я могу сказать лишь одно: психические расстройства — это не рак, который можно вырезать или убить препаратами. Человеческий мозг — наименее изученная часть нашего тела, поэтому работа с ним крайне сложна.

— Я не говорю о мозге. Я говорю о человеке, док!

— Сколько вам лет, детектив?

— Двадцать семь.

— Я старше вас вдвое.

— Простите, если показался груб…

— Ничего страшного. — Бэкслэнд устало улыбнулась. — Я отлично вас понимаю.

— Нет, не понимаете.

— Еще как понимаю. Кэтрин, видите ли, много рассказывает о вас. Очень много, детектив.

— Что это значит?

— Это значит, что вы для нее единственный человек, который имеет значение в этом мире. И не важно, что из ее рассказов правда, а что нет. Главное, что она верит в вас.

— В меня?

— Да, детектив. Не разубеждайте ее в этом, если, конечно, вы действительно желаете ей добра.

— Док?

— Да, детектив?

— У нее есть шанс поправиться?

— Нет.

Кинг опустил голову.

— Что ж, по крайней мере, честно.

***

Тэмми: вымокшая до нитки, в ночной рубашке на голое тело, со стертыми в кровь ногами. Она сидела на скамейке, обхватив руками трясущиеся плечи. Зубы стучали. Мысли путались. Сон? Нет. Явь? Нет. Дождь стих, выгоняя людей на утренние пробежки. Женщина в сером костюме и айподом на шее, тяжело дыша, пробежала мимо Тэмми. Длинноволосый парень в коротких шортах и черной майке громко присвистнул, но предпочел не останавливаться. Пожилой мужчина с золотистым ретривером на поводке остановился, чтобы закурить. Собака подбежала к Тэмми и, виляя хвостом, лизнула ее руку.

— Не бойтесь, мэм, — сказал мужчина. — Джерри совсем не злой. — Он близоруко прищурился, пытаясь разглядеть ее лицо. Собака громко тявкнула. — Мэм? — настороженно спросил мужчина. — С вами все в порядке?

Тэмми подняла голову, посмотрела сначала на него, потом на собаку. Нет, похоже, это был не сон. Совсем не сон…

— Хотите, чтобы я позвонил вашим родным? — заботливо предложил мужчина. Тэмми снова глупо посмотрела на него. — У вас есть родные, мэм?

Нет. Определенно не сон. Тэмми шмыгнула носом и закивала головой…

Сестра приехала спустя час. В машине отца было тепло и пахло лимоном.

— Какого черта ты вытворяешь?! — накинулась на Тэмми Кристин. — Могла бы предупредить, в конце концов! Я всю ночь места себе не могла найти! Где ты была?

— Я не знаю.

— Как это? — Кристин смерила ее негодующим взглядом. — Где твоя одежда? Черт! Да что, в конце концов, с тобой происходит?

— Я видела Смита.

— Рада за тебя. — Кристин поджала губы и включила передачу. Мотор загудел, разгоняя тяжелый «Эксплорер». — Ты, значит, шляешься по мужикам, а я должна ночи из-за тебя не спать?!

— Он не убивал ее.

— Не поняла.

— Кевин не убивал Джесс. — Тэмми прибавила температуру в салоне. — Так он мне сказал.

— Подожди-ка… — Кристин снизила скорость. — Ты что, встречалась с тем самым Смитом, который убил твою подругу?

— Да.

— У тебя совсем крыша поехала?! — Кристин покосилась на сестру. — Ты хоть понимаешь, как сейчас выглядишь? Он что, вытащил тебя из дома, не дав одеться?!

— Меня отвела к нему Джесс.

— Джесс? Это та, которая была твоей подругой?

— Да.

— Черт! Ну, точно крыша поехала!

— Мы должны что-то сделать.

— Ну, уж нет. Все, что я сейчас сделаю, так это отвезу тебя в психушку, и вот там, уверяю, найдутся люди, которые выслушают весь этот бред. Им, по крайней мере, за это деньги платят. А с меня хватит!

— Ты не сделаешь этого.

— Черт! Конечно, я не сделаю этого. Мне только сестры в сумасшедшем доме и не хватало!

— И пообещай, что никому не расскажешь.

— Что я должна рассказать? Что моя сестра шляется голая по городу под ручку с зомби? Нет уж! Увольте!

— Вот и отлично. Я сама во всем разберусь.

— Да. Ты уж разберись, пожалуйста. А то в следующий раз я пришлю за тобой отца, и будешь разбираться с ним. Поняла?

— Я думала, что сплю.

— Слышать ничего не хочу! — Лицо Кристин изогнула гримаса презрения. — Ведешь себя как ребенок, ей-богу!

***

Утренний бриз раскачивал одинокую финиковую пальму, нависшую над крышей белого бунгало. Машина с коронерами еще не приехала, но шума хватало и без нее. Хозяин выстроившихся в ряд маленьких домиков, то и дело промокая желтым носовым платком потеющий лоб, отчитывал толстую мексиканку, словно это она была виновна в случившемся переполохе. Зеваки в разноцветных пляжных пижамах, которым некуда было спешить в это утро, сгрудились возле полицейских машин. Пресса еще не приехала, и Вест искренне радовался этому факту. Он поднялся по деревянным ступеням, открыл входную дверь.

— Мы ничего не трогали, — сказал молодой патрульный. Вест кивнул.

— Где тело?

— В спальной.

Темнокожая девушка лежала на большой кровати, широко раскинув руки. Ее скрюченные пальцы сжимали белую, как снег простынь. Большие глаза были широко раскрыты и смотрели на каждого, кто переступал порог спальни. Губы изогнуты в какой-то дикой усмешке, напоминавшей не то оскал, не то ужас обезумевшего человека. Ее одежда была снята и лежала возле кровати — маленькая горка ткани, предназначенная подчеркивать доступность. Вест заглянул в черную дамскую сумочку: губная помада, расческа, тональный крем, пудра, пачка сигарет, пара презервативов, антибактериальная смазка для интимных частей тела… Вест достал телефон и в третий раз набрал номер Кинга.

— Где тебя черти носят?

— Уже еду.

— Шевелись!

Он вышел на улицу. Закурил.

— Снова душитель? — спросил его патрульный.

— Пока не знаю. Кто нашел тело?

Патрульный рукой указал на толстую мексиканку.

— Не очень-то похожа на убийцу. Не так ли, детектив?

— Чтобы убить, большого ума не надо.

— Заключим пари?

— Нет.

— Боитесь проиграть?

Вест не ответил. Завывая сиреной, подъехала машина коронеров.

— Зачем им сирены? — улыбнулся патрульный.

— Боятся опоздать. — Вест сплюнул себе под ноги.

— Гм! Такими темпами скоро и похоронному бюро выдадут мигалки.

Надрываясь клаксоном, в толпу зевак вклинилась машина Кинга.

— Жаркое утро? — спросил он Веста, прикуривая на ходу.

— Ты опоздал, Клайд.

— Тело видел?

— Да.

— Что скажешь?

— Скажу, что если еще раз опоздаешь без веской причины, составлю на тебя рапорт.

***

Бургхайм. Рой шел в его кабинет, готовясь к худшему.

— Выпьешь? — спросил редактор.

Рой посмотрел на початую бутылку скотча. А что ему терять?

— Пожалуй, да.

Два стакана. Молчание. Треск клавиатуры под пальцами секретарши.

— Закрой дверь, Рой.

Тишина. Скотч обжег губы, расползаясь теплотой в желудке. Колючий взгляд Бургхайма не отрываясь следил за Роем.

— Ты мне нравишься, парень. В тебе есть хватка. Да. — Бургхайм закурил и жестом показал Рою, что он может последовать его примеру. Синий дым устремился к потолку. Рой посмотрел на бутылку. К чему разговоры? Может лучше напиться — и дело с концом? Кому нужны эти долгие прелюдии?

— Я все понимаю, мистер Бургхайм…

— Правда?

— Правда. — Рой затянулся сигаретой. Быть водителем не так уж и плохо. Платили хорошо, да и работа не пыльная. Он встретился с Бургхаймом взглядом — маленькие темные глазки. Может быть, ему удастся уговорить редактора оставить его на прежней работе? Пусть журналистом ему не быть, но, может быть, он сможет стать водителем? Они ведь неплохо ладили с редактором, когда все было именно так.

— Знаешь, Рой. У меня есть принцип. Что бы ни происходило, никогда не возвращайся назад.

Черт! Рой закрыл глаза. Нет, жизнь определенно смеялась над ним. Раз за разом. Снова и снова.

— Я знаю, о чем ты думаешь.

— Да о чем тут думать?!

— О многом. Жизнь такая странная штука, что в ней всегда есть о чем подумать. Она как женщина, понимаешь? То любит тебя, то ненавидит. То предает, то сводит с ума. И чем больше в ней красоты, тем меньше ты можешь доверять ей. Она будет рядом до тех пор, пока ты нужен. Понимаешь, о чем я, Рой?

— Я не отказался бы еще выпить, мистер Бургхайм.

— Выпей, если хочешь, только учти, тебе еще работать сегодня.

— Что это значит?

— Это значит, что я повышаю тебя. Хватит перекладывать бумаги. Займись делом. Может, и накопаешь чего-нибудь интересного.

— Но вы говорили, что из-за моей сестры…

— Именно из-за нее я тебя и повышаю. Не удивляйся, сынок. Жизнь — странная штука.

— Я не понимаю.

— Помнишь Сюзанну Моро?

— Честно говоря, не очень.

— Не страшно. Отправляйся в архив и подними дело старика Олдмайера.

— Что за дело?

— Убийство.

— Вы издеваетесь?

— Думаешь, не потянешь?

— Не понимаю, почему сейчас нужно заниматься этим.

— Потому что сегодня утром убили девушку. Шлюху. Задушили, если быть точным. И это уже второй случай за неделю. И знаешь, что я сказал, взглянув на фотографии убитых? Это точно дело старика Олдмайера! У душителя тот же почерк. Может, не так изящно, но это он. А потом я навел справки, и оказалось, что убитая сегодня ночью шлюха работала на Грегори Боа. И я вспомнил о тебе, Рой, вернее, о твоей сестре, и сказал, почему бы не дать парню шанс?! И вот теперь ты здесь.

— Это подло.

— Нет, Рой. Это жизнь, и совесть — это последнее, что должно волновать тебя. Материал — вот твоя главная цель.

— Будь вы на моем месте…

— Будь я на твоем месте, ты бы был на моем, а отсюда, уж поверь мне, все выглядит совсем иначе.

***

Тощая крыса, осторожно перебирая короткими лапами, бежала по водопроводной трубе. Шумела канализация. Толстые кабели старой проводки опутывали стены, подобно бесконечно длинным рептилиям, хвосты и головы которых уходили в растрескавшийся бетон и предохранительные щиты. Время разрушало это место. Вода точила камни. От влажности окислялись контакты. Тощая крыса остановилась, принюхалась и прыгнула с трубы на толстый черный кабель. Здесь было суше. Здесь было теплее. Короткие лапы снова засеменили по резиновой поверхности. Длинный хвост волочился вдоль стены. Крыса забралась на ржавый распределительный щит. Крышка на нем отсутствовала, обнажая окислившиеся соединения медной проводки. Крыса принюхалась, поджала короткие лапы и прыгнула на канализационную трубу. Длинный хвост задел пару болтов, соединявших проводку в щитке, и выбил сноп искр. Лампочка под потолком моргнула. Мертвая крыса упала на бетонный пол, оставив в память о себе лишь запах паленой шерсти. Кевин Смит поморщился и плотнее закутался в старое ватное одеяло.

— Замерз? — спросил суккуб. Кевин кивнул.

— Кажется, у меня жар.

— Ты не должен болеть.

— А тебя вообще не должно быть!

Суккуб рассмеялся. Кевин знал этот смех. Джесс. И это тело… Но Джесс была мертва.

— Черт! Ты можешь стать кем-то другим?

— Мне казалось, тебе нравится Джесс.

— Джесс умерла. Забыл?

Снова смех, но на этот раз из темноты. Не было даже тени. Мрак во мраке. Армия мурашек пробежала по телу Кевина.

— Куда ты делся?

— Я здесь, — сказала тьма.

— Черт! — Кевин закрыл глаза. Зубы стучали. — Я, наверное, спятил!

— А ты бы хотел? — теперь тьма говорила с ним из-под одеяла, в которое он был закутан.

— Мать твою! — Кевин вскочил на ноги. — Ну, нафиг! Верни все, как было!

— Не нравится разговаривать со стенами?

— Я сказал, верни… — он замолчал. Рука Джесс легла на его плечо. Такая материальная. Такая теплая.

— Так лучше?

— Сколько ты еще намерен мучить меня?

— Не долго, Кевин, — суккуб усадил его на разложенное на полу тряпье, укрыл одеялом. — Тебе нужно согреться.

Женское тело было горячим. Оно прижалось к Кевину. Заботливо. Нежно.

— Не трогай меня.

— Разве тебе не нравится?

— Я не знаю. Я уже ничего не знаю.

— Тогда не сопротивляйся своим желаниям. Я всего лишь хочу согреть тебя. Закрой глаза.

— Не могу.

— Закрывай. — Тонкие пальцы коснулись его лица. — Тебе нужно поспать, Кевин.

— Нет.

— Не бойся. Я позабочусь о тебе, пока ты спишь.

Кевин подчинился. Может быть, когда он проснется, это безумие закончится? Не будет суккуба и подвала. Не будет холода и смерти. Может быть, он откроет глаза и увидит рядом с собой Джесс? Настоящую Джесс. Живую. И все то, что есть сейчас, окажется сном. Всего лишь сном…

— Засыпай, — мурлыкал знакомый голос. — Засыпай.

***

Мелани заказала два кофе и шоколадный коктейль.

— Спасибо, Кристин, что помогаешь мне.

— Не за что.

Рыжеволосый мальчишка достал изо рта жвачку и прилепил ее под стол.

— Это ты его научила? — возмутилась Мелани.

— По-моему, все дети рано или поздно доходят до этого, — снисходительно улыбнулась Кристин.

Молоденькая официантка принесла заказ. Мелани проводила ее взглядом.

— Боже мой, как подумаю, что мне скоро тридцать, аж страх берет!

— Жалеешь, что ушла от Дэниела? — спросила Кристин.

— Лучше поздно, чем никогда. Тем более у меня есть Майкл.

— Да, славный мальчишка.

— Ну а ты что? Не собираешься пока обзавестись потомством?

— Нет. Мне пока хватает того, что я забираю из детского сада твоего сына. Да и не от кого, пока.

— А как же твой парень?

— Не думаю, что нужно торопиться.

— Вы что, снова поругались?

— Не то чтобы… Просто все эти заморочки с его семьей…

— Есть кто-то получше?

— Нет.

— Тогда чего ты теряешься? Запомни, чем дольше откладываешь, тем сложнее это сделать, — Мелани обняла своего сына. — Я, например, ни о чем не жалею.

— Совсем?

— Совсем.

Они допили кофе. Последний детский киносеанс собрал около сотни маленьких крикунов и их родителей. Майкл веселился, и его мать и Кристин веселились вместе с ним.

— Хорошо провели время, — сказала Мелани, забираясь в такси.

— Да. Хорошо… — Кристин помахала рукой Майклу.

Домой идти не хотелось — истеричка сестра действовала на нервы. Встретиться с Роем? Он не звонил, а она не хотела набиваться. В ушах почему-то неустанно звенел смех Майкла. Он был таким задорным. Таким…

— Да ну к черту! — сказала она, позвонила друзьям и договорилась о встрече.

Но тоска не оставила Кристин и после пары бутылок пива в веселой компании. Друг Роя то и дело намекал на то, что они могли бы хорошо провести вместе время, и, чем больше пива он выпивал, тем менее прозрачными становились его намеки. И еще этот хип-хоп! Его бит. Тук-тук. Тук-тук. Тук…

— Пойду, проветрюсь, — сказала Кристин, убирая с плеча руку Стивена. — Одна.

Она вышла на улицу. Низкие тучи плыли по ночному небу. Где-то вдалеке проехали роллеры. По автостраде на бешеной скорости пронесся мотоциклист.

— Какая-то нездоровая тишина. Правда?

Кристин обернулась. Парень был худым и неестественно бледным.

— Я тебя знаю? — спросила Кристин.

— Я друг твоей сестры. Не знаешь, где она?

— Думаю, она сейчас не настроена на любовные встречи.

— А ты?

— Боюсь, ты слишком молод для меня.

— Дай мне шанс.

— Я, пожалуй, пойду.

И снова Стивен со своими объятиями. И снова хип-хоп. И снова проникающий в легкие бит. Тук-тук. Тук-тук. Тук… Кристин выбежала на улицу.

— У тебя есть машина? — спросила она худощавого парня.

— У меня есть все, что ты можешь пожелать. И даже больше.

***

Тишина. Дождь и тот перестал барабанить в окна. Тучи на небе замерли. Ни звука. Ни шелеста. Брэдли вышел на улицу. «Может быть, так пахнет смерть?»

Кевин. Железные ворота были открыты. Мысли в голове путались. Прятаться за деревьями. Ждать. Следить. Он чувствовал себя загнанным зверем. Голодный волк, ведомый собственным страхом. Но у страха была плоть. Нежная. Теплая. Может быть, так и приходит безумие? Незаметно. На цыпочках. Подкрадывается со спины и хватает тебя за яйца.

Брэдли узнал его. Невысокий. Сутулый. Руки в карманах потертых джинсов. Он никуда не спешил. Шел прямо к нему, опустив голову. И это лицо. Лицо с газеты. И глаза. Серые, с потерянным взглядом.

Вот он виновник этого безумия! Смотрит на него. Оценивает.

— Ты Брэдли, да?

— А ты Смит.

Вот этот дом. Серый. Безучастный. «Никогда не заходи в него», — сказала Джесс.

— Я не убивал ее.

— Это твоя жизнь.

Жизнь. Это слово показалось Кевину каким-то неестественным. Нереальным. Далеким от истины его бытия. Сон. Всего лишь сон. И сон во сне. И дальше. Глубже. Мысли снова спутались. Слова. Фразы. Джесс. Тепло. Смерть.

— Я должен сказать тебе… Она… Он… Оно… Велело… Жизнь. Моя. Нет. Твоя. Да. Твоя… Она больше не принадлежит тебе. — Домой. Назад. В подвал. В тепло. К Джесс. — Ты убил ее… Да. Ты. Но не одну… Будут еще. Кажется. Будут… Оно… Она… Она хочет тебя, Брэдли… Да. Так она сказала… Тень. Гм. Хочет… И ты. Нет. Я… Мы. Все. Да… Мы все в одном. В этом… Понимаешь?

Брэдли молчал.

«Домой. Назад. К Джесс. Тепло», — думал Кевин.

— Ты дрожишь, — сказал Брэдли.

— Нет.

— В доме есть кофе и пара полотенец.

— Нет.

— Тебе нужно согреться.

— Нет.

— Кевин? — позвал его суккуб.

— Да?

— Дом проклят.

— Да.

— Вернись в свой подвал.

— Да.

— Там тепло.

— Да.

Тишина. Небо. Ворота.

***

Кристин. Маккейн привез ее в свой дом.

— Ты здесь живешь? — спросила она.

— Да. Нравится?

— Не знаю. Может быть, когда линия города доберется сюда, то… А так, как-то одиноко.

Они обогнули старый фонтан.

— Твоя сестра частенько приезжала сюда.

— Вот как?

— И Фэй. И Джесс.

— Джесс?

— Да. Они с твоей сестрой были хорошей парой.

— Что?

— Ты разве не знала? — улыбнулся Маккейн.

— Нет. — Они вошли в дом. — Но теперь я понимаю… — Маккейн включил свет, но Кристин была слишком занята своими мыслями, чтобы восхищаться внутренней роскошью. — Понимаю, почему Тэмми приняла все так близко к сердцу.

— По-моему, это нормально.

— Если бы ты знал, что она вбила себе в голову! — Кристин, наконец-то огляделась. — Не слишком много места? Напоминает ангар для самолетов.

— Выпьешь?

— Да. Да, пожалуй.

— Так, что там с твоей сестрой?

— С Тэмми? — Кристин посмотрела на старое кресло. — На это можно садиться? Не развалится?

Маккейн поморщился.

— Вот твое вино.

— Ах, да. Спасибо.

Они выпили.

— Еще?

— Хочешь напоить меня?

— Мне это ни к чему.

— Вот как? Думаешь, прокатил меня на дорогой тачке, привез в этот дом и все? Я твоя?

— Нет.

— Есть что-то еще?

— Картины.

— Что?

Маккейн поднялся на ноги.

— Пойдем. Обещаю, они не разочаруют тебя.

— Боюсь, я не очень разбираюсь в искусстве…

— Этого и не нужно. В мире есть много вещей, к которым невозможно подготовиться заранее. Они просто случаются и все. Понимаешь?

— Боюсь разочаровывать тебя, но я уже выросла из подобных речей.

— Правда?

— Ага, — Кристин снисходительно улыбнулась.

— Нет.

— Что нет?

— Ты ошибаешься. Из этого невозможно вырасти.

***

Утро разогнало тени. Развеяло. Растворило в томных лучах, пробившихся сквозь дождевые тучи. Маккейн остановил машину. Кристин помахала ему рукой.

Брэдли.

— Я видел его, — сказал он, дождавшись возвращения брата.

— Кого? — Маккейн был хмур.

— Кевина Смита. Он приходил сюда, пока ты был в городе.

— Кристин сказала, что ее сестра, Тэмми, тоже видела Смита… — Маккейн помолчал и добавил, — и Джесс.

Брэдли кивнул.

— Смит сказал, что она не была последней. Будут еще.

— Из-за тебя?

— Да.

— Нужно было вызвать полицию.

— Ты же знаешь, что она не поможет.

— По крайней мере арестует Смита.

— Но эти твари…

— Они не всесильны, Брэдли.

— Что?

Маккейн промолчал. Кристин. Он все еще чувствовал тепло ее руки в своей ладони. Видел мозаичный пол у них под ногами. Слышал шепоты. Видел, как оживают рисунки на окруживших их стенах. Чувствовал теплое дуновение ветра. Запах нарисованных цветов…

— Она видела их, Брэдли.

— Кто?

— Сестра Тэмми.

— Ты говоришь о картинах?

— Ты знаешь, что это больше чем картины.

— И что?

— И ничего.

— Разве такое возможно?

— Я не знаю. Эта сука просто смотрела на них и видела лишь масло.

— Может быть, она притворялась?

— Никто не может притворяться там. Это наш мир. Наша семья. Наша власть! — Маккейн подошел к окну. — Что, черт возьми, происходит, Брэдли?!

— Ты имеешь в виду сестру Тэмми?

— Я имею в виду все: ты, Смит, Джесс, теперь эта сука Кристин!

— Я не знаю.

— Так не должно быть, Брэдли! Наша власть… Она… Она… — Маккейн в бессилии сжал кулаки. — Черт возьми, иногда мне кажется, что мы всего лишь слуги чего-то большего, необъяснимого… И ему наплевать на нас. Оно служит нам до тех пор, пока мы служим его интересам, его целям… А потом оно отвернется от нас, забрав все, что дало… И это будет конец… Конец всей нашей жизни. Понимаешь, Брэдли?

Глава третья

Благотворительный детский дом имени Джерома Хопкинса. Семилетний мальчик с темными коротко стрижеными волосами.

— Дядя Клайд! — просиял он и бросился со всех ног на встречу. Кинг нагнулся, позволяя ему повиснуть на своей шее.

— Ну, здравствуй, Томас. Здравствуй. — Кинг поднял его на вытянутых руках. — Ох, а ты потяжелел! — Поставил на ноги. — И подрос!

— Тебя не было лишь месяц. Я не мог вырасти за это время.

— Еще как мог! Дети в твоем возрасте растут очень быстро!

— Правда?

— Ну, конечно.

— Как думаешь, моей маме понравилось бы?

— Конечно, понравилось. Дети должны расти. Это нормально.

— Мэтт сказал, что если я буду расти, то когда моя мама поправится, она не узнает меня и не захочет забирать отсюда.

— Кто такой Мэтт?

— Мой друг.

— Скажи ему, что это неправда. Скажи ему, что твоя мама никогда не забывает о тебе, потому что у нее есть все твои фотографии…

— А еще Мэтт говорит, что она никогда не поправится. А если и поправится, то не сможет меня забрать.

— Это еще почему?

— Потому что тогда ее посадят в тюрьму.

— Это тоже Мэтт сказал?

— У него есть газета… — мальчик опустил голову. — Дядя Клайд, а это правда, что мама убивала людей?

Кинг не ответил.

— Она поправится, Томас, и вы снова будете вместе.

— Обещаешь?

— Обещаю. — Кинг взял его на руки. — А этот твой друг… Мэтт, да? — Он огляделся, желая убедиться, что их никто не слышит. — Дай ему по яйцам, чтобы не болтал лишнего.

***

Друзья. Рой любил друзей, особенно когда они были рядом, особенно когда их было много. Улыбки, шутки, воспоминания — зачем нужна радость, если ей не с кем поделиться?

— Ведь так?! — Рой обнял Кристин за плечи и поцеловал. — Теперь все будет по-другому, — пообещал он. — Совершенно все! — Борясь с заплетающимся языком, Рой начал строить картины светлого будущего. Слишком оптимистичные. Слишком надуманные.

— Болтун, — подметила Кристин.

— Я сделаю тебя королевой.

— Всего лишь болтун — Она высвободилась из его объятий.

— Мы теперь больше чем любовники! — Рой поднял бутылку пива. — Не забывай об этом, моя прелесть!

Кристин не ответила. Ладонь, в которой был зажат мобильный телефон, вспотела. Сколько прошло времени? Пять минут? Десять? Полчаса? Маккейн не нужен ей как мужчина. Может звонить сколько угодно, это ничего не изменит. Но вот сестра… Кристин прикусила губу, жалея, что рассказала Рою о ночном похождении Тэмми. Если он зацепится за эту историю, если использует ее в своих грязных журналистских целях, то она никогда не простит себя за это. Никогда… Кристин проталкивалась сквозь толпы людей. Конец недели. Новая работа Роя. Чей-то день рождения. Чья-то депрессия… Мужчины, женщины. Мужчины, женщины… Кристин вышла на автостоянку. Машина Маккейна выглядела неприлично дорогой на фоне остальных автомобилей.

— Я думал, ты не придешь, — сказал он.

— У меня есть вопросы. — Кристин закрыла дверку.

— О картинах?

— О тебе.

— Вот как? — Маккейн напрягся.

— Ты знаешь, почему Смит убил Джесс?

— Нет.

— Ты знаешь, что в ее теле нашли твою сперму?

Маккейн не ответил.

— Какое отношение ко всему этому имеет моя сестра?

Он включил зажигание.

— Ответь мне!

— Позже.

— Что значит позже?!

— Не здесь.

— Здесь и сейчас!

— Глупая дура! — вспылил Маккейн. — Думаешь, это так просто?! Думаешь, я щелкну пальцами и все? Вот они — ответы?

— А разве нет?

— Нет, — Маккейн отвернулся. — Я и сам много не понимаю.

— Я тебе не верю.

— Тогда вылезай.

— Нет.

— Значит, звони своему парню и говори, что проведешь эту ночь со мной.

***

Серое небо. Серое-серое… Анта поднялась по мокрым ступеням и постучала в дверь. Жо-Жо потянулась и встала с кровати. Бледная, со слипшимися ото сна глазами… Анта смотрела на Жо-Жо, а холодный ветер, продираясь мимо ее спины, трепал рыжие волосы Жо-жо. Пара улыбок. Пара нежных приветствий. Поцелуй. Теплое дыхание. Дверь на замок. Одежду на пол. Простыни к телу.

— Что-то не так? — Жо-Жо остановилась, заглянула в темные глаза любовницы.

— Мне страшно, — прошептала Анта. Она закрыла глаза, но от воспоминаний было уже невозможно избавиться…

Тени. Нет. Они обретают плоть. Она слышит их голос. Боа. Они приказывают ему. Да. Он всего лишь тряпка. Слуга. Раб. Но они…

Анта вздрогнула…

Кровать. Пыль. Пол. Половица скрипит. Ноги Боа возле ее лица. Голос. Его голос. Он будит Ероси. Она спит. Нет. Она притворяется, что спит. Анта все еще чувствует на своих губах вкус ее поцелуев.

— Оденься, — говорит Боа.

Анта видит голые ноги Ероси. Черная кожа сливается с темнотой. Тени. Они заполняют углы. Прячутся в темноте. Боа называет адрес.

— Возьмешь такси, — говорит он.

Они уходят. Анта выбирается из-под кровати. Она одна. Одна в темной комнате. Выглядывает в коридор. Тени. Они ползут вдоль стен, огибают тумбочки, колонны, заворачивают за углы… Голова идет кругом… Ступени. Тени стелются по ним, как дорогой ковер… Улица. Деревья. Такси… Старик-водитель не очень-то жалует Анту, но она платит вдвойне… Тишина. Воздух пахнет солью. Финиковая пальма. Белое бунгало. Окно…

Ероси снимает одежду. Ложится на кровать.

— Закрой глаза, — говорит голос из темноты.

Она подчиняется… Смерть подходит к ней, сдавливает холодными руками горло… Ероси выгибает спину, извивается на кровати, затем стихает. Мертвая. Покорная… Кровь из прокушенных губ заполняет рот Анты. Страх сдавливает горло, и она не может дышать. Крик. Он сваливается в желудок, бренчит по его стенкам, вызывая тошноту…

— Это ужасно, — прошептала Жо-Жо.

— Каждую ночь… — Анта облизала сухие губы. — Каждый час… Я жду, что Боа войдет в мою комнату, и я стану следующей.

— Ты обязательно должна кому-нибудь рассказать об этом.

— Мне никто не поверит.

— Я тебе верю.

— Ты всего лишь глупая белая женщина, которой нравится жалеть таких, как я.

— Не говори так. — Жо-Жо поцеловала ее в губы. — Не смей говорить так.

***

Картины. Кристин смотрела на них, и были они для нее всего лишь рисунками, набором мазков на стенах, созданных воспаленным воображением безумного разума. Выразительность не имела значения, лишь содержание — уродливая действительность, немой крик о помощи, запечатленный кистью отчаявшегося человека. Боль, страх, беспомощность — они окружали Кристин, вгрызаясь в тело своими плотоядными взглядами. Мужчины, женщины, дети, животные — замкнутый хоровод страданий и боли, рваная череда событий, где даже трава, казалось, имеет свою собственную душу. Истории. Кристин слушала их, снова и снова спрашивая себя, неужели Маккейн во все это верит? Искусство, художник, писатель… Звезды высыпали на небо, мелькая в лохмотьях плывущих по небу туч… Тайны. Казалось, что их никогда не бывает слишком много. Люди любят их. Поклоняются им. А когда этот кладезь начинает истощаться, то его пополняют легендами, мифами. И это никогда не закончится — воображение не имеет границ. Искусство рождает искусство. Страхи рождают страхи. Ступень за ступенью лестница тайн тянется к небу, рушится и возводится вновь, чтобы никогда не узнать, что же там, в конце этого пути. Бог создал землю. Люди создали Бога. Отдали ему право на землю. И снова заявили о своих правах… День сменит ночь. Старые тайны уступят место новым. И до тех пор, пока вертится этот мир, ничто не изменится. Жизнь…

— Ты действительно в это веришь? — спросила Кристин.

Маккейн кивнул. Ночь была теплой и тихой. Дождь стих, словно набираясь сил для новой вакханалии. Молчание. Маккейн взял Кристин за руку.

— Несовершенный мир. Ненадежный. Хрупкий… — он смотрел вдаль, в темноту.

— Что там?

— Где?

— Впереди.

— Я не знаю.

Порыв ветра растрепал его волосы, качнул деревья, сбивая с листьев нависшие капли дождя. И снова тишина.

— Почему именно ты, Кристин?

— Что, почему именно я?

— Почему ты ничего не видишь в этих картинах? Почему они не властны над тобой?

— А ты?

— Я — это другое. Я родился здесь. Этот дом принадлежит мне так же, как я принадлежу ему.

— Это глупо.

— Может быть. — Он повернулся к ней, пытаясь встретиться взглядом.

— Уже поздно.

— Можешь остаться здесь. В этом доме много свободных комнат.

— Говоришь так, словно боишься меня.

— Я не знаю. — Он отпустил ее руку, запрокинул голову и посмотрел на небо.

— Эй! Я самая обыкновенная.

— Нет.

Кристин улыбнулась. Дом ждал ее. Мрачный, пропахший безумием дом. Ночь. Тишина. Большие часы размеренно тикают. Старый ковер съедает звуки шагов. Мягкая кровать слишком большая, чтобы спать на ней в одиночестве.

— Маккейн?

— Да?

— Можешь остаться, если хочешь.

Глаза. Взгляд. Порог. Он разделяет их.

— Дверь все еще открыта.

Ладонь. Тепло. Губы.

— Мы здесь одни.

— Тебя это смущает?

— Для меня это впервые.

Поцелуй. Рот. Язык. Складки одежды.

— Всего лишь секс.