Halgen — Классицизм

19 век начался под знаменем воспоминания о русском прошлом и прекращения гонений на русскую традицию. Но вот вернуться к ней было уже, увы, невозможно. Вернее, восстановление русского начала среди аристократов потребовало бы применения примерно тех же средств, какими при Петре Первом оно из них выкорчевывалось. Ибо очень многие дворяне ныне вошли во вкус западной жизни, познали сласть иноземной роскоши, и теперь соревновались в своей приверженности заморским ценностям. Чтобы покончить с этим — требовался, как минимум, царь — «Анти-Петр», то есть имевший бы тот же масштаб, что и Петр 1, но при этом — диаметрально противоположные идеи.

Такой царь пришел только лишь в конце 19 века, и был им — Александр Третий. Правда, в противовес Петру, он был сторонником постепенности и рассудительности. Но его век оказался, увы, недолог, потому очень мало из задуманного он успел осуществить до своей кончины…

Но в начале 19 века до Александра Третьего было далеко, и потому шла эпоха компромисса. В украшенных лесом колонн особняках немногочисленные дворяне — националисты отчаянно спорили с дворянами — западниками. Такие споры часто случались, к примеру, в особняке Г.Р. Державина.

Отношения националистов с западниками и в те годы были далеко не мирными. Они то и дело наносили друг по другу удары, пока, правда — только на бумаге. Увы, но националисты не выходили в этой борьбе победителями. Ибо источник национальной идеи, то есть — русский народ они знали ненамного лучше, чем западники. Русская же история в то время представляла из себя лишь мутное пятно. Каждый дворянин, хоть националист, хоть западник, отлично знал, к примеру, перипетии династии Клавдиев — Цезарей или подробности Пелопонесской войны. Но ничего не ведал о жизни своего же народа в 10 веке. Ибо само слово «история» в те годы означало лишь историю античную, которую только и преподавали и домашние учителя, и гимназические преподаватели. О русской же истории в то время не было даже книжек.

Кто-то должен был взяться за русское прошлое. Что от него осталось? Немного истлевших летописей, прочтение которых требует специальных знаний, семейные легенды старинных родов да народные сказания, которые ни один серьезный ученый того времени в расчет бы все равно не принял.

Зато если книга по истории Руси будет все же написана, то проверять ее, конечно, уже никто не станет. И все последующие авторы обязательно повторят ее слова, быть может, чуть перефразировав их. В пласт трудночитаемых летописей едва ли кто полезет, да к тому же еще не известно, сохранятся ли они…

Чье-то перо должно было первым лишить девственности белую бумажную гладь. Кто-то должен был стать начинателем.

Возможности организации для западников были много большими, чем у националистов. Ибо они были объединены в масонские ложи. Сейчас над масонством России 18 — 19 веков принято смеяться. «Собирались скучающие люди, и от скуки изучали, к примеру, узоры масонских ковриков. Чем бы дите не тешилось…»

Что же, масонство каждому предоставляло по его способностям и желаниям. Для любителей играть в тайны — жесты, тайные знаки и слова. Для людей серьезнее — и дела серьезнее. Масонство вполне могло определить задачу и найти в своих рядах того, кого она заинтересует, и кто с ней успешно справится. В этом и лежало главное преимущество западников перед националистами.

За обставленными коринфскими колоннами стенами одного из особняков азартно скрипело перо ученого мужа по фамилии Карамзин. Еще одна щепотка таланта падала в основание Соломонова Храма, который, по мнению «вольных каменщиков», должен дорасти до размеров Вселенной.

К слову, противоречий между «вольными каменщиками» и каменщиками настоящими, то есть — архитекторами, в эпоху классической архитектуры быть не могло. Ведь по дошедшим до нас изображениям Соломонов Храм был построен согласно принципам классической архитектуры. С портиками и колоннами. Что не должно вызывать удивления, ибо ни еврейской, ни финикийской архитектуры никогда не существовало. Кочевники, что пустынные, как евреи, что морские, как финикийцы, архитектуру не создают. Они лишь заимствуют ее у тех народов, с которыми контактируют. Единственным же архитектурным стилем во всем Средиземноморье был стиль античный. Тот самый, который много лет спустя получил название — классического.

Потому классицизм был для масонов вполне своим стилем, в масонские ложи входили многие архитекторы. К примеру — Василий Баженов.

Перо продолжало свой бег по бумажному полю. Карамзин пробрался через эпохи, от которых остались лишь смутные сказки, передаваемые из уст в уста среди русских крестьян. Настала пора писать про Московское Царство и его царя Ивана 4 Васильевича, прозванного — Грозным. Что было о нем известно? Тоже — немного желтых, потрескавшихся летописей, да народные сказания о царе Иване, где он был суровым, но очень справедливым. Народ вспоминал, как царь Иван, переодевшись мужиком, пришел на пристань и вместе с грузчиками разгружал баржи, узнавая о народном житье-бытье. Или о том, как царь Иван надел на себя грубое льняное рубище, взял посох и котомку, и обошел с ними всю землю русскую…

Были, правда, и иноземные источники, восновном — польские и шведские. Там прочесть правды о русском царе нельзя, ведь он с ними — воевал. А разве про вражеского вождя напишут что-то хорошее?! Если, конечно, он не капитулировал в самом начале войны.

Был и еще один источник в виде семейных преданий многих знатных родов. В теле их фамилий подобно ржавому гвоздю засела обида на царя Иоанна, которая передавалась долгие годы и века из поколение в поколение. «Твоего пра-пра-прадеда царь Иван казнил, а прежде — пытал каленым железом!» «За что?!» «А неизвестно… Ни в чем его вины не было, но царь был лют и бояр не любил, повсюду измену с крамолой видел! Боялся, видать, что престол отнимут!»

Таких рассказов, передаваемых знатными фамилиями, Карамзин слышал много. Ведь сам он тоже происходил из знатного русско-татарского рода, и, значит, его предок точно так же мог быть казнен. Ну а что казнен он не был — так то просто повезло…

Так и слагалась основа карамзиновского повествования о царе Иване. Русские и иноземные летописи с перечислением событий и фактов сделались своего рода каркасом. На этот каркас автор надел оболочку из семейных историй. Лжи в трудах такого рода писать не следует, она ни к чему. Можно обойтись и без нее. Есть способы изложить свою мысль и правдиво, и — без лишних споров о достоверности. Скажем, боярин Морозов был казнен, а за что — история умалчивает, ведь в летописях на такие «мелочи» просто не обращают внимания, а семейные предания Морозовых, само собой, вину его хранить не будут. Потому так и запишем: «Морозов был казнен», а за что — писать не будем. Воображение народа само нарисует подозрительного царя, казнящего своих бояр лишь из мнимых опасений!

И ведь все будет правдой, а заслуженности наказания того или иного боярина уже никто не сможет проверить. Если уж этого не сделать и самому Карамзину, то у потомков шансов будет еще меньше!

Чтоб царь выглядел ужаснее, можно добавить, что вместе с боярами он уничтожал и их слуг. Тех, конечно — только за одну близость к опальному боярину. Само понятие слуг читатель может расширить и до крестьян, трудившихся на опального боярина. Чем они — не слуги?!

Сам Карамзин, заботившийся о правдоподобии, этого делать не стал. Это сделали его последователи, и воображение читателей смогло рисовать уже вообще зверские картины.

Орды кромешников, врывающиеся в мирные спящие деревни. Треск и рев пламени, отчаянные женские крики, летящий в разные стороны пух и куриные перья, окрашенный красной кровью белый снежок. Безжизненные тела ни в чем не повинных людей, раскачивающиеся на березах и соснах…

Было что-то подобное или нет — разобраться даже не сложно, а — невозможно. В деревнях летописей не ведут, летописи же монастырские поминают названия деревень лишь в связи с военными битвами или — в связи со святыми чудесами. Народное предание, конечно, ни одной зверской сцены расправы над невиновными и безоружными не сохранило. «Ну и что?! В характере русского народа, как известно — прощать любое зло, а уж простить зло своему Государю — это дело святое!» — скажет любой из создателей подобной легенды. И будет прав!

За несколько дней напряженной работы перо Карамзина превратило Ивана Грозного из строгого, но справедливого царя-мудреца русских сказаний в ужасного упыря, едва не утопившего русскую землю в крови ее же народа.

После столь страшной эпохи все последующие беды и злодеяния правителей можно объявить — ее последствиями. Кровавое смутное время? Несомненно — «заслуга» царя Ивана, который беспощадно истребил всех, кто мог бы управлять страной в такое злосчастное время! Жестокость Петра Первого? Так ему ведь требовалось спасать безнадежно отставшую от всего мира Россию, и в этом благородном деле хороши были любые средства. Откуда же началось это отставание? Конечно, от царя Ивана!

Невиданное прежде расширение русских земель, прорыв в Сибирь и начало ее освоения. Невероятный размах каменного строительства, окончательное формирование своего, русского стиля в зодчестве. Создание самой мощной в мире артиллерии (мастер Андрей Чохов), первых боевых кораблей (ладьи, вооруженные пушками, принимали участие в штурме Казани), рождение стрелецкого войска, превосходящего по своей мощности западных мушкетеров и аркебузиров. Ведь все это произошло именно во времена Ивана Грозного!

Но, надо думать, все это произошло случайно, не по воле Государя, а — вопреки ей. И все эти достижения могли сочетаться с отсталостью, которая — неотъемлемое свойство эпохи царя Ивана. А лучше всего — обо всех достижениях вообще забыть, для чего в книжках надо писать про них вскользь, как бы — между прочим.

Пачку бумаг двое слуг отнесли в типографию.

Книгопечатание в 19 веке уже не походило на книгопечатание средних веков, хоть до лазерных принтеров и было, конечно, далеко. Но текст уже набирали из свинцовых букв, а не вырезали на деревянных дощечках. Потому теперь сделалось возможным печатать не только Библию и Жития Святых, но и множество других книг.

Типографы взялись за труд, расставляя буквы и набирая из них — слова. Скоро вся рукопись Карамзина перешла на покрытые буквами пластинки. Машина, приводимая в действие силой рук трех рабочих, стала делать обороты и выплевывать пахнущие свежей краской страницы. Когда вся рукопись прошла через машину и обратилась в пачку страниц с ровными печатными буквами, за дело взялись мастера-переплетчики. В те времена их мастерство ценилось дорого, и было таких мастеров очень мало. Несколько десятков на всю страну.

Первый экземпляр с курьером был доставлен во дворец, к царю. Тот, согласно обычаю, должен был сделаться первым читателем новой книги. Александр 1 от обычая, разумеется, не отошел и прочитал книгу от корки до корки.

Царь Александр Первый, получивший престол через убийство родного отца. Конечно, царствование не принесло ему ни счастья, ни душевного покоя. Самая большая из всех известных прежде войн случилась именно в его время. Пылающая Москва, разоренные деревни. Такое, конечно, случалось и прежде, во времена крымских набегов, но впервые за всю историю противник осмелился объявить Москву — частью своих земель.

В семейной жизни — ранняя смерть двух любимых доченек и отсутствие прямых наследников. Даже женского пола.

Страдание всего народа за царские грехи — вот любимая тема его раздумий, и она, конечно, легко находила отклик в его сердце. Царь грешит, а потом вместе со своим народом расплачивается, конечно, все так и было, если так есть и теперь!

О последствиях публикации книги печальный царь не раздумывал. Ее мысли совпали в унисон с его мыслями, и для Государя этого оказалось достаточно. Автор был вызван во дворец, награжден, и ему была дана должность придворного историографа. Должность, откровенно говоря — без забот, наподобие хранителя парика при дворе Людовика 14. Ведь все заботы по созданию главной книги уже закончились.

Книга Карамзина не могла не получить широчайшую известность, ведь книг в те времена вообще было мало. Книг же на тему русской истории и вообще не было.

Из этой книги черпали материал не только историки, но и писатели всех последующих поколений. В том числе и такие гении, как Алексей Константинович Толстой, написавший под влиянием Карамзина своего «Князя Серебряного». Чудеснейшее по языку и изложению произведение, но, увы, основанное на идеологии масона-западника. Тоже самое можно сказать и про книгу современного русского писателя Алексея Иванова «Летоисчисление от Иоанна».

Операция «Иван Грозный» прошла успешно из-за наличия связки «талантливый автор — сентиментальный царь». А в России что принято царем — то принято и народом, этот порядок оставался без изменений до самой кончины монархии.

Прошлое превратилось в кровавую кашу, и упоминание его сделалось просто неприличным. Потому все идеологии России отныне говорили о «светлом будущем», отрицающим все прошлое. Лишенное опоры на прошлое это «будущее» зависело исключительно от фантазий своего автора, и дорога к нему прерывалась при смерти каждого очередного автора. До тех пор, пока еще один новый автор не заявил о бессмысленности поиска лучшего будущего и не объявил о наступлении «вечного настоящего», лишившего народ всех надежд на иначе возможное.

Эпоха царя Ивана была венцом развития национальной идеи. Обращение ее в «дом ужаса» лишило национальные силы своей опоры в прошлом. И, как следствие, произошел подъем западников. Раз в наших землях в прошлом были лишь пытки да казни, то вполне логично искать спасительные идеи не в наших землях, а за их пределами. К завершению 19 века быть носителем национальной идеи в высшем обществе сделалось уже — неприлично.

Собственно, в те же годы 16 века в Англии правил король Генрих 8, и размах английских пыток и казней в десятки раз превышал русский. Но о том писали в других книгах, которые вышли гораздо позже, и которые читало еще меньшее количество людей, чем Карамзина. Над сопоставлением России и Англии одних и тех же времен никто не задумывался. Ибо не дело западника постигать историю Запада во всей ее сложности. Его дело — принимать Запад как единую, целостную и благую идею…

Сегодня мы столкнулись и с «вечным настоящим» и с «западом», внедренным глубоко в сознание русских людей. Так завершилась эта историческая операция. Разумеется, Карамзин — не единственная причина сегодняшнего кризиса русской цивилизации. Но Карамзин повинен в создании самой методологии «проклятого прошлого», из семян которой взошел урожай проклятого настоящего.

Андрей Емельянов-Хальген

2014 год