ВячеславК — Самолёты и люди

I

   Максим шёл по только что высыпанному снегу. Снежинки маленькие и колкие тихо, сверкая и крутясь, опускались на землю. Было ещё темно. Раннее утро. Людей вокруг не было: только дорога среди маленьких домов, в которых уже кое-где горели огни. В это время снег особенно умиротворяюще и успокаивающе действует на человека. Кажется, что ничего более прекрасного и необходимого, в эти минуты, быть не может; хочется идти по этой чуть покрытой белым покровом дороге, чтобы она не кончалась и этот снег так же падал и падал, сверкая в свете стоящих вдоль дороги фонарей. Максим шёл по изгибающейся дороге. В ушах у него были наушники. Высокие фонари освещали дорогу пятнами, снег падал мелкими иголками, играла спокойная музыка. Максим шёл, и на мгновение казалось, что он не идёт, а плывёт. В голове всплывали приятные воспоминания о прошлой жизни: о детстве, о друзьях, но не в картинках или образах, а в ощущениях, ощущении присутствия чего-то доброго и близкого. Эти мгновения отрешённости от действительности казались просто счастьем. Дорога шла иногда прерываясь ямами и неровностями, справа тянулся нескончаемый бетонный забор. Это был забор авиационного завода. За забором виднелись хвосты самолётов: облезлые кили и стабилизаторы. Слева дороги шли жилые дома. Уже начинало светать: темнота, которая казалась какой-то необъёмной стеной за фонарями, стала постепенно растворяться и расслаиваться на красные, сини, голубые и белые полосы, смешивающиеся друг с другом. Максим снял наушники — стали слышны разные звуки: снег скрипел под ногами; где-то справа, со стороны аэропорта, свистел самолёт. Уже стало совсем светло, стал ощущаться мороз, забирающийся в неплотно закрытые места под шею и в рукава.

Работа у техников в аэропорту начиналась в восемь тридцать, но многие приходили раньше: нужно было переодеться, посидеть, попить чайку — кто-то завтракал на работе. Максим приходил одним из последних, когда все уже сидели в бытовке, переодетые в спецовки и толстые ватные телогрейки и пили чай. Он приходил за несколько минут до начала работы, быстро переодевался и присоединялся ко всем. Начальник смены приходил раньше всех и уходил к начальнику производства, чтобы получить наряды для всей смены на весь день. Это время особенно дорого технику, так как работа уже шла, но «разбора полётов» ещё не было, и все сидели в бытовке: пили чай, кто-то играл в шахматы, кто-то просто спал.

Бытовка представляла собой небольшое помещение, объединённое под одной крышей с другими помещениями различного назначения, это были: учебный класс, курилка, небольшой цех с высоким краном, который уже давно не работал, но стоял там как нечто неотъемлемое; большое помещение, где обычно проходили «разборы полётов», со стульями по периметру и столом у окна. В общем и целом, это был небольшой ангар с помещениями, техническими и бытовыми, разделёнными с помощью стен-перегородок. Помещения так располагались, что коридоров практически не было. Чтобы попасть, в бытовку, надо было пройти либо, с одной стороны ангара через предбанник (тоже небольшое помещение с ящиками и различными техническими агрегатами), либо, с другой стороны через курилку. Всё помещения были очень старыми. Видно было, что ремонта давно не было. Все стены были обшарпаны, замаслены, везде висели старые, ещё с советских времён, плакаты, с различными схемами и таблицами, пожелтевшие от времени и кое-где порванные. В бытовке, по одной стене, стояли железные ящики для одежды, по другой — ряд из старых, списанных авиационных кресел: промятые, кое-где порванные и не раз зашитые. Посередине стоял небольшой прямоугольный стол, ровесник этих кресел и железных ящиков. Стены были много раз покрашены, и в некоторых местах было видно сколько раз. На стенах висели уже другого содержания картинки, тоже обшарпанные и старые. В основном это были вырезки из журналов, с изображением девушек и самолётов (кого, что больше интересовало). Общее впечатление это помещение производило такое, что когда-то здесь было очень оживлённо, и всему, каждой мелочи, предавалось определённое значение, но с тех пор прошло много времени и сейчас всё это ушло и потеряло всякий смысл, и постепенно умирает своей естественной смертью. Остатки этого чего-то доживают свои дни среди новой жизни с новыми ценностями.

Было время, когда уже не было Советского Союза, уже прошли перестроечные времена, уже прошла по стране поголовная приватизация. Аэропорт этой участи тоже не избежал. На территории аэропорта образовались несколько ЗАО, отвечающие за разные направления. Директоров и фирм развелось множество, откуда брались эти люди и кем были, простым работникам было не понятно, но было понятно, что к авиации отношение они имели далёкое. Директоров постоянно меняли: одни приходили, другие уходили, одного даже застрелили. Зарплаты были маленькие, да и платились с большой задержкой. Люди работали с постоянным чувством обиды на руководство и страну вообще. Постепенно это привело к тому, что люди стали уходить. Те, кто оставался, были предпенсионного возраста, которые уже просто не хотели никуда идти, потихоньку работали, терпели и ждали пенсии. Другие, помоложе, но тоже с большим стажем и опытом, начинавшие работать ещё в советское время и посвятившие свою жизнь авиации, принципиально не хотели уходить, так как радели за своё дело и продолжали работать и надеяться на лучшее. Многие уходили в другие аэропорты, в которых ситуация потихоньку начинала улучшаться. Другие, из тех, кто совсем недавно начинал работать, после нескольких месяцев работы, вообще уходили из авиации и подавались кто куда. Но все оставшиеся, за небольшим исключением, работали на совесть, не поддаваясь упадническому настроению.

Максим работал в небольшой бригаде спецов*, в которую входили два главных инженера, несколько инженеров и пара техников. Главный инженер Бычков был сухой, морщинистый, лет пятидесяти пяти, с вытянутым лицом, с прищуром. Говорил всегда отрывисто и быстро, немного шепелявя. Говорил мало, в основном, когда нужно было говорить, эту грань он чётко выдел. Условия работы последних лет сделали своё дело: в глазах через прищур мгновениями проскальзывали печаль, сожаление происходящего. Во взгляде всегда был один и тот же вопрос: «Когда же всё наконец развалится до конца, что бы ни технику ни людей не мучить?». Бычков всегда держался как бы немного в стороне, но когда говорил, всё внимание окружающих обращалось на него. Владимир и Александр — два инженера. Владимир спокойный, постоянно улыбающийся своей усатой улыбкой — даже когда он злился или был недоволен, было видно его улыбку — знающий себе цену, всегда был спокоен и действовал размеренно, не спеша, всем своим видом показывая, что он знает своё дело, и ничего невозможного для него нет. Александр был большой, широкоплечий, громогласный, с басистым голосом, резкий и весёлый; по его взгляду было видно, что он не любит хитрить и заигрывать, а любит, чтобы всё было напрямик, без всяких полунамёков. Таков он был сам и требовал, чтобы и с ним также обращались. Владимир и Александр были разными, но со временем сработались и понимали друг друга с полуслова. С первого взгляда было видно, что они — команда. Был ещё Булкин. Тоже инженер. Все его почему-то недолюбливали, наверно потому, что он был сам по себе и особо ни к кому не лез: ни за помощью, ни с советами. Он был самоуверенным, держался строго, на всё у него было своё мнение. Он был грамотным специалистом и делал всё на совесть, за это его уважали. Среди техников можно выделить, постоянно жалующегося Миху, и вечного раздолбая Сазона. Миха был небольшой, с чисто русским лицом, с русыми усами. Он жаловался постоянно и на всё, при этом с таким удивлением, что он, не то что не ожидал, а предположить такого не мог. Он постоянно курил и делал печально-задумчивое лицо. Всем было весело, когда он жаловался на очередную свою проблему. Он это делал с энтузиазмом и большим удивлением, при этом расширяя глаза и направляя свой взгляд на что-то в воздухе перед собой. Все над ним всегда подшучивали, но любили за его прямоту, честность и не желание лезть в чужие дела. Сазон был большим ребёнком и строил из себя большого всезнайку. С ним никто не хотел работать, но терпели его как данность.

Все сидели и тихо пили чай, ожидая начальника смены. Только Миха, как обычно, что-то тихо высказывал в пустоту, ни к кому конкретно не обращаясь. Бычков сидел напротив, на стуле, как обычно, упёршись взглядом в пол, как будто вспоминая что-то.

— Ну, чё, дотащили бревно? — спросил отрывисто, улыбаясь, Бычков, обращаясь к Михе.

Миха, надувая щеки и округляя глаза, продолжая смотреть в одну и ту же точку, что-то хотел сказать, но, прерванный вопросом Бычкова, резко переменился и с самодовольной улыбкой протяжно выдавил:

— Даа… Брёвнышко то, что надо! — протянул он. — Теперь мне хоть какой мороз. С таким брёвнышком… совсем другое дело. — Отрывисто сказал Миха, представляя, сколько дров можно будет получить с такого бревна.

Мишка жил совсем рядом с аэропортом, в посёлке, в своём доме, срубленном ещё дедом. Печку топить дров не накупишься — дорого очень. Вот он и ищет всякие возможности. А на днях увидел — бревно валяется недалеко от дома. Он поспрашивал — никто ничего не знает. Походил пару дней вокруг, глаза горят: такое брёвнышко и ничьё! Рассказал, стал упрашивать, чтоб помогли дотащить, самому-то не как — большое. Кое-как уговорил — пошли трое. Верёвкой обмотали и вчетвером потащили. Благо тащить недалеко. Бросили во дворе, а там уж Миха сам потом справится.

Бычков усмехнулся и опять задумчиво упёрся в пол. Миха получив заряд положительных эмоций, стал ещё больше улыбаться, и видимо, представлять что-то приятное связанное с бревном.

— Тут вчера мужик приходил, — Бычков прервал тишину, заикаясь, и посмотрел с улыбкой на Владимира, — где, говорит, тот умник, что с бревном вчера таскался?

Миха, не поняв юмора первое мгновенье, встрепенулся и, округлив глаза, серьёзно выбросил:

— Какой мужик?

Все засмеялись. Миха понял, что это шутка, но серьёзного выражения лица не переменил.

— А то смотри, найдёт — заставит обратно тащить.

— Пшш… — выдохнул Миха. — А я чё? Пусть кто хочет меня ищет. Я завтра бревно распилю и всё. Скажи что это я.

— Даа… — вздохнул, успокаиваясь от смеха Бычков, и опять уперся скучающим взглядом в пол.

За дверью послышались шаги. Это был начальник смены. Он обычно не заходит в бытовку, а идёт дальше, где в большой комнате его уже ждут главные инженеры и техники.

— Пойду, посмотрю. Что там сегодня. — Бычков встал, медленно надел шапку и вышел.

Все продолжали сидеть. За дверью слышался шум. Слышно было — что-то бурно обсуждали. За дверью ещё кто-то прошёл. Шум то стихал, то замолкал. Через пару минут вернулся Бычков. Сел, как будто он не уходил. Задумался.

— Ну, чё там наши командиры? — не выдержал первый Александр.

— Да у слонов* там опять что-то. Машина пришла с замечаниями. С крылом что-то. Генераторы ставить будут. Нам то… по форме* пройдёмся. Максим, генератор пойдёшь подключать? — Бычков посмотрел на Максима, как будто спрашивая «сможешь то, или кому другому поручить?».

— Пойду, — спокойно ответил Максим, не задумываясь. Другого ответа никто и не ждал.

— Ну ладно… пойдём что ли? — сказал Бычков, как будто сам себе. Не дожидаясь ответа, встал и вышел из бытовки. Вслед за ним потихоньку вышли все остальные.    

Через какое-то время все уже были на самолёте.

ЯК-42 стоял на привычном месте. Ангара у аэропорта не было, поэтому самолёты стояли прямо на улице, на специально отведённой площадке. Вокруг Яка стояли стремянки. Техники потихоньку разошлись по своим местам: слоны на стремянках устанавливали генераторы, спецы в самолёте проверяли пожарку, возились с электрикой. Максим проверял лампы на приборной доске и менял перегоревшие. Он работал техником недолго, поэтому серьёзную работу ему ещё не доверяли. В основном, он выполнял не сложную работу, не требующую больших навыков, а в свободное время работал с документацией, изучал матчасть. Такой не сложной работой было подключение генератора. Генераторы стоят в нижней части двигателя: на каждом двигателе по генератору. Под двигатель подкатывается стремянка. Слоны устанавливают сам генератор, а задача спецов подключить силовые клеммы. Слоны уже установили один генератор на левом двигателе, и перешли на другой. Максим, закончив с лампами, полез на двигатель. Неудобство состояло в том, что слоны, ставя генератор, не особо заботились, на каком расстоянии оказываются при этом клеммы от силовых проводов. Зачастую оказывается, что провода до них не достают. Приходится провода, толщиной с большой палец, каким-то образом, натягивать на клеммы. К тому же все делается на морозе, а так как закручивать гайки в перчатках не удобно, приходится их снимать. Работать без перчаток, с железным ключом в руках, на морозе — удовольствие не из приятных.

Ближе к обеду, Максим подключил все генераторы, остальные спецы тоже закончили всю намеченную работу. Все стояли недалеко от самолёта, возле вагончика начальника производства и курили (это было специально отведённое место для курения). Только несколько человек стояли возле крыла с левой стороны. Это был главный инженер слонов Мартинов, пара техников из их бригады и Бычков. Максим слез с правого двигателя и проходя мимо этой группы, остановился: делать было нечего, и он решил посмотреть, что здесь происходит. Бычков стоял как бы чуть в стороне; он старался особо не лезть, но полностью владел ситуацией. Слоны возились с закрылком. Видимо у них что-то не получалось. Мартинов отошёл от своих техников и подошёл к Бычкову, вместе стали смотреть на техников, возящихся у закрылка.

— Да… Сколько раз уже говорил им. Нет, не слушают — С упрёком, ни к кому особо не обращаясь, тихо сказал Мартинов. — Возимся уже второй год с этой машиной. Пока летает. Дождутся, когда упадёт — да поздно будет.

— Да... — Бычков выдохнул с сожалением.

Техники продолжали работать, был слышен звонкий стук кувалды о железо. Мартинов за два года уже не однократно писал о проблемах на этой машине: приходит постоянно с одними и теми же замечаниями, — но начальство всё отнекивалось: мол, можно пока обойтись, сделайте что-нибудь. И так со всем. Вот и делали: там подобьют, здесь подправят, а агрегаты уже по несколько ресурсов отработали — гни не гни, а отказать может в любой момент. Инженеры это понимали, но сделать ничего не могли.

Бычков с Мартиновым стояли и думали, что можно ещё сделать. Обращаться к начальству было бесполезно — ответ был известен. Максим стоял чуть вдалеке от техников и наблюдал как они работают кувалдой. В этот момент, он заметил начальника производства направляющегося к самолёту от своего вагончика. Начальником производства был Хабаркин. Это был большой, широкий человек, лет пятидесяти, немного сутуловатый с крупным, круглым лицом. Взгляд у него был прямой, но туповатый. Руки у него всегда были в карманах. Он редко когда подходил к самолёту и мало общался с техперсоналом, в основном с начальником смены. Он сидел в своём вагончике и иногда вызывал к себе техников и инженеров, чтобы уточнить, как и что происходит. Один раз он даже вызвал Максима. Спрашивал как ему работа и вообще планы на будущее. Советовал, как ему работать, на что обращать внимание. В основном всё, что он говорил, полностью противоречило тому, что говорили Максиму спецы, с которыми он работал. А спецы говорили просто: больше нужно работать с матчастью, и не просто читать карты*, а больше работать с железом на самолёте. Хабаркин же советовал больше времени проводить в учебном классе. А какой учебный класс? Когда самолёт приходит, нужно быстро провести все проверки, да ещё по ходу постоянно что-то всплывает — мелкий ремонт неизбежен; постоянно, что-то приходится ремонтировать, менять, а людей не хватает. Начальника производства многие боялись, в основном, потому что он был начальником и от него многое зависело.

Хабаркин подошёл и встал немного отдалённо между инженерами и техниками. Ничего не говоря, стал смотреть на происходящее. Техники покосились на него и, не останавливаясь, оживлённо продолжили работать. Инженеры тоже заметили Хабаркина, взглянули на него и, молча, продолжали смотреть. Так они простояли несколько минут. Техники кричали, махали кувалдой, Хабаркин кидал свой понурый взгляд то на техников, то на инженеров. Что-то происходило в его голове: толи он хотел помочь, то ли возмутиться — понять было трудно. Инженеры на него не обращали внимания, помочь он точно ни чем не мог.

— Ну, как, получается? — с немного извиняющимся тоном, обратился Хабаркин в сторону инженеров. Бычков с Мартиновым взглянули на него и, не слова не сказав, продолжали, молча, стоять, упёршись взглядами на работающих техников. Хабаркин посмотрел на них вопросительно, ожидая ответа и не получив его, растерянным взглядом упёрся перед собой.

— К обеду успеете? — продолжил Хабаркин, помолчав с минуту.

— Иди ты отсюда! — раздражённо сказал Бычков, не смотря в сторону Хабаркина.

Все были в шоке от такого резкого выпада инженера в сторону начальника, но вида не подали. Техники продолжали работать, Максим почувствовал какую-то неловкость, как будто он оказался случайным свидетелем того, что его не касается. Хабаркин, растерянно, посмотрел поочерёдно на всех, кто при этом присутствовал. Как бы прикидывая: много ли людей слышали это? Потом уставился перед собой, постоял немного и ушёл к себе в вагончик. Техники продолжали бить кувалдой, работа шла своим чередом.

II

На другой день, после обеда, должны были гонять движки. После того как все работы на самолёте сделаны, его выгоняют на площадку, закрепляют тросами за специальные места в районе шасси, с одной стороны, и к крюкам, намертво заделанными в землю, с другой стороны. Запускают двигатели и выводят на взлётный режим. При этом смотрят, как работают двигатели и системы, контролирующие работу двигателей. В этом процессе участвую все инженеры. Следит за всем инженер ОТК*. Инженером ОТК был недавно принятый на работу молодой специалист, пришедший из другого аэропорта. Звали его Вадик. Он был небольшого роста, широкоплечий. Говорил басом, что было абсолютно не сопоставимо с его внешностью, и чем он сильно, по началу, удивлял окружающих. Но постепенно все к нему привыкли. Это был абсолютно безобидный человек, он был одновременно и мягкий и жёсткий: по ситуации. Но, несмотря на всю жёсткость, он всегда немного колебался, прежде чем принять какое либо решение, потому что боялся обидеть и показаться неучтивым. Он был фанатом авиации, чем удивлял очень многих, которые продолжали работать по привычке или от безысходности. Вадим же пришёл в авиацию специально, осознавая, в каких условиях она находится. Он так же печально смотрел на всё происходящее, на весь бардак, творящийся в аэропорту, но всё равно работал самоотверженно. Он часто заходил к спецам в бытовку, когда было время, пил чай, общался. Он мог часами рассказывать про разные самолёты: военные и гражданские. Он был в курсе последних событий в сфере авиации, следил за развитием отросли. Многие уважали его за это. Были и те, которые относились к нему как к чудаку.

Самолёт уже был готов к гонке двигателей. Все стояли рядом, чего-то ждали. Вадик стоял вместе со всеми и просто наблюдал. Ночью шёл снег, и на крыле лежал толстый слой снега. По правилам было запрещено производить гонку двигателей со снегом на крыле. Но все знают, что ничего страшного в этом нет, и делали это уже неоднократно. Но так как Вадик был инженером ОТК, и он должен был следить, чтобы никто не отступал от правил, и отвечать ему, если что — все ждали от него указания. Вадик стоял, и, то ли не понимал, то ли понимал, но не хотел, но не принимал никакого решения.

— Ну, чё…, чистить надо, — наконец не выдержав, угрюмо сказал Мартинов. Он побаивался начальства и понимал, что если что, вместе с Вадиком, попадёт и инженерам, а значит и ему.

Вадик стоял и видел, что никому ни хочется лезть на крыло с лопатами, и что он должен принять решение. Он стоял с виноватым лицом, как будто ему лично нужно было чтобы все лезли на крыло, а не правила того требовали.

— Ну, надо значит надо, — пробасил он, с извиняющейся улыбкой. — Вы с одной стороны счистите, а ту сторону всё равно не видно.

Техники, с деревянными, широкими лопатами полезли на крыло. Нехотя, с большим нежеланием очистили одну сторону крыла. Действительно, с той стороны, которая была со стороны АТБ*, казалось, что самолёт стоит полностью очищенный от снега. То, что с другой стороны на крыле был снег, видно не было. Открыли самолёт, все расселись по креслам, затащили печку — стали греться. В кабину сели инженеры. Дальше всё было как обычно: запустили двигатели, прогнали по режимам. Гул стоял — даже внутри самолёта уши закладывало. Отработали, как положено. Проявившиеся отказы отметили в карте. Под конец Вадик с инженерами вышли из самолёта, двигатели ещё работали.

— Ну, вроде нормально сегодня, — сказал Мартинов.

— Да. Там мелочёвка, щас быстренько доделаем, — добавил Бычков.

В это время от вагончика начальника производства отделилось что-то — Бычков заметил это.

— Едет что ли кто? — спокойно сказал Бычков, обращая внимание остальных на отъехавшую от вагончика служебную, жёлтого цвета, машину.

— Хабаркин наверно. Его здесь только не хватало. — С недовольством сказал Мартинов.

— Где-где, а где не надо, он тук как тут, — с недовольной усмешкой произнёс Бычков.

— Ладно, посмотрим, — Вадим понимал, чем это для него может кончиться, — вы идите в салон, я здесь постою ещё.

— Ладно, я пойду чтоль, — извиняющимся тоном сказал Мартинов и пошёл в салон. Он не любил каких либо разборок с начальством и старался их избегать.

Жёлтый бобик сделал крюк и подъехал, как раз с той стороны, где не было счищено крыло. Хабаркин вышел из машины и направился к Бычкову и Вадиму, стоящим у трапа самолёта.

— Всё нормально? — обратился Хабаркин к Бычкову, подходя к ним.

— Нормально, — холодно ответил Бычков. — Щас мелочи добьем и всё.

Хабаркин, получив ответ, кивнул одобрительно головой и перевёл свой взгляд на Вадима. Он посмотрел на него укоризненно, но ничего не сказал. Вадим тоже молчал, он понимал этот взгляд, но отдался полностью на волю судьбе — будь что будет. Хабаркин перевёл свой взгляд на самолёт и, повернувшись, не говоря ни слова, пошёл к машине. Машина быстро удалилась в обратном направлении. Уже темнело. Двигатели заглушили. Потихоньку все стали расходиться по бытовкам.

До конца рабочего дня все обычно сидят кто в курилке, кто в бытовке за чаем: обсуждают ещё один минувший день, а иногда просто всякие пустяки. Так просидев час-полтора, а то и больше, все потихоньку расходятся по домам. В это время уже совсем темно. Уходя, все идут через перрон небольшими группами: по два три человека — на проходную. На перроне среди темноты стоят самолёты освещённые прожекторами. И, проходя мимо этих одиноко стоящих самолётов, не верится, что ещё сегодня они свистели своими движками и рулили по взлётной полосе и куда-то летели. Сейчас они просто стоят и, наконец, никому от них ничего не нужно. Всё вокруг замолкает, и только снег падает, тихо шурша своими маленькими снежинками, которые сверкая и крутясь, опускаются на крылья самолётов.                

Конец.

Пояснения.

Спецы — авиационные специалисты, работающие с электрооборудованием.

Слоны — двигателисты, авиационные специалисты, работающие с двигателями, планером, шасси.

Форма — определённый перечень работ. Существует несколько форм зависящие от часов налёта или наработки авиаоборудования, соответственно с разным объёмом работ.    

Карты — в технологических картах приводится подробный перечень действий по конкретному виду работ, так же указывается необходимый инструмент.

ОТК — отдел технического контроля.

АТБ — авиационная техническая база.