Олеся Коптева — Не оглянись

«без предательств не будет веры,

без комедий не будет фарса.

и опять: все мужчины с Марса,

ну а мы? ну а мы с Венеры…

… без разлуки не будет встречи,

без ошибок не стать умнее…»

Н. Чернова

Лиза стояла в темноте и курила. Горячим светлячком мелькал кончик сигареты и далеко в черном небе желтым абажуром светила луна. Иногда Лиза прищуривала один глаз и обрисовывала контур светила за шторой. Красивая луна. Похожа и на сырную голову, и на блинчик, и на золотую монету. А Крысинда Маргарита сейчас, наверное, спит, луны не видит и всякие гастрономические и прочие ассоциации ей в голову не приходят. Иногда Лизе казалось, что она сама во всём виновата. Хотя в чём «во всём»? «В том, что люблю чужого мужа», — отвечала она сама себе и начинала философствовать: «Есть понятие «мой муж» и «мой Человек». Именно так, с большой буквы. Можно выйти замуж за абы кого — для галочки ли, для статуса, или из каких своих корыстных соображений, а Своего человека так и не встретить. Или пропустить. А можно вот так — прямо клубок латиноамериканских страстей. Саша Островский — мой человек, но Риткин муж. Парадокс. Он готов ей тапочки в зубах приносить, а она не видит этого, не любит, не ценит. А он тоже хорош: прыгает вокруг своей Крысинды как прыщавый подросток, и не замечает, что совсем рядом, в квартире напротив, живет человек, готовый согреть его теплом домашнего очага и окружить лаской, заботой, чистыми выглаженными рубашками, недырявыми носками и ароматом домашней выпечки, — она, Лиза Копейкина. Как-то она попросила его зайти и починить подтекающий кран. Уже через пару минут Островский явился, бренча чемоданчиком с инструментами. Тогда она и попыталась ему всё популярно объяснить — словами и на деле. Уходя, Островский кивал на каждое её слово, как китайский болванчик, и виновато улыбался. Потом поправил футболку, подтянул джинсы, чмокнул Лизу в щёку и поспешно ретировался. Лиза, подойдя к зеркалу, поправила выбившийся в пылу страсти светлый локон и победно подмигнула отражению. Позже выяснилось, что «принц» сбежал не чемоданы собирать с целью недалекого переезда на новую жилплощадь, а помчался разогревать своей Риточке ужин. Лиза помяла сигарету в пепельнице и опустилась на скрипучую тахту. Тахта пережила почти три поколения, и, по-видимому, сдавать позиций не собиралась, хоть и скрипела на все лады. Лиза закрыла глаза и в голове возникла картинка из прошлого: 80-е, обыкновенная коммуналка в подмосковном городке. Шестилетняя Лизонька лежит на тахте, у неё ОРВИ, температура, по телу прыгают колючки озноба, а в голове горячо и тяжело, и оттого хочется плакать. Боль и нездоровое состояние окутывает, заливает музыка: в соседней комнате Рита Каменева играет на пианино, осторожно трогает клавиши тонкими цепкими пальчиками. Старается играть тише, это чувствуется, но не заниматься Рита не может — завтра у неё «а-ка-де-ми-чес-кий зачёт». Лиза отворачивается к стенке, и почему-то думает, что точно знает: в другой соседней комнате, через одну от Каменевых, у самой стенки сидит Севка, тоже слушает пианино и шлёпает обветренными губами.

По странному, почти волшебному, стечению обстоятельств, повзрослевший Севка и сейчас сидит у стены той самой коммуналки, и тоже вспоминает тот апрельский вечер 1982-го. Даже не вспоминает, он в нём и живёт. И помнит его всегда, если не сказать: только его и помнит. Ему кажется, что за тонюсенькой стенкой (в квартире прекрасная слышимость!), как и много лет назад, сидит на крутящемся стульчике Рита Каменева. Щёлк-щёлк! — это она открывает портфель и достает ноты, скрип! — робко скрипнул рассыхающийся стул, а дальше странный звук, «как будто змея кольчужной кожей скользит по плиткам», — думал маленький Сева, прочитав «Рики-Тики-Тави», — это Рита гладит клавиши и начинает играть. Севка поднимается, потревожив мух — те, доселе пользовавшиеся мечтательной истуканообразностью человека, бесстыдно ползали по его лицу и оголенным рукам, — и идёт по комнатам. Раньше здесь жили целых 4 семьи, а теперь только Севка с матерью. Он заходит в бывшую комнату Каменевых и удивляется: а где же девочка, где Рита? Она ведь только что играла! Вскоре он уже и не помнит, зачем пришёл сюда, и идёт на кухню. Там на столе коробки с деталями шариковых ручек и бумага — если склеить уголки, получатся конверты. То, что нужно делать со всем этим, Севка помнит лучше всего, а если и забывает, не беда. Он должен склеить сколько-то конвертов и сделать сколько-то ручек за месяц. Скоро вернётся с дежурства мать, она поможет. Севкино лицо освещено старой лампой: на лице, в уголках глаз и губ, блуждает романтическая улыбка, в ушах звенит жужжание мух и Ритин зачетный вальс Шопена.

Рита посмотрела на часы: 04.33. Она сидела на кровати и покачивалась из стороны в сторону уже около получаса. Смысла эта качка никакого не имела, бессонницы не устраняла, но комфорт в душевное состояние определённо вносила. Взглянув на фосфоресцирующий циферблат в очередной раз, она решительно встала в кровати, накинула халатик и пошлёпала на кухню: «Хватит раскачиваться, как сомнамбула в невесомости. Всё равно не усну. Надо попить кофе и подумать. Итак, на повестке ближайшего получаса: «Былое и думы. Ранний подъём».

Погремела приборами, пошипела выплеснувшимся из турки кофе, устранила следы аварии на плите, зевнула. «Ну вот, теперь опять спать хочется! И кофе отдаёт шашлычком на углях. Как в анекдоте про меланхоличную лягушку: «Целый день дождь, ни одного комара, ещё и к попе что-то прилипло». На работе проблемы, муж изменяет, ещё и кофе пригорел. Впрочем, первое не особо удивляет — события в бизнесе вообще напоминают фильм «Челюсти», а вот муж, конечно, порадовал. Так всё странно получилось, я даже не сразу и не поняла. «Возвращается муж из командировки…» Отличненько! Полпятого утра, а мы бодры и веселы. Может, кофе рядом с коноплёй обжаривали?» Усмехнувшись, она вспоминала: возвращалась домой с работы, как обычно, засиделась в офисе, приехала около полуночи, поздоровалась с консьержкой, в своих мягких сабо поднялась на второй этаж, стала искать в сумке ключи, остановившись в полумраке пролёта. Вдруг в подъездной тишине за обитой клеёнкой дверью раздался «чмок», дверь открылась, и на площадку вышел Островский. Копейкина, томно глядя на своего Ромео, светила ему, пока он не открыл дверь своей квартиры. Риту никто из них не заметил. Она выждала минуты три, поднялась, нажала кнопку звонка. Её ослепило электрическое сияние, а в нём — щенячьи-восторженные глаза мужа:

— Привет, мой полуночный цветок!

— Здравствуй, муж мой! — в тон ему устало выдохнула она. — Не знаешь, Лиза Копейкина дома? — Рита посмотрела на него снизу вверх, снимая полусапожки.

Островский уже было радостно заспешил на кухню, но остановился, напрягся:

— Нет. Почему я должен знать? — неожиданно визгливо спросил он.

–Да, ладно, не нервничай, я просто так спросила. Ей моя замшевая сумочка нравилась, но она подобную, только бежевую, нигде найти не могла, а я сегодня в бутике около офиса увидела. Надо ей сказать.

— Да, — с заметным облегчением выдохнул Островский, — надо. Правда, я её уже где-то неделю не видел. Может, уехала куда? — и он хозяйственно загремел чашками на кухне.

«Терпеть не могу, когда мне лгут. Просто ненавижу», — думала Рита, прихлебывая обжигающую жидкость. Против правды, даже самой горькой, легко в том плане, что видишь, против чего сражаешься, а ложь — она многолика и редко бывает одна. Чаще — несколько. И никогда не знаешь, когда именно и чем ударят. Вот возможные партнёры по бизнесу перед подписанием выгодного контракта неожиданно ушли к конкурентам. Теперь и общаться не хотят, и объяснять ничего не желают. Всё твердят, что их предали. До сих пор не разобралась, в чём дело, но предположительно кто-то из своих передал конкурентам основную концепцию очередного рекламного проекта моего «PRoject»а и условия контракта. Те, естественно, подсуетились, мысль усовершенствовали и с радостной ухмылкой выдали клиентам вначале: «Мы всё знаем», а потом и улучшенную идею.

А тут ещё надежный тыл сходил на сон грядущий на адюльтер к соседствующим гражданам. Уж хоть бы не врал! Хотя…сама виновата — меня сотрудники компании видят чаще, чем муж, но никто же не обещал, что будет легко. Причём нам обоим. Просто казалось, что Саша Островский, скромный студент физмата, а ныне гендиректор завода металлоконструкций, будет любить меня всегда и ждать ежеминутно, как семья майора-заполярника — с накрытым столом и караваями на рушниках. А мне необязательно страстно кидаться ему на шею после очередного ужина — увы, я не эмоциональнее замороженной куриной тушки. Казалось, он всё понимает, и его это устраивает, и больше ему не надо. А вот на тебе — надо! Оттого и на сторону сходил. Изменил. Предал. А был ли в твоей жизни, Рита Каменева, кто-то, кто любил, был любим и не предавал, не мог физически? Она вздрогнула, подавилась кофе и закашлялась. В спальне эхом отдалось негромкое похрапывание мужа. Закрыв глаза, Рита увидела перед собой четкие, как в строчке телеграммы, буквы: Гена Свиридов.

–…а в конце ролика заставка с логотипом компании и голос за кадром, — совсем юный, недавно принятый в творческую группу сотрудник Володя отчаянно смущался, — «Не вешайте лапшу на уши, лучше съешьте её!»

Рита невольно улыбнулась. Костяк она, чего греха таить, прослушала, а вот концовка ей понравилась.

— Ну, как? — осмелился поднять на неё глаза молодой креативщик.

— Хорошо! — кивнула Рита.

— Я ещё доработаю, — пообещал тот, — самое начало.

— Да-да, — охотно согласилась Рита, — там есть сырые моменты. Сам чувствуешь, да?

«И слава Богу, — думала она под топот удаляющихся с «летучки» сотрудников, — что чувствуешь сам. От Вашей руководительницы в последнее время толку чуть». Рита устало откинулась на спинку кресла. С того самого полуночного бдения над пригоревшим кофе, когда в памяти неожиданно всплыло имя давно забытого человека, она работала плохо. Точнее, не работала вообще. Вставала утром, приезжала на работу, проводила совещания и дай Бог, если вяловато просматривала документы или подписывала поданное секретарём, — обычно так и сидела в кресле, погружённая в воспоминания. В офисе — кто радостно, кто зло — шептались, что 37-летняя Каменева наконец-то забеременела. Молоденькая Лара на ресепшне, в очередной раз заглянув в кабинет шефини и узрев её в позе фараона, выдавала с хохотком: «Ну, всё. Опять ушла в себя, вернётся не скоро». И, в общем-то, была права.

1987

— Ребята, ну давайте же всё-таки что-нибудь решим! — взволнованно выкрикивала у доски тоненькая Люся Белохвостова, украдкой поглядывая на последнюю парту — среди всеобщего галдежа двое сидящих за ней, Денис Перегудов и Лена Лазуцкая, готовились к олимпиаде по математике, решали задачи со звёздочкой. Иногда Перегудов косился в тетрадку одноклассницы и, видимо подсказывая решение, словно невзначай касался её руки. Лазуцкая вспыхивала, Люся хмурилась и начинала кричать громче, жестикулировать интенсивнее — то ли от тающей надежды навести-таки порядок и привлечь внимание, то ли от этого ненавязчивого, почти случайного касания.

— А что тут решать-то, Сорока? — наивно распахнул голубые глаза двоечник Гоша Кабанов, в миру Хрюша, и запустил очередной самолётик в сторону Сони Петровской. Та дернула рукой и недовольно ахнула — лак лёг на ноготь неровной извилистой полосой. Её соседка, маленькая пухлая Рита Каменева, поправила на переносице очки и укоризненно посмотрела на Кабанова. Тот показал ей язык и отвернулся с намерением продолжить дискуссию:

— Отомстить ей надо! У, Колбочка! — он сурово потряс кулаком перед лицом невидимого врага. — Нет, ну ты подумай, а? Ладно, мне «два», я переживу, мне не впервой, так даже хорошо — для ровного счёту, а остальным-то за что?

— Да какая разница, — томно отозвался справа от него Саша Кирк. — Не было настроения, вот и наляпала «неуд»ов.

— Ты что же, Каркуша, думаешь, это достаточное основание? — сварливо спросила Лиля Мартынова, оторвавшись от модного журнала, который она смотрела вместе с Лерой Лившиц и Тоней Берёзкиной. — Или вот она всё визжала, что у нас ошибки одинаковые, а значит, мы друг у друга всё списали, а может мы всем классом недостаточно усвоили какую-то одну, общую тему?

— Правильно, Мартышка! — вдохновенно выдохнул Кабанов. — Я, например, по химии ни одну тему не усвоил, так что у меня с каждым общая найдётся!

Кое-где скривились в ухмылке.

— Ритка, Ритка! — не особо огорчённый неудавшейся шуткой тут же завертелся на месте Гоша, — а тебе-то «пару» за что?

Рита молчала.

— Она мне списать дала, — угрюмо пробурчал доселе молчавший Гена Свиридов.

— Рит, неужели квалификацию теряешь, тоже ошибок наделала, а он сдул? — ахнул расстроенно Кабанов. — Нет, ты ответь! Я же за себя беспокоюсь — мне потом как у тебя списывать-то, если ты за качество уже не ручаешься?

— Хрюша, ну! — хлопнул его по плечу Свиридов. — Там задача была на приведение своей реакции, придумать надо было, а я Ритину скатал. Короче, товарищи, я предлагаю провести операцию «Зоопарк».

Гул сменился непонимающей тишиной. Увлечённые логарифмами Перегудов и Лазуцкая в недоумении переглянулись.

— Да, товарищи на Камчатке, — заметив их реакцию, обратился к ним вышедший к доске Гена, — не откалывайтесь от коллектива! Вас это тоже касается. Предлагаю над дверью, над верхней перекладиной стояка подвесить мышь.

— Живую? — ахнула испуганно Соня Петровская.

— Ну, вообще изначально планировалось, что уже почившую. Хотя живую даже эффектней будет. Спасибо, Соня! Короче, Колбочка заходит, по привычке бабахает дверью, и мышь, привязанная за хвост, мирно валится ей на голову.

— Думаешь, испугается? — флегматично поднял на него глаза от цепей амперметров и гальванометров Вадик Сафронов. — У неё в естественном кабинете и мыши, и змеи, и лягушки.

— Ну, дорогой мой, — пожал плечами Гена, — одно дело, когда зверюшка молча существует в пробирке со спиртом, и другое — когда она у тебя в волосах хозяйничает. Кстати, лягушку тоже можно подвесить.

— А где мы их найдем-то? — деловито поинтересовался тихий Федя Светлов.

— О! «Их»! — среагировал Кабанов. — А Вы, мой друг, с лягушками на «Вы»?

— Ну, хватит, Пятачок! Федор, было бы желание! И ещё. Нужно, чтоб все были согласны и никто потом ни на кого вину не перекладывал.

— В общем-то, повод дуться на химичку у всех есть, так что недовольных найтись не должно, — осторожно предположил Толя Синицын.

— Ага, — похлопала серыми глазами его соседка по парте Лена Амирова.

— Ага, — грустно поддакнула Люся Белохвостова. На том и разошлись.

Через неделю операцию мщения преподавателю естественной дисциплины можно было считать выполненной. Результаты впечатлили и организаторов, и исполнителей: чувствительная химичка потанцевала минуты две дикий танец какого-то гордого африканского племени с животными на голове, возопила срывающимся голосом: «Ну, я вам этого не прощу!» и убежала за директором. Естественно, когда в класс вошла наспех собранная административная «комиссия», им на головы никто не упал — многострадальные братья меньшие были отвязаны и отпущены загодя, а ученики восседали за партами с наивнейшим выражением лица.

— В последний раз спрашиваю: кто был инициатором этой глупой, детской, нахальной проделки? — грозно топая по кабинету, басил директор школы Петр Васильевич. Остановившись у парты Свиридова, он гневно зыркнул глазами на заплаканную Ольгу Леонидовну с колтуном на голове — каждое его определение «проделки» она сопровождала многозначительным «Да!»

Рита покосилась на Гену. На лице того играла масса чувств и радуга красок. Вдруг он упёрся кулаками в парту и начал медленно подниматься. Петр Васильевич, полыхая праведным гневом, смотрел в конец классной комнаты, в частности, на Кабанова, и Гену не замечал.

— Ты что, аттестат себе испортить решил? Идиот, из школы же не выпустят, останешься на всю жизнь дворником, — шикнул на Свиридова Кирк.

Рита бросила на Гену немой умоляющий взгляд: «И правда, сиди, рыцарь!»

— Это я, — вдруг раздалось сзади.

Все повернулись. У последней парты одиноко стоял Гоша. Его курносая физиономия в шапке темно-русых волос выражала что угодно, но не раскаяние.

— Я так и думал, — облегченно кивнул директор, — пойдём ко мне в кабинет, там поговорим. Не нужно остальных отвлекать от учебного процесса. И так урок сорвали.

Гоша согласно кивнул и под сочувствующими взглядами одноклассников и испепеляющими — завучей и Ольги Леонидовны, нарочно громко шаркая кроссовками, поплёлся за директором.

В перемену его облепили «братья по оружию»:

— Ну, как?

— Что сказали?

— Очень попало? — неслось со всех сторон.

— Всё. Сказали: расстреляют, — уныло констатировал Гоша, и тут же залился счастливым хулиганским смехом.

— Фу, дурак, Хрюшка, — дёрнула его за рукав Рита.

— Видишь ли, солнце моё! Ты что, думаешь, я герой, да? Вовсе нет! — он доверительно наклонился к ней и взял под локоток. — Мной руководил исключительно холодный расчёт. Я берёг свою репутацию.

— В смысле? — сверкнула на него линзами Рита.

— Ну, как же! — досадливо протянул тот. — Я тут боролся целых десять лет, сражался за титул оторвы школы, и вдруг моё место пытается занять какой-то ушлый самозванец?

Все, включая дувшегося до того Свиридова, засмеялись.

— Да-да-да, именно так, мой революционный собрат! — Гоша назидательно постучал пальцем по груди Свиридова. — Крепко подумай в следующий раз, прежде чем отбивать чужие лавры!

Отзвенели апрельская капель, отгремели майские парады и демонстрации. После «Последнего звонка» всем классом пошли в поход.

— Ребята, место-класс! — заливался соловьём Кабанов. — Лесок, полянка, пруд — словом, здорово!

Все недоверчиво переглядывались, но шли за проводником.

— …и всё-таки он выдающийся писатель, у него очень и очень прогрессивные идеи, просто он не очень известен и не совсем понят, — донёсся до Риты бойкий голос Лены Лазуцкой. Каменева обернулась: Лена помахивала небольшой сумкой, рядом, снисходительно улыбаясь, пыхтел под тяжестью рюкзака и двух пакетов Денис. Их догнала раскрасневшаяся Люся:

— Денис, а ты куда поступаешь?

— А? На юридический, — рассеянно ответил он и продолжал, повернувшись к Лене:

— Может, ты и права, просто он очень нестандартно мыслит.

— Вот! — победно воскликнула та. — А стандарты — это шаблоны! Их надо уничтожать!

И они ушли вперёд, продолжая спорить. Люся, поравнявшись с Ритой, горестно указала на пару:

— Вот…Знаешь, Каменева, только тебе скажу, и то потому, что знаю: не выдашь, и Перегудову глазки не строишь. Ритка, я так за него замуж хочу!

Та отшатнулась от неожиданного откровения, удивлённо посмотрела на Белохвостову.

— Да, — досадливо подтвердила та, — и детей хочу, и фамилию его, и его самого…тоже…

— Ну, если очень захотеть, можно…Всё можно, Люсь, — грустно улыбнулась Рита.

— Спасибо, — хмыкнула та и зашагала быстрее, стремясь догнать Мартынову.

— Только надо ли? — закончила Рита в одиночестве и обернулась — отчего-то нигде не было видно Гены.

— Ну, что ты там потеряла, Цветочек Каменный, вчерашний день? И вообще, товарищи, такими темпами мы с вами до места доберёмся в почтенном возрасте. Быстрее! — взмолился Гошка, и, сверкая густой шевелюрой меж ветвей, помчался дальше.

Темнело, в воздухе раздавалось сварливое потрескивание костра и жужжание комаров. Саша Кирк, помахивая заграничной футболкой, отгонял назойливых насекомых от Сони Петровской. Гена задумчиво перебирал струны старенькой гитары. Это робкое дребезжание звучало фоном очередного научного диспута Лены и Дениса. Люся трагически заламывала руки и кусала губы. Лиля, отчаявшаяся в перманентных попытках отвлечь подругу от созерцания чужого счастья, в конце концов махнула рукой и присоединилась к самой многочисленной компании. Оная, возглавляемая Гошей, потрошила недавно пойманную рыбу. Достаточно нелицеприятную процедуру все отчего-то проделывали с очевидным энтузиазмом. Рита подошла к костру, подвесила котелок с водой для ухи. На обратном пути к «рыбному цеху» её окликнул Гена:

— Пойдём погуляем!

— Темно уже! — поёжилась она.

— Да мы недалеко.

Они шли по вечерней росе и молчали. Попытались заговорить одновременно, и оба рассмеялись.

— А я стихи пишу…хочешь, почитаю? — дрожа от страха и сладостного стыда спросила Рита.

— Давай, — кивнул Свиридов.

— Я дарю тебе сердца кленовых листьев,

А взамен не надо ничего. Совсем.

Листопад над городом кружится

Недосказанных когда-то теорем.

Их напишут на асфальте мелом

В счастье или наказанье нам.

Может, в формулах тех белых-белых

Где-то есть и наши имена, — неуверенно продекламировала она.

— О, так красиво! — восторженно протянул Гена. — Это мне? — спросил он.

— Ну, пусть будет тебе, — пожала плечами она, как будто ей было всё равно.

— Рита, — вдруг он остановился перед ней, и, не снимая очков, быстро прикоснулся своими холодными губами к её.

Когда они возвращались, Рита услышала, как где-то слева хрустнула ветка и раздался топот бегущих ног.

Через две недели Рита уехала в Москву поступать на экономфак, а, вернувшись, бросилась звонить Гене: поступила!

— Рит, а Гены дома нет, — вышла из ароматной кухни мама, вытирая руки полотенцем. — Он на Север уехал.

— Как? Как на Север? — та всё ещё прижимала трубку к уху, слушая пульсирующие гудки.

— С экспедицией. Он звонил тебе и очень сокрушался, что лично увидеть не может. Дня три назад уехал.

— Но почему меня не подождал, не попрощался? — просипела Рита и прикрыла ладонью подрагивающие губы.

— Ритусь, ну как же? — Мама обняла её за плечи и начала укачивать, как маленькую. — Это ведь экспедиция, группа…кто же его ждать-то будет?

Рита поскучала, поняла и простила. Так и остался он в её памяти своими смелыми песнями, двумя походами в кино и тем единственным поцелуем в лесу, когда он несмело дотронулся её губ, быстро и осторожно, как целуют иконы.

— Риток, тебе звонила твоя одноклассница, — прокричал с кухни Островский.

— Кто? — Рита застыла с ватным тампоном над полусмытым макияжем.

— Твоя одноклассница, Людмила Перегудова.

— У меня и знакомой-то с таким именем нет! Ты ничего не перепутал? — Рита тупо смотрела в глаза своему отражению.

— Ну, как же? Позвонила, спросила Риту Каменеву. Посмотри, там, на тумбочке, у телефона, листок. Я всё записал.

Рита, недоуменно хмыкнув, пошлёпала босыми ногами по паркету, взяла в руки страничку из делового блокнота:

«Людмила Перегудова (Белохвостова)

Встреча выпускников в 15.00, в это воскресенье на даче у Гоши Кабанова».

Далее каллиграфическим почерком Островского — подробнейшее описание, как добраться до дачного посёлка и контактный телефон Сороки.

— Рит, а что так рано-то? — взволнованным насекомым скакал Островский за Ритой по квартире. — Начало в три.

— Я хочу ещё в свой старый двор заехать. Может, знакомые кто остались. Тётя Люба Арсентьева, Севка, Лида Кашина, Аля Матросова. Ну что ты? — заглянула она в заплывающие грустью глаза мужа.

— Рит, ты вернёшься? — неожиданно спросил он.

— Да, — пообещала она, — если меня до костей не обглодают кровососущие.

— Средство от насекомых! — ахнул Саша и бросился к комоду.

Севка сидел на подоконнике и с по-детски полуоткрытым ртом следил за мухами. Они не боялись этого большого тихого человека и преспокойно ползали по окну, изредка останавливаясь и потирая мягкие лапки.

Полчаса назад в дверь позвонили. Мать открыла и ахнула:

— Господи, Рита! Севочка, посмотри! К нам Рита Каменева в гости приехала! — она бросилась обнимать гостью. — Ну, надо же, а? Не изменилась почти! Правда-правда!

— Здравствуйте, — вежливо сказал Севка. — Мама, но ведь это не Рита. Она маленькая и играет Шопена. Разве не слышишь? А это взрослая тётенька. Хотя и красивая, — признал он.

Рита удивлённо смотрела в спину удаляющемуся в комнату Севке и пошла на кухня за всхлипывающей тётей Любой.

Севка закрыл глаза. Опять пришло оно. Он поморгал несколько раз часто-часто, но оно не уходило. Севке даже казалось — снисходительно улыбалось. Он постарался сосредоточиться на мамином голосе.

— Вот такой диагноз. А как случилось…Он у меня после армии на завод устроился, — вперемешку со всхлипыванием и позвякиванием чашек неслось из кухни, — там с девушкой познакомился, я обрадовалась. Ну, думаю, перестал по тебе сохнуть. Может, ещё внуков понянчить успею. А тут мы его день рождения справили, 25 лет. Часов в одиннадцать все гости разошлись, а он Светочку провожать пошёл. На обратном пути выродки какие-то пристали, он по-хорошему хотел, договориться пытался, а они его бить начали. Ты подумай, а? Просто так, ни за что…, — тётя Люба заплакала.

Рита бросилась к графину с водой, протянула женщине стакан:

— Может, какое-нибудь успокоительное нужно?

— Да не надо, девочка, ничего не надо, — покачала седеющей головой та. — Мне и правда тяжело — оттого, что давно ни с кем не делилась. С тех пор, как ты родителей в столицу забрала, и поговорить не с кем. В общем, когда Севочка упал, они ногами стали…а кто-то по голове ударил. Теперь вот очень многого не помнит…Рита! — она судорожно схватила Каменеву за запястье сухими узловатыми пальцами. — Рита, ты не думай, он у меня не дурак! Он ведь всё, что скажешь, делает, в туалет, слава Богу, сам ходит, с судном я не ношусь, и кормить, как дитя малое, с ложки, не нужно, сам ест. Вот только и меня иной раз не узнаёт, и что только что делал, забывает, стоит, как оглушённый. Только Рита, ты представляешь, он у меня стихи пишет! Ты подумай, да? — некое подобие улыбки на секунду разгладило морщинки на лице рано постаревшей женщины. — Смотрю как-то: сидит, карандашиком по листку чирк-чирк, подошла, а строчки-то, слова-то какие складные!

Севка снова отвернулся к окну. Оно не ушло. Новая строчка по-прежнему стояла в голове. Севка вздохнул, взял карандаш, послюнявил и начал записывать. Почему получалось именно так — хорошо и складно, он и сам не знал. Казалось, кто-то изнутри диктует ему уже готовые стихи. Он перечитал, мало что понял, но ему показалось, что это о чём-то большом и значимом. Он, почему-то на цыпочках, вышел в коридор. На низенькой тумбочке у зеркала стояла дамская сумочка. Небольшой изящный предмет из дорогой чёрной кожи. Севка аккуратно согнул листок с только что записанными строчками и положил в средний отдел саквояжика. Не до конца осознавая, зачем он это сделал, и, возможно, тут же забыв о содеянном, Севка шумно втянул носом воздух, повернулся и пошёл на кухню. Почти у самого входа, в темноте, замер, прислушался:

— Тёть Люб, а та девушка, Света, она… — Рита подыскивала правильные слова.

— Вышла за Севиного друга, есть сынишка, 12 лет. Да я не виню её. Так хоть она счастлива, — вздохнула женщина, вытирая глаза большим серым платком.

— На что же вы живёте? Вам никто не помогает?

— Ну, как никто? Государство поддерживает! Денежки, правда, небольшие — это Сева пенсию получает, но всё же… а видишь ещё — Бог нас не забыл! — коробки на холодильнике? Добрые люди подсказали, теперь вот для какой-то фирмы конверты клеим, ручки собираем. Я ещё сторожем на складе работаю, так что денег нам хватает, ты не думай.

Сева, услышав шаги, вернулся в комнату. Рита подошла к зеркалу, взяла сумочку:

— Тётя Люба, Любовь Алексеевна, — она мучительно сжала губы и нахмурилась. — Я и не знаю, как предлагать… В общем, возьмите пожалуйста, я от души, правда! — она протянула женщине несколько стодолларовых бумажек.

— Что ты! — испуганно замахала руками та. — Убери! Ты и так вон сколько дорогих да хороших продуктов привезла, нам на месяц хватит! За это спасибо, а денег не нужно, я не просила…

Рита стушевалась и, краснея, сунула купюры обратно в кошелёк.

— Ну, хорошо, тогда давайте так поступим. Я вернусь в Москву и позвоню знакомому врачу. Он директор реабилитационного центра, наверняка у него есть хорошие психоневрологи.

— Риточка, да его уже сколько врачей смотрели! В каких только больницах не лежал! Бесполезно, говорят, случай безнадёжный…

— Тёть Люб, Вы сами-то верите, что он поправится?

— А как же! — кивнула вытирающие по щекам слёзы та.

— Ну, вот, — улыбнулась ей сквозь солёную пелену Рита. — А надежда есть всегда.

Сзади мягкие тапочки прошаркали по деревянному полу.

— Севочка! — обрадовалась мать. — Садись с нами чай пить!

— С малиновым вареньем? — уточнил он.

— И с конфетами, — показала на полную вазочку тётя Люба, — Риточка такие вкусные конфеты привезла!

Сева кинул и потянулся к посудному шкафчику за чашкой.

Откинувшись на кожаное сиденье дорогого авто, Рита глотала слёзы. Шофёр Владик временами с беспокойством погладывал на неё в зеркало:

— Маргарита Михална, Вам плохо, остановиться?

Она отрицательно качала головой, глядя в его коротко стриженый затылок. В сумке тихо затренькала трубка. Экран высветил: «Саша». Рита нажала на кнопку отключения вызова. Почти тут же запиликал модной мелодией мобильник Владика.

— Да, Александр Вячеславович, — вежливо откликнулся водитель. — Сейчас. Это Вас, — он протянул Рите свой телефон.

— Да, — тихо ответила она. От слайдера стального цвета пахло одновременно сигаретами, одеколоном и апельсиновой жвачкой.

— Рита! — заорала трубка взволнованным голосом Островского. — Что у тебя с телефоном?

— Связь плохая, — меланхолично сказала Каменева, поглаживая кожу переднего сиденья. — Не ловит.

— У тебя всё хорошо? — понемногу успокаивался муж.

— Да, — кивнула она. Островский этого не увидел.

— Я скучаю, — сказал он. — Рита, девочка моя, я…

И словно строя дамбу потоку бессмысленных нежностей, которые после его измены ничего для неё не значили, Рита закричала:

— Саша! Саша! Я не слышу тебя! Алё! Алё! — и, закрыв телефон, вернула Владику. Он хмыкнул, но ничего не сказал. Рита закрыла глаза, повозилась и, приняв наиболее удобное положение, притворно засопела. Снова запиликал слайдер Владика.

— Да, — почти прошептал тот. — А она спит. Ага.

«Приеду — разведусь», — неожиданно обыденно подумала Рита и уснула по-настоящему.

Машина остановилась. Рита открыла глаза. Из-за высоких металлических ворот вышел молодой человек в светлом костюме:

— Здравствуйте, могу я узнать Ваше имя?

— Каменева Маргарита Михайловна, — заспанным голосом представилась она, поправляя макияж.

Юноша кивнул, сверил по спискам и открыл ворота. За ними обнаружился деревянный дом и большой зелёный участок. По обеим сторонам от каменистой тропки расстилалась лужайка, чуть поодаль — кущи плодово-ягодных культур. С увитого плющом балкона на втором этаже коттеджа свесилась чья-то кудрявая голова и крикнула в сторону большой веранды справа от дома:

— Лилька, там ещё кто-то приехал!

Оттуда, прикрывая от яркого солнца глаза, вышла невысокая худая женщина и поспешила навстречу Рите и Владику, несшему ящики с вином и конфетами:

— Рита!!! Каменева! Привет!

Рита обняла сухонькую фигуру загорелой Мартыновой:

— Лилька…совсем не изменилась! Право слово! Только загар — как будто в солярии живёшь!

— Почти угадала, — весело рассмеялась та, — я там работаю.

— Риткааааа!!! — с деревянного крыльца с ребячьим гиком бежала Люся Белохвостова. Раскрасневшаяся, налетела на женщин, расцеловала Риту в обе щёки, с завистью оглядела льняной костюм одноклассницы.

— Слушай, упакована, конечно, как иностранные окорочка, не дёшево и сердито, а дорого, со вкусом и радуешь глаз.

— Да ладно тебе! — смущённо отмахнулась та. — А больше никого нет?

— Ай, Сонька Петровская, — нахмурилась Лиля. — Только она в доме, уже в сотый раз глаза красит, всё никак тени не подберёт!

— Да уж, — хмыкнула Рита, — вот кто точно не меняется! А наши все будут?

— Нет, — откликнулась Люся из кустов смородины, — Лившиц с Берёзкиной в Америке, приехать не могут. Контракт. Они же модели, может, слышала, — сказала она нарочито безразлично.

— Да, видела в женских журналах. А ещё один раз на показе знакомого модельера.

— Оо! — многозначительно вскинула брови Лиля.

К воротам подъехал ещё один автомобиль. Всё тот же секьюрити Сережа ответственно пошёл исполнять обязанности.

— Ну, кто там? — едва не подпрыгивала от нетерпения Мартынова. — А! Амирова с Синицыным!

Все пошли навстречу прибывшим.

— Лена, даже морщин нет! Совсем девчонка! — ахнула Рита.

— Ну что ты! — залилась громким смехом Амирова. — Я ведь уже бабушка! Двое внучат!

— Девочки, а я дедушка, — импозантный Толик погладил себя по наметившемуся пузику. — Ну, согласитесь, повзрослел!

— Да, стал совсем большой мальчик, — Люся погладила его по ежику седоватых волос.

— Ой, кого вижу, кого вижу! — раздалось сзади. Все обернулись. К ним шествовала Соня Петровская. Макияж поражал яркостью красок, короткое платье туго обтягивало пышную фигуру. Мадам, одетая явно не по возрасту, церемонно перецеловалась со всеми собравшимися, хрипло хохотнула, хлебосольным жестом махнула в сторону коттеджа:

— Хотите, дом покажу?

— Вы, Синицыны, идите-идите, — подтолкнула Лену с Толей Люся, — а мы с Ритой по саду погуляем.

— А, может, сготовить чего? Ну, салаты там? — Рита посмотрела на веранду, куда Владик отнёс продукты.

— Ой, сготовить! — махнула рукой Белохвостова. — Да Хрюндель уже всё готовое привёз. В коробочках и пакетиках, и ты ещё всего понавезла — на роту хватит. Рит, а ты сама дома не готовишь наверно, да? — она испытующе посмотрела на Каменеву.

— Неа, — та откусила большое красное яблоко, — у меня как-то муж больше кашеварит.

— Ну, да, — кивнула Люся. — Здорово, повезло тебе.

— А тебе? Мне когда Саша сказал: «Людмила Перегудова», я и не поняла сначала.

— Да, — грустно улыбнулась Люся.

— Значит, и дети у тебя теперь Денисовичи?

— Вны. Денисовны. Две дочки, Катя и Настя.

— Видишь, я же говорила, всё получилось, — Рита заправила Люсе за ухо завитую выбеленную прядь. Та внимательно посмотрела на одноклассницу:

— Так ты ничего не знаешь? Ну, конечно, правильно, куда тебе в Москве до наших провинциальных сплетен! — Она присела на резную деревянную скамеечку у альпийской горки, закурила. — Мой же два года назад к Лазуцкой ушёл, — Люся грустно усмехнулась, с силой потёрла лоб, — блин, самой до сих пор не верится.

— К Лазуцкой? Лене? — уточнила Рита.

— Ну, а к кому ещё? К ней самой! У Ленки почти сразу же после выпускного родители в аварию попали. Её тётка в Киев забрала, там она и институт какой-то закончила. А мы с Перегудовым поженились. Вот, двоих девчонок ему родила. Он свою адвокатскую контору открыл, я в больнице в бухгалтерии работала. В общем, не миллионеры, но каждый год на море ездили, одевались, само собой, не на рынке. А тут начал он домой приходить того, под мухой, а если и трезвый, то глаза, как у больного сенбернара. Оказывается, он её встретил. Представляешь, в магазине столкнулись! Во судьба, да? Он же в жизни в супермаркете в продуктовый отдел не заходил, чё попёрся? Гранат ему захотелось! Как беременный, ей-Богу! И её тоже после стольких лет чёрт дёрнул в родную дыру вернуться! Жила бы в своей Украине! Нет, ностальгия замучила! Короче, в один прекрасный вечер он от нас и свинтил… Правда, деньги каждую неделю приносит, с девчонками общается, на собрания к ним в школу ходит…, — она помолчала, — только знаешь, недавно я их встретила, втроём идут. У них мальчик, Лёлик, родился. Счастливые все такие, улыбаются. А я на пацана-то глянула — копия Перегудов. Даже скалится похоже. Ну, думала, приду домой — повешусь! А вот — пережила. Теперь вот гадаю — им совести сегодня-то заявиться хватит?

Рита смущенно молчала. Полностью согласной с одноклассницей она не была, и слов успокоения отчего-то тоже не находилось, одни эмоции.

— Добрый вечер, девочки! — помахал им входящий в калитку очаровательный толстячок в сером костюме.

— Кто это? — не узнала Рита.

— А? Да Сашка Кирк. Ну всё, богатым будет. Хотя, думаю, и так не бедствует. Известная птица.

— Да? А кто он? — повернулась Каменева к Люсе.

— Да ты что, газет не читаешь, телевизор не смотришь? — вылупила та на неё зелёные глаза.

Кирк тем временем дошёл до их скамейки:

— Ну, здравствуйте, птички-рыбки! Люсенька! — он поцеловал Белохвостовой руку, проникновенно заглянул в глаза Каменевой: — Риточка, наслышан, наслышан! — он опустился на скамейку рядом с последней и расстегнул дорогой пиджак. — Ой, африканская жара!

— Ты бы, Кирк, ещё в дублёнке приехал! — заявила подошедшая Соня. Кирк вскочил, уступил ей место, усадил рядом Лену с Лилей, радостно потряс руку Толе.

— Да я ж, детка моя, переодеться даже не успел, только с репетиции!

— Оо! — протянула удивлённо Рита.

— Да, рыбонька! Группа «Визави». Не слышала? — тихим, но не лишённым приятности голосом, он запел, притопывая в такт пухлой ножкой в сандалии. — «В сиреневый рай меня с собой забирай, и тёплый прибой нас приласкает с тобой».

— А, ну да, в машине по радио что-то подобное…, — кивнула Каменева. Она помолчала, но не выдержала: — Саш, ты прости, конечно, но всё-таки не мальчик, возраст-то к сорока, и такой репертуар! Неужели народ слушает?

Женщины вокруг прыснули. Кирк выпучил заплывающие жирком глаза, потом, обхватив округлы бока, затрясся всем телом:

— Что? Ха-ха-ха…Я — петь??? Деточка, ты мне льстишь! Я не певец, я продюсер.

— Ааа, — смущённо улыбнулась Рита и, глядя на Кирка, обнявшего Соню, проговорила:

— Вы так друг другу подходите. Ой, а вы случайно не женаты?

— Были, — засмеялся Кирк, — 15 дней.

— И пять часов. Больше я этого кошмара на ножках под одной крышей не выдержала, — доверительно сообщила Соня.

— Здрасьте, товарищи! Извините, что пришлось вас оставить. Надеюсь, не скучали? — донёсся бодрый голос из подъехавшей «Тойоты».

— А это кто? — повернулись к Лиле Синицыны.

— Хозяин сего чудного места, наш владелец заводов, газет, пароходов, Гоша Кабанов собственной персоной, — насмешливо пропела за неё Люся и, словно мысля вслух, добавила: — нет, только подумать! Такой балда и непроходимый двоечник был в школе, а теперь от-такой домина имеет, а?

— Товааарищи! Как же я рад всех вас видеть! — подбежавший Гоша обнял всех по очереди. Соня придирчиво оглядела «прикид» «нового русского» и, судя по надменно поджатым губкам, нашла его слишком простым: белая футболка, обнаруживающая атлетический живот, небрежно наброшенный на плечи свитер, темно-синие джинсы, чёрные кроссовки. Кирк с завистью поглядел на пресс Кабанова:

— Эх, Хрюша, небось, по пол-дня в тренажёрке торчишь?

— А то! — засмеялся тот. — И ночую там! Мой тебе совет: меньше пива пей, и у тебя всё такое же будет! Дети мои! — вдруг ахнул он. — А костерок-то под шашлык не разожгли, да?

— Да я хотел заняться, а твои ребята-охранники вежливо отстранили, — засмеялся Толя. — Большой мангал, вон там, перед верандой.

— Ну, ладно, — довольно улыбнулся хозяин дома, — пойдёмте к столу, пока хоть салатиков поклюём!

После нескольких бокалов итальянского вина и воспоминаний о школьных годах скованность ушла, все стали косыми и добрыми, комары злющими, а запах мяса на углях — ароматным и манким. Вскоре разбились на компании по интересам. Рита, стоя у крыльца веранды смотрела на …повзрослевших («Молодец Толя, — думал она, слово «постаревший» как-то и не произносится!») одноклассников.

— Маргаритка, а ты мой пруд видела? — подошёл к ней Гоша.

— Нет. Покажешь?

— Конечно! — он радушно повёл её за дом, подал руку на спуске с мостка. У небольшого декоративного водоёма стояла зелёная беседка.

— Вот, проходи, садись!

— Да ты, никак, ухаживаешь, галантный ты наш? — прищурилась Рита.

— Угадала! — засмеялся Гоша. — Я, между прочим, ещё в школе в тебя влюблён был, а ты и не замечала.

— Ты? — изумилась Рита. — Да ладно! А что же ни разу не подошёл? Теперь вот я мадам зажиточная, так от женихов отбоя нет!

— Ха, так ведь надо было ещё осмелиться! Теперь ты красивая и ухоженная, а раньше была страшненькая, маленькая и глаза по пять копеек под толстенными стёклами.

— Фу, дурак! — замахнулась на него Рита, смеясь.

— Теперь-то, наверное, линзы? — Гоша заглянул ей в глаза.

— Ну, ты ещё веточкой потыкай! — возмутилась она.

— Ладно, Рит, — посерьёзнел он. — Вообще-то у меня к тебе деловое предложение. Ты хоть отдалённо представляешь, чем я занимаюсь?

— Рэкетом? — посуровела Рита.

— Неет, — расхохотался Кабанов. — И даже не киднеппингом. Ну, инвестиции, спонсорство, пара фабрик, охранное агентство, благотворительный фонд… Короче, на днях заводик небольшой прикупил. Кондитерская фабрика. Затхловат, если честно, но шоколадки делают вкусные. Чуть ли не всем трудовым коллективом убеждали меня, что у них какая-то совершенно уникальная рецептура с тысячелетней традицией, и если добавить пиара, то руководство «Nestle» разрыдается и уйдет на пенсию. Меня, если честно, и самого что-то в этом царстве глюкозы цепляет. Короче, не хочешь его рекламой заняться?

— Гош, а ты, я вижу, представляешь, да, чем я занимаюсь? Причём, смею предположить, весьма не отдалённо?

Он кивнул.

— Учитывая масштаб твоего бизнеса и возможный доступ к информации, подозреваю, что о моих проблемах тебе тоже известно?

— Ну, в общих чертах, — он сорвал травинку и начал увлеченно завязывать её в узелки.

— Какая-то крыса, имеющая доступ к базе данных, сливает основные идеи конкурентам, так что клиенты спешно бегут от услуг «PRoject»а. Не страшно?

— Неа, — покрутил Кабанов вихрастой головой. — Я ж на флоте служил, что только не повидал. Мне океанские штормы не страшны, а тут — какой-то жизненный тайфунчик, тьфу! И вообще, если нужна помощь, я помогу.

— Спасибо, я пока сама, — она благодарно пожала его большую ладонь.

Открылись и закрылись ворота, на той стороне дома собравшиеся, уже изрядно подшофе, громко приветствовали прибывших.

— Пойдём встречать, — Рита встала.

— Да, я тебе потом визитку дам. Если надумаешь с рекламой вафелек-конфеток, позвони.

— Ладно, — хмыкнула она. — Как думаешь, кто приехал?

— Деня с Леной. Они звонили, предупреждали, что задержатся, мальчишку к бабушке в Подмосковье отвозили.

— А Владик Сафронов не приедет?

— Представляешь, не смогли найти! Он же после поступления в МГУ с родителями в Москву переехал, так что теперь ни адреса, ни телефона. То ли ядерщиком на каком-нибудь секретном заводе сидит, то ли враги пiдзорвали, — трагически вздохнул Кабанов.

— Гоша, не смешно! — рассердилась Рита. — Ой, и правда Денис и Лена! — вскликнула она, увидев одноклассников.

— Привет, молодые родители! — гаркнул с балкона оголившийся по пояс Кирк. Те радостно замахали ему, и Денис стал подниматься в дом.

— Лен, ну я тебя поздравляю! Лёлик — это Алеша? — улыбаясь, Рита протянула смущённой Лазуцкой тарелку с виноградом. — Вино не предлагаю, фрукты полезнее.

— Да уж, спасибо! — расцвела та. — Да, Алёшка. Уже годик. С бабушкой оставили. Представляешь, уже «мама» и «папа» говорит, — умилённо прошептала она. — А у тебя есть дети?

— Нет, — сжала губы Рита. — Моё дитя — это мой «PRoject», рекламное агентство.

— Так это всё-таки ты? А я читала в газете, обратила внимание: Маргарита Каменева, но подумала, что это однофамилица.

— Здравствуй, Рита! — улыбнулся подошедший Денис. — Только молодеешь!

— Ну да уж! — польщено засмеялась Каменева.

— Держи, молодая мама! — Перегудов протянул жене горсть малины.

— Малина! — Лена восторженно распахнула большие детские глаза.

— Там ещё и смородина есть, — заговорщически прошептал муж и, подмигнув Рите, счастливая пара пошла к кустарникам.

Рита, вздохнув, посмотрела им вслед и вернулась на веранду. За опустевшим столом в дальнем углу у початой бутылки сидела Люся. Рита молча опустилась рядом.

— Ну? Видела? — неожиданно трезво и чётко спросила Белохвостова.

— Да, — кивнула Рита.

— Ага, — Люся отхлебнула малиновую жидкость из бокала. — А чё пришла? Жалеть пришла? А кто тебя просил, жалеть-то, а? — она сверкнула на одноклассницу гневным взором. — Сама-то! Думаешь, счастливая? Все знают, что по Генке Свиридову сохла, стишки ему строчила. Ты-то потом поступать уехала, а он листочки твои нам показывал и ржал. Что в школе тобой пользовался, любовь изображал и контрольные перекатывал, что потом. У тебя же папашка заслуженный хирург, профессор, а Генка как раз в медицинский поступать собирался. Это его потом в горы потянуло, геологом заделался. Эх, ррромантика! — она пьяно шарахнула кулаком по столу и заплакала то ли от боли, то ли от досады. — Приехала тут, кукла Барби предпенсионного возраста, ты, ты…

Рита, до этого сидевшая без движения, судорожно обхватила голову руками, словно защищаясь от ударов. Прибежавший Гоша вывел Риту из-за стола, прижал к себе вздрагивающее от рыданий тело. Под нетрезвые всхлипы и причитания Люси они вышли из веранды. Навстречу им шёл новый карнавал. Покачивающаяся процессия из трёх человек, возглавляемая Геной Свиридовым, неспешно шествовала к беседке — ему сказали, что там есть «много вкусного за просто так». Увидев Риту, он воздел трясущиеся руки к небу:

— Ритуля! Любовь моя…всей поганой жизни…тоже… моей! Ритааааа… — завыл вдруг он. — Помнишь, как стихи-то мне писала, а, Рит? «Сердца…листьев», — с чувством сказал он, почёсывая оголённый живот и обнимая такого же нетрезвого товарища.

Ужас в Ритиных глазах после недавно услышанного откровения Белохвостовой и затрапезного вида героя юношеских грёз принял по-своему:

— Осуждаешь? — грозно взвыл он. — Вижу, осуждаешь! А знаешь ли ты! Ты! Как меня жизнь-то, змея, потрепала? — он тыкал пальцами вслед ей и Гоше и заливался пьяными слезами.

Рита сидела на мосту у беседки и болтала ногами. На душе было легко и пусто, как будто тяжёлая ноша, бережно хранимая временем, неожиданно рассыпалась пылью. Гоша присел рядом.

— Если я мешаю — скажи, я уйду.

— Нет, — пожала она плечами и прибила комара на руке. — Гош, а ты знал?

— Про что конкретно? Про стихи — нет, про то, что Свиридов — не лучший человек на Земле — да. — Он помолчал. — Если б узнал про стихи, что это уже тайна мадридского двора, задушил бы его собственными руками, закатал в бетон под гаражом, но на эту встречу не привёл.

— А почему ты тогда, когда мы Колбочку напугали, вместо него на ковёр к директору пошёл?

— Ну, ты же его любила…Тем более, он парень с головой был…вроде…Короче, ему аттестат надо было хороший, а у меня и так был залёт на залёте. Договорился с директором, что ни в одном вузе ни его славное имя, ни название школы не посрамлю, а сразу после выпуска тихо-мирно уйду в армию.

— Гош, значит, ты это серьёзно? Про любовь? — посмотрела на него Рита.

— Да. А ты думала, я всю жизнь такой шут–паяц?

— А тогда… в лесу…это ты был?

— Да, — кивнул он и, сняв свитер со своих плеч, накинул его на Ритины. — Думал, что если он там…ну, вдруг…тебя…насильно, то я его убью, — договорив, он выдохнул. — Даже нож для чистки рыбы с собой взял, — добавил он, усмехнувшись.

— Ты женат? — спросила Рита.

— Нет. — Он покачал головой и закурил. — Разведён. Есть такая модель — Лида Карс. Знаешь?

— Карс…Карс…Нет, — подумав, покачала головой Рита.

— Да, неважно, обычная красивая кукла, каких тысячи.

— А что так пренебрежительно? Если женился, значит, в чём-то устраивала! — с вызовом произнесла Рита.

— Да в том самом, — насмешливо сощурил он голубые глаза, — ночная кукушка, которая дневную перекукует. Ты уехала, потом в газетах писали — замуж вышла, я и женился. Смотрю потом — упаковка, конечно, красивая, перед друзьями и партнерами показаться не стыдно, а внутри — пустота. Нет, не плохая, просто глупая.

— Потому и развелись, — констатировала Рита.

— Да, и потому тоже. А ещё… она мне изменила. Я не ангел, конечно, и ко мне можно по-разному относиться, но не надо за бесчувственного лоха считать. Попросила бы развод по-человечески, я бы не держал.

— Гошкаа, — Рита села к нему поближе и уткнулась носом в загорелое мускулистое плечо, — я поеду, наверное, ладно?

— Ну, куда ты на ночь глядя? — заволновался он. — Дом большой, места хватит нам всем. И даже населению Монако немножко останется.

— Гош, так надо, ладно? И не уговаривай, пожалуйста! Я не кокетничаю. Мне действительно очень нужно домой и на работу. Прямо зудит–не терпится со всем разобраться!

— Эх, ты и не ела ничего совсем! Пойдём, я тебе хоть шашлык в дорогу положу. Фруктов набери, каких любишь. Ой, — расстроился он, — совсем забыл! Я же ещё фейерверк приготовил…теперь и его не увидишь. А сейчас ещё рано, светло.

— Спасибо, Гошка, — растроганно прошептала Рита. — Какой же ты…

— Двоечник, — закончил он.

— Да нет, — засмеялась Рита, — замечательный! Какой же ты замечательный!

Он вдруг расхохотался:

— Помню, ещё в 87-ом иду из военкомата, и вдруг мороженого ужас как захотел. А с собой — представляешь! — ни копейки! А навстречу Соня Петровская. Ну, я ей так искренне объяснил ситуацию, а она обозвала меня обормотом, олухом и ещё кучей страшных слов на «о» и гордо удалилась. А лет через десять мы с ней в ресторане столкнулись. Я с партнёрами по бизнесу поужинать пришёл. Ну, представляешь, да? В костюме деловом, стильный такой, секьюрити рядом, все дела. Холуи забегали, прямо из штанов выпрыгивают, и Сонька, оказывается, в этом ресторане работает. Дождалась меня у входа и, как машину увидела, торжественно объявила, что всегда в меня верила!

Проходя мимо веранды Рита машинально повернула голову и её затошнило от стыда и брезгливости: она любила этого человека? Гена и его гоп-компания спешно рассовывали по карманам бутылки с вином.

— Рит, я сейчас, — Гоша побежал в дом, — я провожу, просто у меня визитка в портмоне осталась.

Рита прощалась с одноклассниками, когда увидела у забора светлую фигуру в строгом костюме.

— Федя! Светлов! — радостно вскрикнула она и бросилась к нему навстречу.

— Как вы меня назвали? — спросил тот с истерическими нотками в голосе.

— Федя…Светлов, — повторила Рита, вглядываясь в знакомые черты. — Я обозналась?

Мужчина вздрогнул:

— Нет. То есть, да. То есть…моё имя Афиноген. Оно более соответствует состоянию моей души. Маргарита, что вы думаете о жизни после жизни? А…, — собираясь спросить ещё что-то, он увидел Гошу, осёкся, сунул Рите в руки глянцевые листы и религиозные журналы и торопливо ретировался.

— Ну, вот. Ушёл. То ли боится, то ли…

— Уважает, — кивнула Рита, печально улыбаясь. — Что со всеми нами стало? «Держи меня, соломинка, держи…»

Напоследок она обменялась со всеми, кроме Люси и Гены, телефонами и адресами и клятвенными обещаниями не забывать, приезжать в гости и поздравлять с Новым годом.

У машины Гоша, отдавая ей визитку, чуть задержал её руку в своей, и, глядя в глаза, сказал:

— Супругу привет. Случалось пересечься по бизнесу. Неплохой мужик.

— Скорее да, чем нет, — кивнула Рита. — Во всяком случае, без него я умру от голода или разжирею в «Макдональдсе».

— Я, кстати, тоже неплохо готовлю, — заметил Гоша. — Ну, это вообще, просто так.

Рита засмеялась и села в машину. Он побарабанил пальцами по стеклу:

— Рит, будь счастлива, ладно?

Она протянула ему руку, он поцеловал кончики её пальцев. Машина тронулась, все трогательно долго махали ей вслед. В ореоле смутных чувств Рита ехала, сжимая картонный прямоугольник, пока не занемели пальцы, а когда открыла сумочку, чтоб положить визитку в кошелёк, увидела сложенный вчетверо листок жёлтой папиросной бумаги. Развернула и прочла написанные чёткими печатными буквами строчки:

«Не оглянись! Живи не прошлым!

Недогоревшего огня,

Чуть занесённого порошею,

В горячем сердце не унять.

Но не смотри назад с надеждой.

Оно уже прошло, увы!

И выдашь грусть свою, как прежде,

Лишь поворотом головы.

И не жалей разбитых судеб.

Идёт всё, как заведено,

И если путь твой очень труден,

Наверно, так быть и должно.

А разорвав тугие цепи

Прошедшей дружбы ли, любви —

Не оглянись! Живи не прошлым,

А настоящим лишь живи».

Рита улыбнулась и, повернув голову к окну, опустила стекло. В лицо дул вечерний росистый воздух, в сумеречной дымке горизонта дрожали далёкие огни. Хотелось ещё хоть тысячу лет думать вот так о чём-то неземном и ехать в темноту, в бесконечность.