Halgen — Стрела

Ира занималась одним из таких видов спорта — стрельбой. Сложилось это так. Когда она была маленькой девочкой, со всех сторон неслось славословие в адрес спорта. Ныне почти забытый герой, Олимпийский Мишка приветливо протягивал лапы с многочисленных плакатов, предлагая сделать шаг в мир состязаний и побед. Ирочка тогда и решила сделаться спортсменкой, но долго не могла выбрать, чем ей заняться. Легкой атлетикой, где мускулистые и потные тетки носятся подобно коням в упряжке? Нет, она уже тогда поняла, что такой она никогда не станет! Художественной гимнастикой? Нет, там свое тело надо довести до чего-то похожего на пластилин или разогретый воск, а Ире делалось страшно при одной мысли о таких усилиях… Во многие виды спорта вообще берут одних лишь мальчишек, девчонкам там не место. В борьбу не возьмут, в футбол — тоже.

Однажды, когда Ирочка в очередной раз обдумывала разные виды спорта насчет своего участия в них, во дворе раздались радостные мальчишеские крики. Она выглянула в окно и увидела в руках одного из мальчишек предмет, знакомый ей лишь по военным фильмам, которые тогда в изобилии показывали по телевизору и в кино. Но откуда он здесь? Или ей мерещится? Нет, это в самом деле была винтовка! Откуда она взялась?! Не может быть!

Ира кубарем скатилась по лестнице и выпорхнула во двор. Да, в руках Андрюшке действительно была блестящая винтовка. Правда — пневматическая, то есть стрелявшая при помощи сжатого воздуха. В те времена такое богатство было удивительной редкостью. Другой мальчишка, Илья, уже рисовал куском кирпича мишень на стене дома.

— Дайте стрельнуть! — крикнула она.

— Еще чего! Девчонкам не положено! — насупились мальчишки.

Ира засопела носом и отошла в сторону. Да, тягаться с мальчишками у нее, пожалуй, не выйдет…

Щелкнул первый выстрел, и пулька царапнула стенку возле мишени. Второй — угодила в край, третий — пропала в неизвестном направлении.

— Надо ближе подойти! — буркнул Андрюшка.

— Нет уж. Договорились стрелять отсюда, значит отсюда! — парировал Илья, — Сейчас все по разику пальнем, если все промажут, то подойдем ближе.

Винтовка продолжила свои коротенькие, будто насмешливые щелчки. Ребята вырывали ее друг у друга из рук, толкались и мешали стрелять. Ни одна пулька не прошла даже близко с яблочком мишени. В конце концов, решили подойти ближе. Так и сделали. Пули стали ложиться уже значительно ближе к центру, кому-то повезло разок попасть в «яблочко». Довольный победитель весело взглянул на ребят, и у него промелькнула мысль «Что если Ирке дать? Все одно промажет, зато посмеемся, т еще раз докажем, что не девчоночье это дело! А то ишь как глазенки вылупила, даже рот открыла, не иначе как съесть винтовку хочет!»

— Дай мне! — кричал Илья, — Мне!

— Постойте! Что нам, в самом деле пуль жалко? У меня их целый мешок! Дадим девчонке пальнуть! — неожиданно твердо сказал Андрюха, согласившись с победителем, и протянул Ире винтовочку.

— Хочешь?

Ира взяла винтовку нежно, точно куклу, что породило среди ребятишек волну тихого хохота. «Ну, точно девчонка». Но все затихли, когда Ирочка вместо того, чтобы стрелять по мишени, пошла на другой край двора.

— Ирка, ты куда?!

— Стрелять оттуда буду!

— Ведь промажешь!

— Ладно, пусть оттуда стреляет, какая нам разница?! Все одно промажет, даже если ствол прямо в мишень упрет, на то она и девчонка! — примирительно сказал Андрей.

Ира начала прицеливаться. И в эту секунду с ней случилось что-то необычное. Ей почудилось, будто винтовочное железо намертво приросло к ее рукам, и она чует через него и дуновения воздуха и путь к мишени. Она почуяла и ощущения пули, которой суждено лететь лишь по одной ей назначенной линии, и которая не в силах отыграть свою судьбу. Глаз словно наткнулся на каждую неровность коряво нацарапанной мишени, которая ему тут же как будто сдалась и отдала свою поверхность на милость победителя. Одним словом, мишень, пуля, Ира и винтовка слились сейчас в одно целое, и сама Ирочка не могла бы сказать, где что начинается и где что заканчивается. Скользнувший из-за облачка солнечный лучик как будто дал ей «добро». Винтовка весело чмокнула, потом еще и еще раз. Первая пулька пронзила сердцевину «яблочка», вторая вошла в ее же отверстие, за ней последовала третья, четвертая, пятая…

Теперь разинули рты уже ребята. Быть может, Андрюха упрекал себя сейчас за то, что дал пострелять этой девчонке. Но дело сделано, и превосходство ребят сейчас сошло на нет, они посрамлены вот этой девчонкой! А Ира, когда возвращала Андрею винтовку, широко улыбнулась. Сейчас винтовка сделалась для нее волшебной палочкой, исполнившей ее давнее желание — уравнивание ее в силах с мальчишками, которые вечно отпускали какие-нибудь ехидные шуточки, посвященные их превосходству.

Красный как рак Андрей отправился домой, следом за ним разошлись и остальные ребята. С тех пор винтовку во двор он больше не выносил, говорил что ее у него украли. Правда Ира знала, что винтовка цела и невредима, но стреляют ребята теперь тайком на дальнем пустыре. Ирочку это особенно не волновала — она записалась в спортивно-стрелковый кружок.

— Молодец! — похвалил ее тренер, Андрей Иванович, а потом, поглаживая ее по голове обратился к остальным спортсменам, мальчишкам, — Наше дело — особое. Вам повезло, ведь вы уже сейчас, пусть и небольшого возраста, можете послужить защите Родины, народа.

— Как?! — раздалось несколько робких вопросов.

— Предположим, попадете вы на международные соревнования. Вас увидят люди из многих других стран, в том числе и вражеских, вы им покажете, как умеют стрелять русские люди. И многие горячие головы, жаждущие войны против нас, быстро остынут, едва только увидят, что даже дети у нас мастерски обращаются с оружием! А уж если прекрасную стрельбу им покажет девочка, то… То, считайте, враг повержен и без всякой войны!

Лица учеников сделались суровыми, словно каждый и в самом деле ощутил свою причастность к великому делу. От слов тренера сердца забились ритмично, и волна их грохота прокатилась по залу.

— Андрей Иванович, — неожиданно поинтересовался один курносый мальчишка, — Неужели нынешнюю войну можно винтовкой победить? Ведь теперь много всякого оружия — танки, пушки, ракеты, атомные бомбы…

— Главное — верно выбрать цель и попасть в нее, — парировал Андрей Иванович, — Если цель выбрана верно, а попадание в нее прямое, то винтовка может оказаться полезнее сотни атомных бомб!

Все закивали головами. В доказательство своих слов Андрей Иванович повесил вместо мишени портрет какого-то злого американского дядьки и предложил стрелять в него. Все три Ириных выстрела пронзили ему лоб, у остальных результаты были хуже — кто-то попал в ухо, кто-то в шею, кто-то в руку или ногу.

Среди ребят Ира с удивлением заметила Андрея. «Видно, решил учиться, чтоб показать мальчишкам, кто во дворе главный. Видно, мне соперничать с ним придется!», сообразила Ира.

Андрей, встретившись глазами с Ирой, поморщился и сделал вид, что ее не знает. Но все-таки нет-нет, да украдкой и поглядывал на нее, особенно когда та брала в руки винтовку.

— Не верьте тому, кто сказал, что пуля — дура! — усмехнулся Андрей Иванович, — Вернее, она может и быть такой, если стрелок умом не блещет. Но у умного стрелка пуля ох как умна!

И он принялся учить стрелков тому, как можно вложить свой ум в маленький заостренный свинцовый комочек. Хороший стрелок способен силой мысли повернуть полет пули, и столкнуть ее с целью, даже если путь ее по всему лежит мимо! Только сделать это очень не просто, на полет смертельного мотылька может повлиять не только вдох и выдох, громкий удар сердца, но даже и нечаянная мысль, мышкой пробежавшаяся по сознанию в бесконечно короткий миг.

Кроме стрельбы Андрей Иванович обучал своих учеников навыкам засады. При помощи специальных упражнений требовалось дать своему организму особый навык, которым владеет мало кто из людей — долгое время находиться в полусне-полубодрствовании. Перед глазами могли проплывать сновидения, мысли могли водить невероятный хоровод, кожа переставала чуять холод, а нутро — голод и разные естественные потребности. Но стоит появиться цели, и винтовко-человек мгновенно придет в действие, отправив в нее смертельный комочек.

Андрей Иванович специально принес на занятие склянку, полную живых комаров и выпустил их в зале. Насекомые принялись захлебываться кровью стрелков, но те не сделали ни одного лишнего движения, даже не поморщились. Но, стоило ему показать им мишень, как тут же сработал десяток винтовок, и ее поверхность покрылась дырами.

Через год все, кто учился у Андрея Ивановича, умели не дрожать на холоде, не чуять голод, но остро ощущать тот момент, когда живая плоть тела должна слиться с металлической плотью винтовки и свинцовым тельцем пули. Время, потребное для приведения себя в «боевую готовность» с каждым днем сокращалось, и вскоре превратилось в неуловимый и невесомый миг.

— Вам кажется, что я вас учу лишнему, что на войне, быть может и пригодится, но на мирных соревнованиях — ни к чему? — спрашивал Андрей Иванович, будто повторяя чей-то немой вопрос, — А я скажу, что нет. Другой спортсмен, не прошедший этой школы, может тоже отлично стрелять, возможно — лучше вас. НО! В самый важный момент его может укусить комар, у него запершит в горле, зачешется в носу или случится что-нибудь в этом роде. Вы же от всего подобного защищены, потому и победите!

Зимой они ездили за город и три часа лежали в снегу у обрыва стылой речки. Потом Андрей Иванович показывал им с другого берега мишень на шесте, и в ее сторону тут же летел рой дружных пуль.

Школа Андрея Ивановича была лучшей стрелковой школой. Ее спортсмены всегда одерживали победы на соревнованиях, и скоро в девичьей комнатке Иры среди плюшевых мишек засияла позолота первых кубков.

Андрюша тоже неплохо стрелял, но все-таки превзойти Иру он так и не сумел. При взгляде на нее в его глазах плескалась непонятная грусть, совсем непохожая на зависть. Как будто его печалило наличие невидимой перегородки, которая выросла между ним и Ирой из-за того, что Ирочка достигла большей спортивной высоты. Может, он переживал оттого, что взлетающая все выше и выше Иринушка перестала его видеть, повернув взгляд своих синих глаз в другую сторону — в сторону еще большей высоты?!

Правда, в выносливости Андрей все-таки был первым. Однажды он на спор пролежал на морозном речном берегу не положенные три часа, а шесть часов, до наступления сумерек. И через шесть часов он так же четко среагировал, сделал выстрел, но попал все-таки не в сердцевину мишени, а чуть с краю, как это обычно с ним и бывало. После своего подвига он бросил в сторону Иры вопросительный взгляд, ожидая оценки. Но она ему так ничего и не сказала.

Дома Иру встретил отец, к которому пришел давний друг их семьи дядя Гена. Дядя Гена пришел не один, с ним был и его друг Юрик. Они походили друг на друга — весьма полные, солидные, в тщательно отутюженной одежде. Дядя Гена был каким-то начальником или директором, Юрик только собирался им сделаться и уже кое-чему учился у своего родителя в плане внешнего вида и манеры держать себя на людях.

Сейчас дядя Гена пил что-то дорогое, что он принес с собой для себя и Ириного папы. Рюмку он осушал мельчайшими глотками и лицо его выражало глубинное удовольствие. Юра, которому пить было не положено по малолетству, нет-нет да и бросал завистливые взгляды в сторону родителя.

— Вот, гляди, какую невесту я Юрику вырастил! — с лукавым прищуром усмехнулся отец.

— Невеста что надо! — ответил дядя Гена, — Червлена губами, черна бровями!

Юра заметно оживился и посмотрел на Иру, как покупатель каракулевой шапки смотрит на товар.

Ира почувствовала в Юре что-то тяжелое, он был похож на тот невидимый столб, который, как думала маленькая Ирочка, стоит где-то в центре Земли и держит на себе небеса. Прикоснувшись к его взгляду своим, Ирина ощутила какую-то особенную уверенность в будущем, которую может, наверное, ощущать лишь великан в мире карликов.

— Да, сошла Россия со столбовой дороги человечества, — внезапно сказал дядя Гена, возвращаясь, очевидно, к прерванному разговору, — Маркс был мутантом западной мысли, его ветвь, по сути — ущербна, тупикова. Что такое коммунизм — он сам не знал, но всю жизнь посвятил, чтобы рассказать, как к нему идти. Вот и вышло, что мы, целая страна, шла «туда, не знаю куда». А вот Запад знал, куда ему надо, туда и шел. И теперь вон как живут! Я сам недавно был в Германии, в западной, конечно. Так там тротуар шампунем моют, а на улицах хрустальные люстры висят. У нас же на улицы смотреть тошно! Похоронили мы культуру, все что Петр Первый таким трудом наживал — все просадили! А теперь охаем и ахаем, что самим жить тошно!

— Да, вот почитать хотя бы книжки, где о начале века говорится! В Петербурге уже все блестело, магазины были полны товаров, люди одевались красиво, вели себя вежливо! Приказчик в лавке «чего изволите-с?», извозчик «куда поедем-с?». А теперь?! Чтобы снова попасть в Европу, надо чтоб лет 50 прошло!

— Больше! Лет сто! — поправил его отец, — На наш век всяко не хватит, а если еще учесть, что у нас холоднее, чем в Европе, да и просторы больше!

— Вот от холода и просторов у нас вся нищета!

— Да! Именно! Зачем мерзлые, нищие просторы с гнилыми деревушками, которые населены дикарями! Избавляться надо от лишнего, ведь бежать с ними на перегонки с Западом — все одно, что бегуну на состязаниях нести в руках по пудовой гире!

— Точно!

В этом разговоре дяди Гены с сыном Ира и отец принимали то же участие, что послушные ученики на уроке мудрейшего учителя. Каждое их слово, даже вздох во время пауз, вызывал у Иры приступ сердцебиения. На лбу девушки выступила испарина. Слова дяди Гены и Юры как будто выстраивались в пьедестал, доходящий до самого неба, откуда сурово смотрели две полубожественные фигуры. «Какие они умные! Знают даже, как всей нашей страной управлять, больше чем правители нынешние, которых папа все время ругает и плюет в телевизор, когда их показывают!»

Сладость разлилась по Ириному телу. Она вспомнила, что отец предложил ее Юре в невесты, и он как будто согласился. Что же будет? Неужто всегда рядом с ней будет такой мудрый человек? Рядом с таким ничего не страшно, все равно как в обнимку со столбом, что небеса держит, когда на всей Земле большое землетрясение! Ирочка покрылась густым румянцем, который обволок ее от ножных мизинцев и до самой макушки.

— Юра, приходи к нам в кружок! — запросто пригласила его Ира. Это было единственное, что она могла предложить своему новоиспеченному жениху.

— Подумаю, — уклончиво ответил тот.

Разумеется, в кружок Юра не пришел. Он никогда не брался за дело, в успехе которого не был уверен, и если имелась даже небольшая вероятность где-то оказаться последним, он туда просто не шел.

Ира хорошо запомнила их прогулки, когда Юрий не смолкая рассказывал о дальних странах, где он побывал вместе с отцом. Каждое его слово было тяжелым, пропитанным авторитетом, как грозовое облако бывает пропитано водой. Там, в стороне захода солнца по словам Юры была поистине райская, благодатная страна, где, как показалось Ире, никто даже не умирает.

И она усомнилась в своих занятиях стрелковым спортом. Ведь, если верить словам тренера, то смысл стрелка-спортсмена в том, чтобы своим существованием напугать врага. Но разве может быть враг среди райских кущ золотой закатной страны? Там не может быть никого, кроме ангелов! А кто может бояться ангелов и отгонять их от себя? Даже тех крупинок веры, которая была у людей поколения восьмидесятых, хватило для того, чтобы дать печальный ответ — так поступают одни лишь бесы. Выходит, наш стрелковый спорт тешит бесов и распугивает ангелов!

В дни сомнений к Ирочке подошел Андрюха.

— Ириша, может… Может… Погуляем?.. — запинаясь на каждом слове, предложил он.

— Нет, — твердо ответила Ира, — У меня есть… Друг! С которым я пойду сегодня гулять!

— Жаль, — немощно шепнул Андрюша, словно автомобильный баллон, из которого вышел весь воздух.

В этот вечер Ира и Юра впервые уединились на их даче, которая была совсем рядом с городом. Сначала смотрели заморское чудо — видеомагнитофон, в котором Юра видел символ поистине райской свободы, антипод адского телевизора, который лишь командует людьми, не считаясь с их мыслями и чувствами. Выпили заморского вина — душистого, терпкого, каждая капля которого отливается в недрах сердца капелькой радости. Ирочка ликовала, что первый алкоголь, который она вкусила в жизни — это не то дешевое пиво, которое хлестали мальчишки-одноклассники, а вот такое удивительное… Ира даже слов не находила для обозначения этого напитка.

После погасили свет, и Ирочка прильнула к своему столпу, поддерживающему самое небо. Она слилась с ним, и сама поднялась до небес, откуда русский мир кажется стеной населенной тараканами кухни…

На другой день Ира заглянула в свой старый кружок, чтоб распрощаться навек с ним. В сторону стрелков она бросала ехидные взгляды, мол «хотите, оставайтесь помутненными бесом, а мне глаза раскрыли, я все-все теперь вижу!» И в этот миг к ней подошел сосед Андрей.

— Я… — начал он, не способный выстроить из роившихся перед ним слов годную хоть на что-нибудь фразу.

— Отстань! — оборвала его Ира, — Я замуж выхожу!

— Знаю, — покорно кивнул головой Андрей. Ему ли не знать, живущему в двух шагах от Ириной двери, — Но я буду… Буду ждать!

— Жди! — только и ответила Ира, словно ножом полоснула, и тут же отвернулась.

«Знаешь, в жизни надо рассчитывать на себя. Как говорили древние римляне, а они о жизни кое-что знали, homo hominis lupus est, то бишь — человек человеку волк», любил говаривать Юра. Это была единственная заповедь, которую он оставил своей подруге, она сделалась бывшей.

Вскоре не стало в их доме дяди Гены, а из жизни Иры навсегда исчез Юрик. «Они теперь богатые, чего им водиться с нами, голью перекатной», говорил папа. Ира ничего не могла понять, ей казалось, что в жизнь вползла невидимая, но очень злая и страшная змея и разъединила их. Ирочка то и дело названивала своему Юре, и тот никогда не отказывался от встреч, но всякий раз говорил «Прости, Заинька, я сейчас занят. Если не работать — пропадешь, жизнь ведь борьба, homo hominis lupus est! Через недельку освобожусь, тогда и встретимся, обязательно! Ну, целую!» Через неделю он повторял то же самое. А через месяц вместо своей витиеватой фразы он бросил лишь короткое «занят!» и бросил трубку.

Гудки брошенной трубки резанули Иру по ушам, все равно что дюжина беспощадно острых ножей.

— Бросил он тебя? — спросил отец. В последнее время он стал плохо выглядеть и стал часто выпивать. Вот и сейчас от него несло чем-то одуряюще-тяжким, хуже того пива, что когда-то пили одноклассники, — Правильно… Все так и есть… Голь мы перекатная, больше нет никто. А почему так? Никто не знает! Может, помрем, на Том Свете и узнаем! Ты живи еще, может у тебя что хорошее будет, а мне осталось только это и узнать, а для того надо скорее помереть. Вот! Потому и пью!

Начало своей речи отец произнес тихонечко и сочувствующе, окончание рявкнул как хороший оратор. После этого он ринулся на кухню, где его дожидалась еще пара глотков зелья.

— Нет!!! — крикнула Ирочка неизвестно кому, ведь отец ушел.

«Нельзя быть голью, но как ей не быть?», задала себе вопрос Ирочка. В зеркале она увидела свое упругое, как пружина, тело, в котором определенно было что-то кошачье. Кроме него у Иры нет ничего, совсем ничего. Кто-то из девушек отдает тело под чужую похоть и тем живет. Никакой красоты, вбирать сперму, чтобы вбирать еду, а вбирать еду — только чтоб вбирать сперму. Но Ирино тело лучше, вернее — оно совсем иного сорта, сделанное из другого материала! Оно умеет убивать! Вот за это и следует взяться, ведь, в отличии от ангельских закатных стран, у нас в России homo hominis lupus est! Из копошащейся человеческой массы с помощью отправляемых в нее леденцов смерти выбивать себе жизнь, что может быть лучше, в том мире, где последние люди, которых она считала своими, ее оставили! Когда ее метла смерти наметет для Иры достаточно жизни, то все изменится — и Юра вернется к ней, и папа раздружится с зеленым змием, и дядя Гена опять станет приходить в гости. За это Ирочка не задумываясь не то что убила бы десяток-другой человек, а запросто превратила бы половину мира в кровавую вермишель. Так тому и бывать!

Ира собрала нехитрый паек, у знакомых заняла денег. Часть денег вытащила у отца из серванта. «Он сейчас все одно пропьет, а так эти деньги вернутся ему сто-, нет, тысяче-, нет, стотысячекратно! Вот! Тогда он успокоится и станет радоваться новой жизни!»

Надев на себя нехитрую зеленую курточку, Ирочка отправилась на вокзал. В те годы на каждом углу квакало похожее на болотную трясину слово «Чечня». Даже дети знали, что там воюют, а где воюют — можно убивать много и со вкусом. На войне всегда есть свои и чужие, но где могут быть те и другие, когда каждый сделался отчаянным борцом за самого себя? Значит, стрелять можно в любого, если выстрел будет кем-то более-менее щедро оплачен. Можно, конечно, и без оплаты, в свое удовольствие, но это как будет желание.

Представления о сражениях у Иры складывались из кадров старых фильмов, как почти у всех никогда не воевавших людей. Бегут, стреляют, падают, у одних лица добрые и наши, у других — злые и чужие. В конце концов наши всегда побеждают, пусть даже самый добрый и веселый человек из наших истекая кровью падает пробитый вражьей пулей за мгновение до торжествующего крика «Победа!».

Но ведь теперь иное время, нет ни своих не чужих. Выходит, сражающиеся люди лишены лиц, они вроде поленьев, затянутых в разноцветную форму с нарисованными углем глазами, чтоб было видно, куда бежать. Если такого убить, даже кровь, наверное, не потечет, только раздастся обычный сухой треск, как при попадании в сухую деревяху…

Поезд уже набрал ход. Купе было почти свободным, только напротив сидела бабуля. Что ее несло на неспокойный, одинаково беспощадный к молодым и старым юг?

Ира была ничем не примечательной пассажиркой. Грызла семечки, поглядывала в окно, брала у проводника чай. Винтовки при ней, конечно, не было, ведь ехать на войну со своей винтовкой — все одно, что в Тулу со своим самоваром. Даже хуже винтовка могла выдать ее намерения.

На одной из станций напротив их поезда остановился ничем не приметный состав. У Иры замерло сердце, когда на перрон из него высыпали солдаты, под южным солнцем походившие на морщинистые сушеные гороховые зерна. Ира не хотела видеть лиц и повернула голову так, чтобы в краях глаз они расплылись блеклыми крокодилово-зелеными пятнами. Бабуля, сидевшая напротив, неожиданно заявила о своем существовании:

— Вот, шыночков на войну гонят! Шаль их… И за что?.. Эх… А ты, доченька, наверное к швоему шениху едешь? Он, небось, тоше на войне мучится али уже в гошпитале лежит?

— М-гу, — кивнула Ира, чтобы прекратить этот неприятный разговор и откинулась на полку. Да, она в самом деле ехала к жениху, но совсем не той дорогой, о которой подумывала бабка.

— Эх, шоколики, на убой ваш ведут! — не унималась старуха.

«Во заладила, гнида старая! Кто не желает идти на убой, того не поведут, а кто желает — тому того и надо!», про себя отозвалась Ира.

Туда куда она направлялась, пассажирские поезда уже не ходили. Соскочив на одной из станций, она расспросила людей о дальнейшем пути. Те указали ей на несколько вагонов-холодильников, которые шли туда выключенными и неопломбированными. В дверях дизельного вагона сидел дедушка-механик.

— Дедушка, мне в Грозный надо! Я родителей ищу, они там остались!

— Куда тебе, убьют ведь! — ответил дед и погладил свои серебристые усы.

— Пускай убивают! Все одно больше ничего не осталось! Ни дома, ни родных. Только уехала в Москву, поступила в МГУ, а теперь на тебе такое!

— Ладно, поехали, — махнул рукой железнодорожник.

— Деда, а почему вагоны пустые? — спросила Ирочка, когда была уже в вагоне, — Они же для мяса, а еду скорее на войну везти надо, а не оттуда…

— Не для мяса, — спокойно ответил механик, — Для двухсотого они!

— Какого двухсотого? — не поняла девушка.

— Ну, для мертвяков. Все четыре вагона. И мой поезд — не один, — ответил старик, закуривая трубку.

Безобидные вагонные дверцы, за которыми прежде мирно болтались на крюках свиные, бараньи и говяжьи туши вдруг показались Ире чем-то вроде ртов древних чудовищ. Но наваждение быстро прошло, ведь она сама отправлялась убивать, и, возможно, ей тоже доведется поучаствовать в наполнении этого страшного поезда.

Поезд затормозил.

— Ты бы, доченька, далеко не уходила. Здесь и безопаснее, и кашей тебя всегда покормлю. Может, если (тьфу, тьфу, тьфу) родителей нет в живых, то здесь их и увидишь, а если, дай Бог, живы, то комендатура прямо на вокзале есть, там и спросишь, — предложил старик, соображая, что о смерти говорить вообще не следовало. Ведь она и так каждое мгновение имелась в виду. Он осекся и посмотрел на Иру, ожидая изменений в ее лице. Но девушка осталась прежней.

— Хорошо, я так и сделаю. Прежде пойду в комендатуру, а потом вернусь, — спокойно ответила она.

Ира отправилась в другую сторону, норовя вылезти в город. Война уже влезла в ее уши далеким грохотом и свистом, она увидела ее следы в искореженных деревьях и растерзанных домах, что виднелись по другую сторону вокзала. Но страшно пока не было. Скорее было интересно.

Ирочка представила себя частицей, молекулой смерти, возвращающейся на свою родину. Она зажмурила глаза, страшась шагнуть дальше, но в следующее мгновение нога сама собой поднялась и шагнула.

— Стоять! — грозный окрик стал ответом на ее шаг, и перед Ириной выросли двое верзил в камуфляже, — Документы!

— Я к родителям… В Грозный… Если они еще живы. В МГУ поступила, а тут такое, — причитала Ира, протягивая паспорт.

— Но родились Вы в Петербурге, и паспорт там получили! Каким же ветром родителей сюда занесло?!

— На отдых поехали… — промямлила Ира.

— На отдых?! Да сюда никто из русских лет пять уже просто так не ездит, — усмехнулся один из служивых, — Пройдемте с нами!

В пропитанном пылью помещении комендатуры все выяснилось. Звонили домой, и пьяный отец сказал, что сам не ведает, где сейчас его злосчастная дочка, а сам он в Грозном с роду не был, никогда не собирался в нем бывать, и не понимает, как туда попала Ирина. Он же сознался, что она занималась стрелковым спортом — был задан прямой вопрос, а хитрить он никогда не умел и не желал учиться этой в высшей степени полезной науке.

Ира ни в чем не созналась. Но один из камуфлированных тут же сказал, что ей повезло и ее всего-навсего отправят домой под конвоем. Если бы она попалась солдатам, то ее тело было бы разорвано при помощи двух грузовиков. Предварительно, конечно, ее лицо измазали бы черной краской, чтоб не смотреть напрасно на ее красоту. Им все сделалось ясно, и теперь их взгляды на Ирину сделались такими, какими смотрят на раздавленную ядовитую змею.

— Попадись ты там, тебя бы насиловать и то бы не стали! Присунуть такой по солдатским понятиям — все одно что гиене, скотоложство это! Порвали бы, и все дела! — не уставали повторять они, когда Ириша хотела у них что-нибудь спросить.

Дальше было множество грязных камер, служилые люди, пропитанные отвращением к ней. В конце концов вернулась в родной город — без денег, без надежд и без крови на своих оставшимися белыми руках.

Так или иначе она оказалась дома, в своей комнате, ставшей неожиданно узкой и тесной. Время от времени Ирочке приходилось отправляться в большое казенное здание, где она отмечалась в своей благонадежности. Мать почти не появлялась дома, постоянно пропадая то на работе, то где-то еще. Отец запил еще крепче, и при встречах с дочкой лишь шипел:

— Наши-ших убивать хотела, наш-ш-ших! Какая ты мне теперь дочь? А я ведь тебя любил… Да!

Мглу одиночества неожиданно разрезал звонок в дверь. Ира открыла, и сама не поверила своему счастью — на пороге стоял Юрка. Да еще и с ароматным цветочным букетом. Неужто все свершилось, Ирина жертва не стала напрасной, и хоть все свершилось не тем путем, о котором она думала, но ведь свершилось-таки! Разве кто осудит победителей!

Теперь тугой узел, в который завернулась ее жизнь, наконец-то разрублен. Она прямо посмотрит в глаза казенных людей и своего отца. Ведь Ира боролась за счастье и получила-таки его! Да, счастье это — лишь ее, индивидуальное, но кто в эти дни сражался за счастье всеобщее?! Даже само сочетание этих слов «всеобщее счастье» в те годы никто не принимал иначе, как кусок от какого-то анекдота!

Она обняла Юру, а тот стоял неподвижно, и выражение его лица ничуть не изменилось.

— Слышал, ты на войну отправлялась? — осведомился он, — Что же, война греет кровь, просветляет разум, как говорили древние. Как думаешь, если бы я тебе там подвернулся, ты бы меня тоже того?! Ладно, ха-ха, я шучу, ведь меня там не было и быть не могло, а если смотреть вообще, то мне даже нравится, что такая девушка могла бы оборвать мою молодую жизнь. В моих глазах ты выросла до… До звезды Сириус! Но все же ты вернулась, и я тебя с этим поздравляю, и желаю такой известности, какую тебе с места не сдвинуть! На сей счет хочу теперь тебе кое-что предложить…

Слово «кое-что» никак не вязалось с факелом Ириной любви, огонь которого рвался наружу. Если «предложить руку и сердце», то это как раз — не кое-что, а что еще мог предложить Юра?

— Я предлагаю тебе интересный проект. Думаю, ты не откажешься. Мысль о нем ко мне пришла давным-давно, когда я тебя увидел с винтовкой. Ведь ты можешь стать неповторимой фотомоделью, не девушкой с винтовкой, а самой девушкой-винтовкой! Мы с отцом журнал делаем, для него он — хобби, а для меня возможность кое-чему подучиться. Вот с его помощью мы и сотворим из тебя звезду блестящих страниц!

В иное время Ира, быть может, и обиделась бы, и прогнала бы Юрика. Но сейчас… Сейчас он был единственной частью этого огромного-преогромного мира, которая не побрезговала встретиться с ней, отверженной спортсменкой и неудавшейся снайпершей.

Уже на следующий день Ирочка была в сверкающей студии со своей верной подружкой-винтовкой, с которой она сняла наросшую за время разлуки пыль. Теперь ей предстояло сделаться женщиной-винтовкой для страниц глянцевых журналов, для разглядывания ее тела множеством заплывших от жира глаз. Фотоаппарат чмокнул первый раз, будто совершив механизированный иудин поцелуй. Первая карточка отпечаталась, а Ирино тело с этого мгновения обрело новое качество, оно сделалось товаром.

Из множества мест, открывающихся новобранцам за дверями самого обычного военкомата, имеется и особенное. Оно — не в Сибири и не в заполярье, оно не среди комариных болот и звенящего летом от гнуса, а зимой от мороза тундрового воздуха. Место это — под самыми рубиновыми кремлевскими звездами, среди известных всему миру красных стен. Так называемый Президентский Полк, особенная военная организация, не подчиняющаяся ни одному из военных и военизированных ведомств.

Всякий солдат в этом полку — символ солдата вообще, предназначенный для созерцания множества глаз, что смотрят из голов, не знающих иной России, кроме как ее кусочка, зажатого кремлевскими стенами. Солдатские фигурки здесь тоже кажутся атрибутами стен этой старой крепости, словно они из них выросли и вечно были и будут вместе. Но нет, не кремлевские стены породили этих солдат, и в их мыслях то и дело всплывают другие миры, большие и малые города, а то и деревни, о бытие которых здесь никто и никогда не слыхал. Кремлевские солдаты — это вроде точек, в которых объемный русский мир пронзает почти плоскую поверхность листа, положенного между рубиновыми звездами.

Среди этих необычных солдат, предназначенных для постоянного создания образа «солдата вообще» был и Андрей, что ходил когда-то в стрелковый кружок, где занималась и Ира. Парадная служба, как известно каждому армейскому человеку — не сахар, здесь же она была горче, чем отравляющее вещество иприт. Единственное, что выручало Андрюшу — это его выносливость, с которой он начал свою жизнь, с которой ее теперь и продолжал.

Разминая скрюченные от непрерывной шагистики ноги, он глядел в цветастый журнал, который неизвестно как проник в их казарму. Очевидно, его принес кто-то из дедов, и предназначался журнальчик для удовлетворения бурлящего в солдатской плоти полового инстинкта.

Взгляд зацепил знакомое лицо, и Андрей вздрогнул, вгляделся глубже. Сомнений быть не могло, это она, та, которую он ждал. Надо же, ведь Андрюша думал, что она уже замужем, и ждать ему придется ни то развода, которого может не случиться, ни то ее и своей смерти. Максимум, на что он рассчитывал, что они-таки встретятся в этой жизни, но, должно быть, не скоро, ближе к старости. И будут они тогда морщинистые, дряхлые, и никому, кроме как друг другу, не нужные.

А тут такое. Вряд ли с подобной профессией можно быть замужем. Хотя всякое бывает. Может, муж ее и отправил в это ремесло, потому что остался без работы, в подобную профессию идти по понятным причинам не может, а Ира его так любит, что все равно останется с ним. Но едва ли так оно есть. Вероятнее, Ира растворилась среди собственных изображений и мыслей насчет тех, кто их созерцает. Это, конечно, пройдет, только надо немного времени…

Ладно, что сейчас думать об этом?! Все равно до того мгновения, когда он ее встретит, более ста тысяч шагов, которые он сделает высококачественным строевым шагом, и столько же отблесков рубиновых звезд, которые он уже сейчас видит даже с плотно сжатыми веками.

Крупные и мелкие люди, пропитанные привилегией чуять себя хозяевами среди сложенных из грубого кирпича стен, равнодушно проходили мимо столбообразных солдат, обращая на них внимания не больше, чем на старательно побеленные поребрики. Но вот солдатские глаза как раз наоборот, крепко вцеплялись в них. Особенные же глаза были у Андрея, ведь он — бывший спортсмен-стрелок.

Страницу из глянцевого журнала Андрей тогда вырвал, и она пролежала у него почти что до самого дембеля. Правда, до самого последнего дня она так и не дожила — куда-то потерялась или кто-то украл, Андрей и сам не заметил. И домой он поехал уже без нее.

Ирин облик перетекал в фотографии и застывал на них. Сперва — на десятках, потом — на сотнях. Всякий раз она оставалась одной и той же — девушкой-стрелком, приготовившейся к выстрелу, но так его и не сделавшей. Палец, бывало, нажимал на спусковой крючок, но винтовка-то была пустая, не способная ничего пронзить. Когда не раздавалось выстрела, сердце Ирочки будто кололо иголкой, пустота винтовочного ствола словно вливалась в нее, и по нутру расплескивалось что-то черное. Чем больше было съемок, тем больше черной массы плескалось в Ириной душе, лишая ее всякой радости. Надо же было жизни сделать столько удивительных шагов, чтобы обратить свою хозяйку всего лишь в лишенную души картинку!

Юра появлялся редко, лишь для того, чтобы расплатиться и поделиться с Ирочкой своими мыслями насчет дальнейших съемок. Однажды он, охваченный пламенем творчества, лично снимал Ирину, всучив ей вместо привычной винтовки недействующий гранатомет. Но полученными кадрами никто не был доволен — на них отсутствовало то единство, тот переход линий, который был на снимках Иры с ее винтовкой.

Как бы то ни было, бытие Иры в фотомодельном качестве должно было подойти к завершению. С одной стороны, всем, кто гладил глазами страницы журнала, девушка-винтовка приелась, она стала таким же его атрибутом, как ценник. Иру переполняла пустота, уже не находившая себе места под скорлупой ее тела. Ей сделался отвратителен Юрка, этот человек, превративший свою любовь в пачку хрустящих фотографий, а их — в воду денег, которая давным-давно утекла сквозь его пальцы. Ирина проклинала и самою себя, потерявшую в этой жизни любовь, поддерживающую теперь лишь существование собственного тела.

Потому после очередной съемки она чрезмерно долго смотрела глазом в черноту своей спортивной винтовки, а потом бросила «спортивно-боевую» подругу во мрак опустевшей своей комнаты.

«Я искала для себя жизни и не нашла ее. Пойду поищу смерти!», решила Ирина, и, нарядившись в ярко-красные одежды она отправилась в один из самых глухих районов города. Почему-то она подумала, что если кто-нибудь из лихих людей приметит ее в этих одеяниях, то не раздумывая вонзит в нее нож. Прежде видать «лихих людей» ей не доводилось, и она представляла их вроде сказочных разбойников — с длинными нечесаными бородами и большими ножами, заткнутыми за широкие красные пояса.

Ирина много часов бродила среди молчаливых домов с погасшими квадратами окон. Иногда по улице и в самом деле проскальзывали темные тени, возникавшие из недр паутины неосвещенных дворов и там же исчезавшие. Сначала Ирочка сжималась, готовя свою плоть к смертельному удару. Иногда ей хотелось прекратить свой злополучный поход за смертью и броситься обратно, в беспросветный уют родной комнаты. Но, сделав шаг назад, она еще раз обдумывала свою жизнь и продолжала шагать вперед. Вот где-то вдали появился подозрительный тип, и в ней опять ударялась мысль «Этот точно убьет!». Но тип брел своей дорогой, и быстро сворачивал в сторону. Иногда до нее доносились злобные крики и леденящий нутро хохот, но на следующем шаге Ириша убеждалась, что эти знаки внимания были обращены не к ней.

Она уже не ходила, а бегала по городской окраине, забралась в развалины завода, где возле костра грелись явно не очень хорошие люди. Она подошла к ним, но никто даже не обернулся. Вполголоса незнакомцы продолжали вести свой монотонный разговор, а Ира была слишком взволнована, чтобы понимать его слова.

«Нет, смерти от чужой руки мне не видать. Придется наложить на себя руки!», неожиданно решила Ирина и изменила направление своего пути. Теперь она направилась в сторону железной дороги, где быстро и безболезненно можно было, к примеру, попасть под поезд. Внешний мир ответил на ее решение гробовым молчанием. Ира ускорила шаг.

Возле занесенного снегом чахоточного скверика она с кем-то столкнулась. Толчок был достаточно силен, чтобы пришлось остановиться и взглянуть в лицо встреченного человека. Оно показалось Ире знакомым. Удивительно знакомым…

— Андрюха?! Андрюха!!! — крикнула Ира, и волна прошлого мгновенно захлестнула ее.

— Привет, Ира, — сказал Андрей, голос которого не выразил удивления этой встречей, но зато был пропитан внутренней радостью, словно сбылось то, чего он давно ожидал.

Следующее мгновение прошло без слов, но затем настал миг, в который слово должен был сказать Андрей.

— Ира, я опять занялся стрельбой, и достал пару винтовок. Не спортивных, а настоящих, снайперских, так что можем заниматься ей вместе. Спросишь — зачем?! Главное в стрельбе — это цель, и если начал стрелять, то она рано или поздно появится. Ты ведь помнишь золотые слова нашего старого тренера? И я нашел цель, в которую мы вместе сделаем по выстрелу. Твоя и моя пули встретятся в ее плоти, и это будет нашим венцом…

И я нашел под небесами, на земных просторах, цель, в которую мы вместе сделаем по выстрелу. Твоя и моя пули встретятся в ее плоти, и это будет нашим браком…

Эти картины промелькнули в быстротечном, как горная река возле своего истока, сознании Иры за мгновение до ее смерти. Оставшаяся во мраке пустой комнаты «подруга» не простила хозяйке расставания. Удар о чужую, забвенную стену, вызвал в ее железной душе сухой щелчок, похожий на скупое плачевное всхлипывание. Тяжелая слеза смерти вырвалась из давно молчавшего ствола и впилась в спину хозяйки, под левую лопатку. Отверстие получилось крошечное, но, вместе с тем, достаточное, чтобы сквозь его просвет наружу выпрыгнула Ирина душа. Издалека оно походило ни то на точку, ни то на малюсенький тоннель…

Товарищ Хальген

2009 год