Devidd — Отроки подземелий (Вселенная Метро20....

                                                Отроки подземелья.

                                                                   Ночной костёр.

Заостренный наконечник тонкой арматуры лениво пошевелил угли в неярком костре. Его владелец, самый толстый из всей компании сидевшей у огня, ловко языком перекинул самокрутку из левого края рта в правый. Сделал длинную затяжку, смачно сплюнул на мерцающие угли.

— Ну, не тяни. Дальше то что? — сидевший напротив толстячка мальчуган лет десяти, одиннадцати на вид, откинул объемный капюшон засаленной ветровки и нетерпеливо заерзал на прорезиненной подстилке.

Рассказчик обвел взглядом компанию, собравшуюся у маленького источника тепла и света. Совсем по-взрослому деловито затушил об кусочек бетона самокрутку. Достал из-за полы стеганной грязной ветровки кожаный кисет и положил туда толстый окурок.

То как на него смотрели его товарищи, несомненно, говорило о его лидерстве в этой небольшой, численность в семь человек группе детей. Хотя его назвать ребенком можно было ну с очень большой натяжкой.

— Слышь, Белый, — ты или рассказывай или… — высунул язык и помахал перед ним частыми движениями пальцев мальчишка в толстых очках с выпуклыми линзами.

На языке жестов подземных детей это с лихвой заменяло взрослое выражение с дословным переводом «не звезди».

Материться и использовать нецензурную лексику, довольно распространенную среди взрослого населения у мальчишек считалось неприличным, и они придумали много разных жестов и словечек с лихвой восполняющих грязный мат.

Из темноты в слабо освещенный круг вступила долговязая фигура восьмого участника ночных посиделок. Он аккуратно положил рядом с костром штук пять небольших деревянных дощечек от оружейного ящика.

— Да будет свет, — озорно ухмыльнулся самый маленький из компании и, не дожидаясь, положил пару принесенных деревяшек в костер.

Промасленное дерево живо занялось огнем, и тьма несколько отступила, освятив лица сидящих пацанов.

Они все только что закончили свою смену на гидропонной плантации станции Дмитровская Серпуховско-Темирязевской линии. Водные огороды находились совсем радом с основной станцией всего, в каких то-сорока метрах, в одном из многочисленных вспомогательных помещений метро.

Конечно, это были не большие гидропонные плантации по сравнению с соседней Темирязевской. Но свою задачу они выполняли с лихвой.

«Наши шампиньоны, самые шампиньонные шампиньоны по всей линии», шутили жители станции. Хотя назвать выращиваемые грибы шампиньонами можно было, только имея большое чувство юмора. Они больше походили на Сморчки, так о них говорил умник Водя. Интеллектуальный мозг мальчишеской компании.

— Вова! Ты часом не заснул? — спросил интеллектуал.

Вова Белый, самый старший из всех, да ещё и бригадир их трудового отряда, зевая, потянулся

— Не, Водя, жду, когда Вовка очки протрёт.

Очкарик поднял на переносицу указательным пальцем сползшую оправу и добродушно хмыкнул.

Так уж получилось, что среди пацанов троих звали Владимирами.

Что бы ни путаться, как к кому обращаться они называли друг друга по-разному. Бригадира — только Вова или по фамилии, которая очень соответствовала его белокурой шевелюре.

Очкарика — Вовка, его так все время звала домой неугомонная мать, бухгалтер и помощница начальника Станции, маленькая пухлая хохлушка тетя Нина.

Книголюба и мечтателя — Водя. Он был новенький на станции, но сумел за короткое время стать душой детской компании.

Когда при знакомстве выяснилось что их трое Вовок, то стали придумывать, как назвать новенького. Ибо очкарика и бригадира уже так сказать окрестили.

Он сам предложил себя так называть. Такое имя он объяснил довольно просто. Его отца тоже звали Владимир и тот в своем детстве некоторое время, прожил у родственников в старой кубанской станице со смешным названием для москвичей Варениковская. Причем ударение его новые друзья, всегда делали на вторую гласную в названии, соотнося это со знаменитым украинским блюдом. Правда, в последнее время дефицит муки на станции не позволял им отведать столь лакомого блюда как вареники.    

Он рассказал, что там его отца тоже так звали, ибо на улице их было трое Вовок. Все подивились такому совпадению, но стали звать так, как предложил новенький.

Еще он рассказал им об истинном происхождение названия станицы.

Белый, и Водя, были самыми старшими. Белому было уже четырнадцать лет, Водя, отставал от бригадира всего на год. По двенадцать было Очкарику и Долговязому Серёге, который принес дрова для костра. Остальным едва исполнилось по десять лет. Маленький Мишка, черноголовый цыганенок, подобранный разведчиками ещё в пеленках, в одном из переходов был самым младшим.

После смены они всегда собирались в этом закутке станции, «повечерять» так приняли они от кубанского мальчишки и поддержавшего его украинца Вовки, название своих мальчишеских собраний.

Взрослые особо им не докучали. Авторитет у белокурого бригадира был высок среди старших. Ему прочили место в администрации, а пока он следил за подрастающими на станции мальчишками. Распределял их на работы, и вообще нес за них персональную ответственность пред родителями и страшим Интерната.

Последние головешки в костре дотлевали. Мрак сгустился ближе и мальчишки, невольно придвинувшиеся к затухающему огню.

Изредка из-за бетонного угла осыпавшейся ниши доносились звуки готовящейся ко сну станции.

Пару раз звякнула рында Боцмана, поднимая на смену очередной караул. А через несколько минут можно было услышать как в ночном воздухе, загудела вентиляционная шахта. Это энергетики запустили вытяжку слегка проветрить перед сном воздух в подземелье.

Сквозняк в тоннелях был всегда. Это можно было видеть по дыму немногочисленных костров. Их дым, поднимаясь, стелился, прижимаясь к самому потолку сводов перекрытия. Следы копоти там и сям указывали черно-серыми дорожками путь горячего воздуха. Разжигали костры только для согревания, да и то всё немногочисленное население станции больше грелось физическими упражнениями, дрова на станции тоже были на вес золота, вернее на вес патронов, отсыпаемых торговцам караванов и одиночкам сталкерам. Но вечернюю продувку делали всё время. Это уже стало даже наподобие традиции.

Заодно караульные услышат, если в шахте ночная напасть всех станций — крысы.

Бесстрашные монстры страсть как невзлюбили почему-то это низкий гул основного вентилятора.

Водя, что-то рассказывал, о каких-то там частотах, которые выходило по всему совпадали с каким-то там резонансом. Вот крысы и сбегали по крайне мере у них на станции, из большой вентиляционной трубы с её щупальцами оцинкованных воздуховодов.

— А видели их уже не раз, — продолжил свой рассказ Белый. — В самых нижних туннелях их встречали разведчики. Появляются они бесшумно, иногда на огромных мутантах полукошках-полусобаках. Оружия с собой не носят. По крайне мере огнестрельного. На боку кинжалы, вот такие, — бригадир развел руки почти на метр и, удовлетворившись видом удивленных слушателей, продолжил, — за голенищами плетки. Одежда на них — синие комбинезоны. А на шеях галстуки трехцветные. На всех шлемы Сталкерские, только маленькие. Главного у них Вожатый зовут. Только никто его не видел. Кто увидит, того он сразу в пыль сотрет взглядом одним.

— А себя они Пионерами называют, — добавил всезнающий Водя.

— Они что, красные? — слегка возмутился долговязый.

— Нет, они нейтралы. А Пионерами называют себя так потому что первые наверное, — утвердительно сказал Водя.

Разве мог подумать мальчуган, что именно так их и назвал таинственный Вожатый, вопреки или наперекор старому имяреку коммунистической империи.

Красных на Дмитровской не любили.

— А что такое Пионеры? — спросил Мишка.

— Не что, а кто! — взъерошил волосы младшему интеллектуал.

— Ты не отвлекай, — строго урезонил товарища Вова.

— Давай, ври дальше, — хмыкнул, подмигнув товарищам кубанец.

— А еще говорят, что не знают ни на одной из станций, чтобы эти самые таинственные Пионеры кого-нибудь из людей убили. Ей богу не вру, провалится мне на месте! Да пусть меня крысы сожрут, — повысил голос Бригадир. — Сам от Лихого слышал.

— Да его уже почти месяц на станции нет, — вставил до сих пор молчавший Павел.

— Тебе лучше знать, у тебя брательник Охраной заведут, — согласился Белый.

— Если нет Лихого долго, жди караван. Настюха заждалась наверное? А Вова? — вскинул голову Павел.

— Ну, да, — смутился Белый.

Его сестра, была невестой Лихого, станционного предводителя разведчиков –Сталкеров.

— Я есть хочу, — Мишка просящее посмотрел на Вову.

Тот засунул руку за пазуху и достал оттуда небольшую лепешку.

Малец принял протянутую еду. Деловито осмотрел окружающих, шевеля губами. Потом быстро разломил уже остывшую лепешку на восемь частей, свою быстро кинул в рот и жестом пригласил друзей.

Есть в одиночку, было не принято ни под каким предлогом в их компании.

Кусочки исчезли с потрясающей быстротой.

— Вот бы их увидеть, а ещё лучше попасть к ним, мечтательно вздохнул Мишка.

— Я те попаду, иш что выдумал, — Бригадир погрозил цыганенку.

— А что?! — возразил тот.

— А то, они говорят не совсем, — Вова покрутил у виска указательным пальцем.

— Чокнутые, или черные? — скорчил хитрую мину Мишка.

— Они мутанты, скорее всего, — заключил Водя.

— Всё равно, — не унимался мальчик. — Скачу я на этой твари, и с «пэ эма» по крысам, по крысам.

— А, правда, Белый? Ты бы пошел к ним, или очко играет? — Серега вытянулся на всю свою длину на подстилке из синтетика.

Компания сразу притихла.

Задать такой вопрос бригадиру, конечно, мог каждый, но вот про трусость мог спросить только Серега. Он был лучшим другом Вовы. Остальные запросто могли получить подзатыльник от Белого.

— А зачем? — голос бригадира как-то сразу несколько охрип. Было видно, что он лихорадочно думает, как ответить пацанам, чтобы не уронить в их глазах своего превосходства.

В глубине души он и сам восхищался этими неизвестными мальчишками. Порой перед сном рисовал себе картины, одна красочнее другой, как вот он простой паренёк предстанет перед Пионерами и не спасует, не отступит. И они восхищенные его храбростью сразу же возьмут его в свои ряды. Мол, нам нужны такие сильные и бесстрашные.

Он сглотнул подступивший к горлу ком и, как ни в чем не бывало, совсем оправившись от неожиданного вопроса, уверенно сказал: « Пошел бы, да только вас сорванцов на кого оставлю. Да и на станции мне дел хватает».

Тут он не лукавил. Взрослые уже давно намекали ему, что вот как шестнадцать исполниться станет он помогать им уже совсем по-взрослому. А за себя он думал оставить всезнайку Водю. Хотя об этом никому и не говорил. Бригадиром назначал главный инженер станции. А то, что кандидатура Води больше всего подходит для бригадирства, об этом и рассуждать не надо было. Самый начитанный из всей компании. Педагог Нина Евгеньевна в интернате не нарадуется на него.

Их было всего двадцать детей на станции. Все родились здесь под ночным светом электрических фонарей. Все кроме цыганёнка. С рождаемостью на станции были некоторые проблемы.

Жителей женского пола было всего ничего, а в возрасте, в котором без опаски можно было воспроизводить потомство и того меньше.

Уж какими только благами не заманивали на станцию молодых женщин — желающих было мало, если не сказать что их совсем не было.

Из двух десятков детей, девочек было всего трое.

Белый как то слышал от Евгеньевны, что в периоды особой опасности у женщин чаще рождаются мальчики. Так ли это или вымысел, такими мыслями он себя не очень утруждал.

«Каждому овощу — свое время», цитировал часто его товарищ, Водя, заведующую гидропонной фермой, пожилую тетю Катю. Химичка, так её дразнили за глаза мальчишки. Она постоянно колдовала над пробирками и склянками в лаборатории фермы, подбирая более выгодные смеси для гидропоники. Что уж она там вытворяла, известно только ей да сестре Вовы Настюхе.

Зато грибы и какая-то зелень, уходили со станции быстрее, чем вырастали. Заказы шли от самой Ганзы. Другим отказывали.

Костерок дотлел последними угольками, мальчишки притихли, они уже давно привыкли и знали, что дров на сегодня не будет. Спасибо Серёге, тот выклянчил в оружейке останки ящиков от патронов. Михалыч, старший ремонтник давно приобщил его к своему делу.

— Будешь ты, Серёга ружейных дел мастер, — любовно говорил он смышленому ученику.

Вообще, Дмитровская очень заботилась о своих детях. Говорили, что и Ганза что-то наподобие Интернатов создала, да ВДНХ передавала подрастающему немногочисленному поколению крохи знаний человечества. На отдельных станциях, опять же, по слухам дети все больше и больше были предоставлены сами себе.

Общество на станциях деградировало постепенно до животного уровня. Борьба за хлеб насущный достигла своего если не пика, то достаточно высокого предела.

— Ну что? Бригада ух! — словами главного инженера станции, разразился Бригадир.

       — Шабаш, мужики! — совсем не по-детски поддержал его Водя.

Затушив, едва мерцающие угли костра старым, как мир способом, которым ещё первые скауты тушили свои огневища, мальчишки направились к станции.

                                                                    Тайный ход

— Ну, видишь? — Семен покосился на Алексея, потрогал кончиками пальцев слегка съехавший триколор галстука.

Алексей хмыкнул, соскочил с Сибура, потрепал его по холке. Животное, заурчав едва слышно, послушно прижалось к земле, прикрыло иссиня фиолетовые глаза.

— Сколько? — мысленно спросил Семен.

Алексей пошевелил губами, считая что-то в темноте.

— Вроде двенадцать, — так же мысленно ответил старшему товарищу.

— Вроде в огороде, — съязвил Семен шепотом.

— Точно, двенадцать, — после паузы утвердительно заключил Алексей.

— Давай, мы с Остапом, прикроем, — старший разъезда взмахнул рукой с зажатой в ней нагайкой.

Остап слегка приподнялся в стременах. Сибур неслышно преступил лапами готовый рвануться вперед.

— Стоять, стоять, — Остап натянул поводья.

Алексей перекрестился, шепча молитву Спаса. И бесшумно сделал несколько шагов вперед.

Сегодня у него последний зачет по крысам.

В тоннеле было темно. Впрочем, как и везде на их уровне.

Расслабившись, Алексей стал Слушать. До него доносились легкими обрывками мыслей товарищей оставшихся сзади. Разбирать их ему не стоило, всю концентрацию Живы, он сосредоточил на копошившихся метров в пятидесяти от него дюжине крыс.     Большие, ростом с щенка Сибура они попискивали, общаясь между собой на своем крысином языке.

Ему необходимо было уловить волну «старшего» из этой крысиной ватаги. Остальные подчинятся, так его учили.

Он опустился к полу туннеля, почти касаясь одним коленом бетонной поверхности. Старый туннель, соединял несколько основных и когда-то служил верой и правдой своим хозяевам. Рельсов в нем не было, скорее всего, он служил просто переходом. Хотя в этом переходе мог проехать большой грузовик изображение, которого Алексей часто видел в боевой комнате Лагеря.

— Слушать, слушать, — он даже было начал шевелить губами, но вовремя спохватился, закрыл глаза, чтобы, не видеть силуэты животных.

Вожак не выдержал, послал сигнал стае и она разделилась на две половинки.

Этого было достаточно для подростка. Волна была мощная. Не уловить её для Алексея было невозможно.

Он стал мысленно закручивать волну в толстый жгут. Торсионное поле слушалось подростка. Вожак замер, приподнял острую морду, принюхался, и недовольно пискнул. Вся стая замерла, послушная приказу.

Жгут из волны, стал вращаться в обратную сторону, распускаясь в колыхающуюся черную, почти осязаемую ткань.

— На стену, всем на стену! — крысы зачарованно стали карабкаться на крутую поверхность. Некоторые срывались, но продолжали, царапая острыми когтями скользкую поверхность стены карабкаться, повинуясь ментальному посылу Пионера.

Сзади волной прокатился одобрительное — Любо!

Алексей поводил вожака стаи несколько кругов, затем заставил его ползти к нему. Остальные крысы замерли, вцепившись острыми когтями в мокрые шершавые стены.

Когда до животного осталось метра три, мальчишка послал широким диапазоном сигнал опасности. Вожак перевернулся в прыжке в воздухе и стая с пронзительным визгом исчезла в одой из нор вслед за своим поверженным предводителем.

— Любо! — Громкие крики друзей завершили бегство стаи, подгоняя крыс ещё больше к спасительной норе.

Алексей повернулся к товарищам!

— Зачет! Леха! Зачет! — Семен крепко пожал руку товарища.

— Доложишь уряднику, — деловито сказал словами Семен. — Скажешь, что зачет чистый, без огрехов. Слава Спасу!

Радость и торжественность одновременно отразились на лице Алексея.

Теперь на Круге его назначат в один из дозоров.

Тварь выползла из логова и прислушалась. Огромные уши, растопырившись, совершая полуобороты, улавливали ультразвук, испускаемый тонкими скользкими губами.

Голодная слюна просачивалась сквозь не очень плотно сомкнутые клыки, тонкой длинной паутиной покачивалась, стекая на впалую грудь монстра. Вместо глаз узкие едва развитые щелки. Всё тело покрыто ни то шерстью, с короткой очень жесткой щетиной, ни то корявыми бугристыми наростами.

Время от времени короткие отростки, смутно напоминающие пальцы человека, с острыми когтями, соскребывали трехпалой лапой особо зудящие наросты. По туннелю катился, отражаясь от стен и затихая в проёмах в обе стороны звук несмазанной телеги.

Дюжина крыс метров за сто от твари панически карабкалась по воздуховоду. Они только что выскочили из норы в полуметре от пола. Скрипучая волна достигла ушей стаи и заставила, как по мгновению её замереть.

Тварь вышла на охоту, а это значило, что опять придется забиваться вглубь нор. Вожак, едва отошедший от встречи с людьми, недовольно пискнул и снова возобновил торопливый бег стаи.

Впрочем, бежали крысы не так уж и быстро. Здесь внутри воздуховода, в который они забрались, чувствовали подземные жители себя в безопасности.

Тварь поселилась в их владениях всего неделю назад, хотя разве могли они знать количество дней, так как это знают люди.

Десяток соплеменниц, на днях, исчезнувшие в ненасытной, скользкой утробе твари, тоже уже ничего не поведают своим товаркам.

До норы оставалось пара развилок воздуховода, когда жестяной пол вытяжной системы обрушился под мощным ударом лап твари.

Вожак явно не ожидавший такой прыти от монстра всё-таки успел юркнуть в пролом. Тройке его соплеменницам не повезло.

Он продолжал свой бег, слыша предсмертный писк своих серо-коричневых воинов. Понимая всем своим крысиным нутром, что на этом охота твари не закончится, оповещая тонким, на грани ультразвука писком охранных крыс норы, буреломом вломился в спасительный зев логова. Из стаи живым вернулся он один, а ещё через некоторое время в нору заползла ещё одна крыса. Затем чтобы истечь кровью из глубоких ран на теле. Впрочем, этого уже вожак не видел. Охранные крысы, вечно голодные не дали пропасть его недавней подружке.

Нора находилась рядом с вертикальной шахтой соединяющая верхние запасные туннели основной линии метрополитена с секретными, мало кому известными переплетениями Метро-2.

Усиленный дозор Пионеров, на четырех Сибурах, остановился у края шахты. Хотя со стороны верхних туннелей ждать гостей было вроде, как и ни к чему, но как говорит Атаман: «Береженного — Бог бережет».

Двое подростков, ловко спрыгнули со своих «коней». Навстречу им шагнул урядник Дозора.

— Здорово ночевали! — приветствовал его один из прибывших.

По приветствию, принятому в отряде остальные члены Дозора догадались, что время не перешло ещё за полдень, ибо тогда фраза звучала бы «Здорово дневали». Часов в отряде было всего двое. У Атамана и одного из его заместителей. Впрочем, это нисколько не мешало службе охраны стоять Караул. Время все воспитанники отсчитывали либо по проверяющим Дозорам, либо по Ментальному зову, который строго один раз в четыре часа неслышной волной прокатывался по закоулкам подземелья. А приветствие, которое они, как и положено, по уставу говорили друг другу, брало начало еще со времен Казачьего войска, некогда несшего службу на просторах их прародины России.

                                                                   Сказки на ночь

— Стану я, раб Божий, благословясь, пойду перекрестясь, из избы в двери, из ворот в вороты, в чистое поле, на восток, в восточную сторону, к Окиян — морю. И на том святом Окияне — море стоит стар мастер муж и у того святого Окияна — моря, сырой дуб крековастый, и рубит тот мастер муж своим булатным топором сырой дуб, и как с того сырого дуба щепа летит, так же бы и от меня, валился на сыру землю борец, добрый молодец, по всякий день и по всякий час. Аминь! Аминь! Аминь! И тем моим словам, ключ в море, замок на небе, отныне и до века! — Степан Васильевич оглядел спальню.    

Шестеро, самых маленьких мальчишек уже закрыли глаза и тихонько посапывали. Кто ладошку под щеку подложил, а кто с головой накрылся. Старший комнаты пятнадцатилетний Борис, всё ещё лежал, не сомкнув глаз.

— Спи, давай, — Атаман поправил свисающее одеяло на крайней кровати. — Завтра до расскажу, а то опять повторять придётся.

— Повторенье — мать ученья, зевая, ответил Борис. Повернулся на бок.

— Спокойной ночи, пластун! Завтра у твоего отряда трудный день. Спи!

Степан Васильевич Дикой, — Атаман Лагеря, Вожатый, может ещё его, как-нибудь, и называли в темных туннелях, он не удосуживался придавать этому значения. Мало ли кому что в голову взбредёт.

Убавил и без того не очень яркий свет масляной лампы. Плотно прикрыл за собой дверь и размашисто, но бесшумно направился в сторону Караулки.

Это уже стало традицией, он всегда приходил перед сном к самым маленьким воспитанникам. Книг, к сожалению, в лагере было не очень много, а те которые и были все больше специальные. В основном по техобслуживанию немногочисленных агрегатов лагеря.

Вот он и взял за правило рассказывать мальчишкам многочисленные истории на сон грядущий, благо память у него, несмотря на возраст, была отличная. А за свою бытность прочитал он много книг.

Сейчас он заканчивал повествование своего первого писателя-фантаста, Александра Беляева. Он уже рассказал о таинственном Ихтиандре, о Хойти-Тойти. Теперь завершал свой рассказ об Острове погибших кораблей.

Каждый свой рассказ, видя, что его воспитанники почти спят, он всегда заканчивал старым заговором. В полудремном состоянии древние слова воспринимались на подсознательном уровне гораздо более образно.

Собственно эта идея пришла к нему ещё тогда когда они ещё только обустраивались в этом месте с первыми своими воспитанниками.

Наработавшись за день, они все-таки оставались детьми и всегда просили его рассказать что-нибудь. И тут он вспомнил, что в далёком своё детстве у него в жизни было три случая, когда рассказы взрослых его так затягивали, что он с нетерпением всегда ждал продолжения.

Первое это конечно рассказы своей бабушки, старой казачки рода Спильных. Её род начинался ещё из первых поселенцев Адагумской линии на Кубани. Она всегда рассказывала маленькому Стёпке занимательные истории из жизни казаков-переселенцев.

Тогда впервые он услышал о Казачьем Спасе.

— Спасом жить, Стёпушка, это, прежде всего, внимательным быть. К миру тебя окружающему. Травинке — былинке, животинке — скотинке, времени — пространству, а пуще того, — голос бабушки Ольги был ласков и нежен и в тоже время тверд, будто другого и не было в этом мире кроме слов её, — людям, вокруг живущим. Другого слышать будешь, тогда и Спас тебя слышать будет.

Вторым был старый, всегда немного выпивший, паромщик на Кубани, в его станице детства — Варениковской, дед Панас.

Паром был старый — с казачьей тягой, все кто мог, тянули деревянными выструганными из твердой акации палками со специальными углублениями железный канат. Поэтому, у парома всегда собиралась довольно большая компания — ждали народа по больше, что бы как говаривал Панас: «Зазря конив нэ гонять». Да и менялись «тягловые» довольно часто.

Кубань, в этом месте почти добежав до Азовского моря, была довольно широка и течение хоть, и было не так быстро как, например, в верховьях, но старенький паром заметно подрагивал, пересекая сизовато коричневую воду реки.

Пока ждали жаждущих переправиться на ту сторону реки, а другого пути до постройки моста в те времена ещё не было. Дед успевал пропустить стаканчик другой у станичников, которые знали слабость старого казака в этом вопросе. Да некоторые и сами не прочь были почувствовать знакомый привкус кубанского домашнего винца на своих губах.

Что всегда удивляло Степку, он никогда не видел сильно пьяных. Пили так — для сугреву.

Паромщик слыл балагуром и весельчаком. Жил он тоже прямо тут у переправы.

Его рассказы то и дело перебивались громким хохотом присутствующих. Девки и молодые казачки иногда и семечкой давились, подставляя спины под громкие хлопки казаков, тоже смеющихся от души. Никто никогда не слышал, чтобы паромщик когда-нибудь в своих, иногда и сальных шутках, матерился. Он умудрялся так замысловато спрятать, казалось бы, вот-вот сейчас появляющееся ругательство за набор витиеватых рассуждений, что все только диву давались.

Самое ругательное у него было, «биссова дэтына». Причем это относилось к любому, будь то малец или взрослый казак. Сколько ему лет толком никто не знал. Острые языки станичниц поговаривали, что он ещё царя батюшку живым в Екатеринодаре видел.

Степан больше всего любил рассказы старого паромщика про загадочные марапацуцы — летательные аппараты славных казачков. И хотя все знали, что такого на самом деле и вовсе не было, но уж больно красиво рассказывал об этом дед Панас.

Третьим рассказчиком, оставившим след в памяти Степана, была красавица пионервожатая из Москвы.

Он в десять лет был отправлен в пионерский лагерь в Кабардинку. Вожатой в их отряде была студентка филфака московского вуза, какого он сейчас и не помнил, а вот её сказительный талант запомнил на всю жизнь.

Мальчишки его возраста буквально ходили за ней как на привязи. Она была высокой, стройной. Звали её Светлана. Она и имени своему соответствовала на все сто процентов.

Светло русые волосы, спускались ниже пояса толстой косой. Девушка то и дело закидывала её назад. Но упрямая красота так и норовила оказаться на груди москвички.

По-московски акая, она немного посмеивалась над южным говором большинства ребят. В отряде были дети со всего союза, хотя большинство мальчишек прибыло в пионерский лагерь с южных окраин некогда огромного государства СССР.

Наверное, после её рассказов, в которых она всегда выступала в ролях, изменяя порой голос до неузнаваемости, и полюбил мальчишка — станичник книги. Да так полюбил, что иногда и школу прогуливал, обложившись принесенными из библиотеки толстыми томами, читая в запой. Мать ворчала, а то и лозину хватала — наказать прогульщика и только бабушка Ольга всегда заступалась: «Пусть Слово почувствует, а школу наверстает, смышлён».    

Дежурный лихо откозыряв, доложил о состоянии дел.

— Зачетчики вернулись? — спросил Степан, хотя прекрасно знал, что отряд не вернулся. Он бы почувствовал.

— Подходят, — ответил дежурный. — Леха так веселиться, что их за версту почувствовать можно, — радуясь за товарища, с улыбкой произнес мальчишка.

— Сам Услышал или опять разводящего просил? — строго посмотрел на дежурного Дикой.

— Сам, Степан Васильевич, ей богу не вру! — караульный вытянулся по стойке смирно.

— Любо! — атаман похлопал его по плечу. — Я у себя, придет разводящий сразу ко мне. И старших пусть захватит. Разговор есть.

— Слушаюсь! — лихо козырнул дежурный.

Атаман одобрительно кивнул и вышел из Караулки.

Прикрыв глаза, с улыбкой Послушал ликование юного Алексея.

— Дети, но казачки растут справные, — вслух сказал Дикой.

Спрыгнув со ступенек, ведущих в Караулку, тихонько напевая, бесшумно растаял в полумраке бокового прохода.

                                        Караван

— Бросайте курить, и алга, — Лихой, вспомнил старое словечко, часто употребляемое его отцом, татарином-полукровкой, Рашидом.

— Не суетись, — усиленно нажимая рычаг динамо-зарядки фонаря, ответил глава Каравана, торговец Ибрагим.

Его черные глаза, поблескивали, зубы на удивление ровные и белые, искорками вспыхивали в лучах фонаря Лихого.

— Тебе, что, товар при тебе, а меня уже заждались, третий перекур за два часа, не много ли? Так мы в аккурат к Вою на мосту и окажемся, — раздраженно сказал Лихой.

— Что первый раз? Шесть бойцов, какой-никакой огнемет, патронов я не жалел, — начал перечислять караванщик.

— Да, но только ты забыл, наверху полнолуние, — не унимался Лихой.

-Ай, такой балшой, — Ибрагим поднял вверх руку в кожаной потертой перчатке, выставив вперед указательный палец и оттопырив большой. Рука стала похожа на маленький пистолет, — а в сказки-побаски вэришь.

Лихой улыбнулся. Он не в первый раз водил караван Ибрагима, тот всегда когда хотел что-то доказать или посмеяться над собеседником говорил с кавказским акцентом. Хотя в повседневной жизни говорил чисто без акцента.

Их было не очень много в подземельях, потомков горских народов. Некоторые и язык свой почти не помнили, а некоторые, наоборот, в своих немногочисленных сообществах продолжали общаться на языке далёких предков.

Несмотря на свой возраст, а Ибрагиму было далеко за пятьдесят, он на удивление бал бодр и подвижен.

Торговал глава Каравана давно. Ему бы при его положении сидеть тихо у себя на станции, ан нет, тянуло старого в туннели, как во времена его молодости, когда и обитаемых станций было по более и выручка была ого-го, не скупились на его товар жители, ох не скупились.

А товар был востребован везде, будь то пока ещё процветающая Ганза, или отрезанные станции, такие как родная Лихого — Дмитровская.

Торговал Ибрагим спиртом.

Где его клан брал сырьё, оставалось загадкой даже для старожилов Метро.

Поговаривали, что на поверхности или где-то на заброшенных станциях трудились на картофельных плантациях отбросы подземного общества, за стакан веселящей жидкости готовые продать себя на веки вечные. Правду никто так и не знал.

Спирт был нормальный почти медицинский, как говаривал сам Ибрагим. Не «фонил», уж как его только не проверяли. Горел чистым, синим пламенем. Сжигая и без того короткие жизни. Кому-то в радость, а кому-то горе. В каких резервуарах готовилось зелье мало кого интересовало. Своих забот у жителей хватало с головой.

В спиртоносы, Ибрагим подбирал здоровых по меркам подземелья бойцов. Если замечал их пристрастие к «товару» расстреливал без суда и следствия. Дисциплина в караване была жесткой и безжалостной, зато платил, не скупился.

Спирт переносили в старых аквалангах. Где уж их раздобыли вездесущие сталкеры, тоже никому не известно. За язычок, который не держится, за зубами можно было и поплатиться. Отрежут и прозвища не спросят.

Вот и шли спиртоносы, похожие на водолазов, сгибаясь под тяжестью баллонов по подземным туннелям. Несли кому радость, кому необходимость. Падали патроны, все больше самодельные в кошель Ибрагиму, подтверждая старую истину — Кому война, а кому мать родна.

И процветал бы Ибрагимушка ещё долго со своим бизнесом, но в последнее время появилась у него забота, да такая от которой иногда выть ему хотелось не хуже тварей подземных.

Стали его караваны в буквальном смысле на гоп-стоп брать. Благо были бы это свои, люди взрослые, ан нет, появилась в метро сила новая никому доселе неизвестная.

Кому было сказать, засмеяли бы старого караванщика. На смех подняли бы друзья товарищи. Но молчал пока торговец. Немного было нападений, но все по одному почти сценарию.

Подходил к каравану мальчонка — невзрачный такой. Худощавый, а глаза из-под маски-распиратора, что твои фонари, толи светятся, толи отблеск в них такой, жутковато становится.

Поздоровается вежливо, осмотрит всех, никого не пропустит. Мало ли их шныряет по закоулкам. Вон на Краснопресненской говорят целые банды подростков сколотились. С оружием, что твой взрослый обращаются. Так эти новенькие и вовсе без оружия. Так ножик, на кинжал похожий, да нагайка в руках.

Если Краснопресненских уже изучили и отпор им давали, то эти востроглазые появлялись в самый неподходящий момент. Их уже и не ждет никто, думая вот пронесло — не попались на пути гости загадочные.

— Здорово ночевали, — здоровался мальчишка. Ну, взрослые ответят, что с пацана взять. Им бугаям, привыкшим за плечами канистры-баллоны таскать, и не такое в туннелях видать приходилось. А мальчонка обойдет всех в глаза посмотрит, потом к старшему каравана направится.

Пошепчутся они в сторонке, и вот уже тянет из сумки старший наряды-заказы от жаждущих спирт получить. Кто нетерпелив, возразить хочет, так тут сразу из темноты ещё пара тройка хлопчиков появится. Как правило, с ними один постарше всех, как по облику, так и по положению видать.

Попросят вежливо груз возле стеночки оставить, а сами вроде как улыбаются, а может это просто кажется, лица до половины же масками закрыты, но все кто потом вспоминал, единодушно утверждали, что веселы были отроки. Кто даже и смешок, ненароком у кого-то выскочивший из-под маски слышал. Но это потом, ибо поднимались мужики здоровые, ставили груз свой, поторапливаясь вроде, да и уходил отряд спиртоносов обратно.

А через некоторое время как обухом по голове. Кинутся, ошарашенными глазами друг на друга смотрят, за стволы хватаются и бегом назад туда, где груз оставили.

Прибегут, а у стеночки акваланги все пустые, в воздухе ещё запах спирта стоит. Кое-где ещё и лужицы от пролитого зелья не высохли, а гостей-грабителей и след простыл.

Как-то один из охранников, попытался, было схватить мальчонку, так вроде тот и не делал ничего, так руками развел да в ладоши вроде как хлопнул, присел, правда, одну ногу как для упора назад отставив. Свалился мужик на рельсы ржавые, может, спотыкнулся, с кем не бывает, едва его потом откачали, но это уже после, когда вернулись всем караваном.

Остальные, как и не заметили, сноровисто выставляя в ряд у бетонной стенки свой драгоценный груз.

Отойдя метров сто во мрак туннеля, рассекаемый головными фонарями, услышали караванщики залихватский свист. И только шаги свои ускорили.

Таких случаев уже больше пяти было, хотя караваны у Ибрагима десятками по подземельям хаживали.

Встрепенулся караванщик, мысли горькие отгоняя.

— Все! Подъем, — скомандовал Ибрагим.— Давай, Лихой свой алга, веди.

Отряд, вытянувшись в цепочку, шагая почти след в след, последовал за проводником.        

                                                                                                                                    Сибур

Дикой встал из-за стола, широко расставил ноги, слегка присел и с хрустом в костях потянулся. Тянул он свои суставы медленно, прислушивался к звуку засидевшихся конечностей.

-Эх, старею, старею, но, — он медленно свел руки на груди и с громким выдохом почти преходящим в крик подпрыгнул и сделал сальто назад.

Крепко встал на обе ноги, так мягко, как кошка, которую бросили с небольшой высоты, и та упала на все четыре лапы, как ни в чем не бывало. У Степана Васильевича, правда были всего две ноги, хотя при желании он мог приземлиться и на руки и на ноги, как когда-то падали с лошадей в густую траву казаки-пластуны. Чтобы исчезнуть, раствориться в гуляющем ковыле бескрайних степных просторов.

Краешком сознания он почувствовал, как к затворённой двери подошел дежурный и, переминался с ноги на ногу, по-видимому, не решаясь, толи постучать, толи войти.

— Входи, что уж там, стоишь. Стряслось что? — Атаман поправил ремень и, заложив руки за спину, ожидал, когда юноша войдет.

— Там это, — растерянное лицо дежурного покрылось небольшими капельками пота. — Животное принесли, маленькое, вас хотят видеть.

— Лады, — кивнул головой Дикой. — Айда, поглядим, шо вы там нового учудили, неслухи.

Они прошли мимо Караулки прямо в казарменное расположение.

Посреди комнаты на подстилке, когда-то бывшей отрезком большого ковра, но вытертой ногами почти до «лысого» состояния лежало маленькое, размером с котенка странное существо.

— Рассказываете, только всё, даже мелочи, — подняв котенка за загривок двумя пальцами и поворачивая его туда-сюда, приказал он двум мальчишкам. Они с час назад вернулись из Дозора и уже успели умыться и переодеться.

— Сначала, мы Услышали плачь, затем боевую волну нескольких существ. Это возле протопленного спуска, в западную шахту.

Низенький, черноволосый, с косым шрамом через всю щеку, мальчишка, который уже недели три как был экзаменован и имел право ходить в Дозор, не смущаясь, стал рассказывать. Его товарищ, такой же не высокий, с коротко стриженными светлыми волосами, только поддакивал, всё время, потирая пальцы правой ладони.

— Поранил? — Дикой, с волнением взял руку мальчишки и быстрыми движениями ощупал ей от кончиков пальцев до локтя.

— Да нет. Волнуюсь, почему то, — глядя в глаза Атаману, ответил тот.

— Не врешь. Это хорошо. Ложь порождает двойную ложь. Казаку не пристало лгать, — погладил его по плечу и голове Степан Васильевич.

— Потом мимо нас пробежали крысы — три стаи. Затем захохотали вроде как Кикиморы, но очень быстро умолкли. Потом несколько сильных ударов, даже бетонная крошка со стен посыпалась. Затем звук боя и погони. И всё, стало тихо.

— Через час пришла смена, и я решил, — дождавшись, когда русый договорит, вставил обладатель шрама. При последних словах он несколько смутился, но быстро взял себя в руки, и смело посмотрел на Атамана.

— Давай черкес, выкладывай, почему дисциплину нарушили, — строго посмотрел Дикой.

Адам, вытянувшись по стойке смирно, — смело продолжил.

— Зов плача уж был больно жалостлив, Степан Васильевич. Да и интересно стало, что уж тут врать, вот я Митьке и приказал как старший по званию. Следовать на боевом расстоянии и прикрывать мне спину.

Возле самой воды мы его и нашли. Поле такое было, что впору самим зареветь, я подумал, что интересно будет кто это такой. Вот принесли домой.

— Ладно, абрек, после драки кулаками не машут, — несколько успокоившись, а больше довольный тем, что Адам и Митька не струсили, — сказал Дикой. — Только бы мамаша этого плаксы к нам в гости не пожаловала. Говоришь, крысы бежали? — снова поднял, только уже двумя руками, скулящего неожиданного гостя.

— А ведь это девочка, — казак нежно погладил густую шерсть существа.

— А кто это? — несколько голосов спросили почти одновременно.

— Да сразу и не разберешь, — Атаман приоткрыл маленькую пасть переставшего скулить диковинного детеныша. Вроде, как и собака, а в тоже время и на кота похож. Думаю, подрастет — разберемся.

— Ура, — не выдержал кто-то из присутствующих.

— Зубы, чисто тигра, — уже веселее сказал Атаман. — Адам, отвечаешь за своего питомца. Но жилье ему соорудить отдельно, назначить дежурных, круглосуточно.

Он опустил существо на коврик. Тот свернулся калачиком, прикрыв маленький, розовый носик пушистым хвостиком.

— Котейка, едрит твою в качель, — засмеялся казак и оставил мальчишек склоненных над неожиданным гостем.

Когда часы на руке, пропикали двенадцать Атаман, отдав необходимые распоряжения Караулу, вышел в полумрак туннеля.

Двигался он бесшумно, изредка останавливаясь и внимательно Слушая пространство.

К выходному Дозору, стоявшему в Карауле возле своего туннеля, постарался подойти незамеченным.

— Стой, кто идет, пароль? — голос из темноты был требователен и серьезен.

— Нагайка! — уже не таясь, ответил Степан Васильевич.

Дозор нес службу справно.

— Я к шахте, разведаю кое-что, — похлопал по спине старшего Дозора — Остапа Приблуду.

Тот с довольным видом, перекинул за спину АКМС.

— Зови ежели что, атаман, подсобим. Мы мигом, — козырнул зажатой в руке нагайкой парень.

— Добре, хлопчики, гукну. Но думаю и сам не оплошаю.

Тень Дикого от небольшого светильника, запрыгала в переплетении стеновых кабелей, постепенно расплываясь по мере удаления атамана вглубь туннеля.

Мутировавшие существа, порождения нового мира, не очень докучали казачьему лагерю. Но, как уже не раз убеждался Дикой, матери никогда не оставляли своих детенышей, будь то Твари — крысоеды или амфибии-кикиморы.

Им пришлось выбить из туннеля несколько семей Упырей-летунов, которые с постоянным упорством все норовили вернуться в свое облюбованное логово. Среди первых трупов этих летающих тварей, похожих на летучих мышей, только с очень омерзительной головой, напоминающую голову большущей жабы, с пастью усеянную десятком острых крючковатых зубов, были не менее омерзительные, на первый взгляд, детёныши, не умеющие летать.

. Родители погибших Упырей подолгу кружили над разорванными пулями телами своих отпрысков. Все пространство буквально звенело от их писка, срывающегося на ультразвуковой диапазон. Но нападать на вооруженных людей летуны опасались.

— Вот ведь, тоже твари божьи, — ещё тогда, подумал Дикой. — Детей своих не бросают.

Они вчетвером, отогнали трассирующими очередями, надоевших Упырей. Пришлось собрать трупы детенышей и отнести их в дальний переход.

Летуны, покружившись еще несколько дней над останками, оставили свои владения навсегда.

Как-то раз в одном из рейдов, ему с двумя его спутниками, пришлось увидеть как на верхних полу оборванных кабелях, прямоугольного туннеля, висела туша Твари — крысоеда, сплошь усыпанная чавкающими летунами. С тех пор они и стали звать их Упырями.

Дикой остановился у кромки черной фосфорирующей воды. Впрочем, точного её цвета он и не видел. В этом месте пол туннеля несколько просел, и постепенно наполнился водой. Дальше дно туннеля было вздыблено выломанными кусками бетона с щупальцами рифленой ржавой арматуры.

За этими разломами находилась полу затопленная шахта, ведущая ещё куда-то вниз.

Они пытались, как то выяснить, но без водолазного костюма там делать было нечего.

Включенный фонарь осветил небольшое пространство, сузив его до размера луча. Остальное потонуло в контрасте света и тьмы.

— Слава богу, мальчишки по всему сюда не дошли, — покачал головой Атаман. Туннель отозвался качающимся лучом. В его скользящем свете Дикой заметил в нескольких метрах от кромки воды притопленную фигуру какого-то животного.

Он прослушал пространство — опасности не было. Медленно подошел к возвышению.

— Ба, никак сам Слюденец, кто ж это осмелился хозяина преисподни потревожить?

Толстое, полупрозрачное тело червя, накрепко замотало в своих последних объятиях пятнистое животное размером с пони. Голова червя была раздавлена в тисках мощных челюстей полу кошки полу собаки.

— А вот и мама наша, — угадал в задушенном животном Дикой родительницу ночного детеныша, принесенного его мальчишками. Рядом в воде колыхались на поднятых ногами казака, мелких волнах два маленьких мохнатых клубка.

Питомец лагеря, быстро рос, и через три месяца, Адам гордо водил на поводке пятнистое существо.

Гладить себя питомец позволял только маленькому черкесу.

Наблюдая за ними Дикой несколько раз уловил даже ментальную связь между мальчишкой и зверенышем.

Адам разговаривал со зверьком, на том самом уровне, на котором общались и воспитанники, уже овладевшие основами Казачьего Спаса.

Как-то раз Степан Васильевич увидел, как Адам, взобравшись на спину своего питомца, попытался прокатиться на животном. На удивление тот терпеливо ждал, пока мальчишка усядется верхом, и осторожно ступая мохнатыми лапами, повез своего друга. А то, что они стали друзьями не для кого уже и секретом то не было.

Если мальчишка, мог скрывать свои чувства, то ментальное поле «котейки» звенело на полном диапазоне радостью от общения с мальчишкой.

— Вот тебе, бжедуг, — поминая одноплеменников мальчишки, как-то сказал Дикой — и Сивка-Бурка.

С тех пор питомца, иначе как Сибуром и не звали.

Через год он, вернее она просто ушла, и вернулась только через месяц, чтобы произвести на свет в лагере пятерку маленьких пушистых Сибуров.

                                                                                            Вой

Первыми, как всегда среагировали крысы. Тройка серо-коричневых грызунов, задрав острые мордочки, смешно чихнув, резво вскарабкалась на прогрызенные там и сям старые кабели на стене туннеля. С ловкостью присущей своему семейству они, сноровисто перебирая лапами, поспешили к темнеющему зеву норы.

Лихой поднял руку, подавая знак идущим за ним людям. До выхода на Новослободскую оставалось метров тридцать. Некогда жилая она теперь стала черной Зоной Кольцевой линии.

Лихой снова поднял руку с тремя оттопыренными пальцами. Два бойца и огнемётчик послушно выдвинулись к проводнику.

Они прошли оставшиеся метры до входа на станцию, то и дело, оглядывая потолок и стены туннеля. В неярком, но достаточном свете головных фонарей каплями отсвечивали оплавленные сгустки некогда пластиковых покрытий многочисленных проводов и лепестки черных с проседью алюминиевых составляющих жил силовых кабелей.

За концом туннеля начиналась бывшая станция Новослободская.

Зловещее царство Воя.

Пока трое бойцов держали под прицелом своего оружия пространство туннеля примыкающего к шахматному полу станции, Лихой покачал фонарем, давая знак всему Каравану.

Через несколько минут Ибрагим с оставшимися бойцами-спиртоносами подошел к передовой группе.

Наклонившись к хозяину Каравана, Лихой негромко стал говорить с нескрываемым раздражением в голосе.

— Если хоть один из твоих не выполнит приказа, застрелю! — разведчик для убедительности покачал стареньким автоматом. — Я ведь предупреждал, теперь делать только то, что я скажу и без раздумий.

— Как скажешь, — примирительно закивал Ибрагим.

— Слушать всем. Переход на станцию Менделеевская начинается у лестницы, ведущей на мост, проходящий через платформу. Слева перил нет, впрочем, справа они тоже весьма ненадежные, в последнем рейде их малость прожарили огнеметами. Идти только по белым квадратам. Почему сам не знаю, но всех кто становился на черные, Вой убивал мгновенно.

Наша задача, несмотря ни на что не останавливаться. Кто остановится тот труп.

Когда пройдем мост, будет заваленная переходная камера. Там ставили когда-то ежи из рельсов, поэтому быстро там не получиться. Но главное не останавливаться. На лестнице эскалатора смотреть под ноги, некоторых звеньев давно нет, но перепрыгнуть можно. Как только войдем в «трубу» перехода на Менделеевскую всем ждать последних, заняв круговую оборону. Да, чуть не забыл, — Лихой покрутил выставленными указательным и средним пальцем, изображая подобие лопастей вентилятора, — когда идем по квадратам смотреть вверх на люстры. Оттуда могут Упыри налететь.

— Так может, переждем в туннеле, пусть только сунутся, сожжем к чертовой матери, — возразил молодой боец обладатель самодельного огнемета, поведя раструбом из стороны в сторону.

— Для особо понятливых, повторяю, в туннеле мы даже пикнуть не успеем, — для достоверности Лихой сплюнул на шпалы.

— А почему по белым, — не унимался огнемётчик.

— А это ты у него спросишь, если успеешь, — нехорошо улыбнулся Лихой. — Говорят, что черные квадраты сделаны из гранита габбро, а белые из серого гранита, в чем разница сам черт не разберет, но проверенно и уже не раз — шансов пройти по белым больше. Может резонанс у них другой, может ещё что-то, но звук Воя вроде как выбирает именно черные квадраты.

— Ты, Сенька, Лихого слушай, он врать не будет, — наставительно подтвердил Ибрагим, обращаясь к бойцу с огнеметом.

— У нас есть пять минут, крысы они вон уже убрались, сейчас Первый Глас пойдет. Всем заткнуть уши, — Лихой достал из нагрудного кармана небольшую коробочку и раздал бойцам маленькие затычки для ушей.

— Фонари на полную мощность и по команде за мной, до Второго гласа мы должны быть у лестницы, — почти прокричал проводник.

Вой появился лет пять назад. Вначале жители Новослободской не очень обращали на него внимание. Мало ли звуков рождает подземелье. Когда на поверхности разгуляется буря, то некоторые вентиляционные шахты, хотя и закрытые для прямого притока воздуха, нет да нет, вздохнут жалобным плачем по былому.

И пронесется по подземелью странный вибрирующий львиный рык, а иногда и хохочущий плач гиен, хотя ни тех ни других во отчую подземные жители и не видели, разве только на рисунках редких книг, да по рассказам, передаваемых из поколение в поколение малочисленными стриками, которые ещё помнили время ДО…

На станции участились случаи странной гибели жителей. То одного, то другого обнаружат поутру в палатке с перекошенным от ужаса лицом. Медики констатируют смерть от удушья и разрыва сердца.

Потом уже стали Вой слышать и те кто вроде как и не восприимчив ко всяким звукам был. Некоторые до последнего ничего не чувствовали, так легкое покалывание в висках. Да ещё приступы неожиданного удушья, переходящего в надрывный кашель. Все списывали на мокроту да сырость подземного мира. Больше всего страдали дети.

Родители, которые по умнее всеми правдами и не правдами старались перебраться на другие станции. Выправят себе паспорт за пригоршню другую «денег» или за услуги разные, кому как повезет, да прочь с Новослободской.    

Осталось на станции десяток другой человек. Да и те вскоре ушли. Так никто до конца и не понял, что произошло.

А потом стали на станции селится Упыри.

Эти летающие твари были вторым после крыс бичом жителей подземелья. Нападали на чуть зазевавшихся посетителей своих новых владений всегда огромной стаей. Порой даже всепожирающее пламя огнеметов не могло остановить выводок этих тварей.

Поговаривали, что и на поверхности сталкеры видели, как эти создания нового мира, осмеливались нападать даже на огромных летающих то ли ящеров толи ещё кого, классифицировать останки было не досуг. Ноги бы унести подальше от этой всякой напасти. Назад под землю, где плохо ли хорошо, но можно было существовать.

Мир менялся. Это поняли все, кто из последних сил пытался выжить в этом Новом мире. Его величество, гомо сапиенс, царь двадцать первого века казалось, смирился с неизбежностью исчезновения как вида.

И хотя Ганза продолжала с нескончаемым упорством отстаивать свои границы, пока ходили караваны, пока дышали душным воздухом потомки первых жителей Метро, светился огонек надежды, слабым пламенем спиртовых горелок.

Радиационный уровень, несколько ослаб и вот уже, уходили группы вольных наемников наверх. Искали люди приют, пробираясь сквозь развалины, кишевшие мутантами и порождениями Тьмы и Зимы. Почти никто из первых отрядов не вернулся. А те, кто и смог приползти из последних сил к гермоворотам, редко могли, что не будь поведать. Ибо взгляды их были почти безумны, а тела истощенны.

Не пускала земля своих детей, предавших её, в своё лоно. Ожесточившись и ополчившись на весь мир людской полчищами существ неизведанных.

Так и ютились остатки некогда процветающей цивилизации в полутемных переходах да постепенно разрушающихся платформах станций.

Вожак Упырей, раскрыв мохнатые крылья, бережно прикрыл свою подругу. Они ждали потомства. Еще чуть-чуть и появятся в темноте маленькие крылатые создания и уже через пару часов полетят вслед за родителями на круглые «насесты» бывшие когда-то люстрами станции Новослободская.

В арочном проеме изогнутого пилона станции, где когда-то красовалось витражное панно, изготовленное рижскими мастерами-витражистами, в полуразрушенной нише свили свое гнездышко заботливые родители Упыри.

Подруга нетерпеливо зашевелила крыльями, и вожак понял — время его потомства пришло.

Он беззвучно в пол маха мощных крыльев, взвился к потолку станции. Оповестив сидевших там и сям собратьев на неслышимом для человеческого уха диапазоне волн, что он никому не желает оказаться в непосредственной близости от его гнезда, уцепился за ближайший «насест» и повис вниз головой, в ожидании сигнала от своей подруги.

Краем чувствительных ушей уловил, как на дальний конец станции вышло несколько созданий. По тому, как они двигались, ему стало понятно, что этим неуклюжим двуногим было не до его потомства.

Он недовольно пискнул, на что несколько крылатых собратьев отозвались, готовностью кинутся на пришельцев. Но сегодня основная стая еще не собралась под сводами некогда обрамленных золотой каемкой пилонов. Он, не выпуская из поля своего чувственного «зрения» двуногих, ждал сигнал подруги.

А двуногим было совсем не до Упырей. Они зигзагами, ступая в свете колыхающихся в такт их шагам фонарей как по минному полю, не поднимая высоко ноги, наступали на серые квадраты шахматного пола. Пыльного пола станции.

Завибрировали и стали не в такт раскачиваться старые люстры. Висевшие на них Упыри только сильнее сжали лапы. Начался Второй Глас Воя.

Едва слышная волна звука пробежала по плитам Уральского мрамора, которыми были облицованы большинство пилонов станции. Кое-где просыпались крошки треснувшего камня Каркодинского месторождения. Пол отозвался дробным звуком ссыпающихся осколков.

Лихой до боли стиснув зубы, так что в заткнутых ушах раздался скрежет эмали, первым вспрыгнул на ступеньки лестницы ведущей на переходной мостик. Чуть присев, быстро миновал скорченный пролет перил.

Внизу, среди вывороченных шпал вроде что-то шевельнулось, но он не смотрел вниз. Вперед. Только вперед к переходной камере.

Вой только набирает силу и к тому времени, как безумная волна ужаса и страха достигнет его и команду Каравана, он надеялся проскочить до перехода «трубы».

Сзади раздался сдавленный крик. Лихой не оглянулся, он просто знал, что кто-то из Каравана все-таки наступил на черный квадрат гранита.

— Вперед, вперед, — он кричал во весь голос, прислонившись к стене переходной ниши. Когда последний из бойцов прошмыгнул мимо него, он, ловко огибая проржавевшие и кое-где покрытые сажей рельсы-ежи, заспешил вперед, к застывшей ленте небольшого эскалатора.

                        (продолжение следует)