Способность слышать шум

Маленький тарахтящий автобус наконец-то остановился. В приоткрытые окна хлынул поток им же поднятой рыжей пыли. Наружу в облепившую дверцы толпу выскочил лишь один пассажир. Молодой, взъерошенный парень, все спрашивал, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Здесь школа есть? Скажите, школа здесь есть?

В общем гомоне, в шуме мотора, среди удушливой пыли всем было не до него, ему не ответили. Набитый битком автобус укатил, Игорь остался один посреди дороги, так и не выяснив нужен он в этом богом забытом месте или нет.

Вокруг сразу стало изумительно тихо.

Было жарко и душно даже на возвышении, в тени расколотого пополам бетонного козырька остановки. Игорь вздохнул — шли первые дни августа, пора было ему, новоиспеченному учителю искать работу. Он осмотрелся.

Солнце изливалось из синевы на простор раскинувшихся полей. На серое разбавленное тополиной листвой пространство потемневших от времени и непогоды изб.

Бедный красками деревенский пейзаж навевал чувство невольной грусти и какой-то ущемленности. Солнце ослепительным золотом трогало изгиб реки, белые стены церкви, увенчанной синей маковкой с искрами и крестом.

Игорь почесал затылок. Перед ним лежал «край навек любимый». Выбора у него не было. Государство, большое как океан, постановило: или сапоги всероссийского призыва в ряды вооруженных сил или портфель школьного учителя в сельской местности. Это касалось, конечно, только выпускников пединститутов.

«Бобровка» — прочитал Игорь надпись на дорожном знаке, смахнул пот со лба и, подбросив на плече тощий рюкзак со сменой белья, бритвой и другими принадлежностями, а так же с дипломом об окончании пединститута, пошел вниз по дороге к селу.

У магазина «Продукты» в ожидании конца обеденного перерыва толпился народ. Игорь подошел к двум беседующим женщинам.

—Скажите, школа здесь есть?

—Есть, куда ей деваться-то.

—А жилье? — приободрился Игорь.— Изба какая-нибудь?

—Изб много пустует, какую хошь, такую и выбирай,— пояснила одна, тут же добавив.— Только тебя туда никто не пустит, потому заколочены они. Ты к Трешиным в конец улицы сходи, у них недавно постояльца не стало. Спросишь…

—Не стало,— повторила другая и хохотнула.—У Трешиных долго не живут — не могут.

—Как не живут? — забеспокоился Игорь.

—Сбегают,— пояснила женщина.—Один, говорят, аж в трубу ночью голый вылез! По крыше скатился и в лес!

—Что ты молодого человека сбиваешь? — перебила ее соседка.— Этот больной был. Поймали его потом…

—А позапрошлый, тоже больной?

—Позапрошлый?

Игорю не удалось дослушать их спор, открылся магазин и женщины, забыв обо всем, устремились к дверям. Он стоял озадаченный их словами, когда кто-то тронул его сзади за локоть. Эта была старушка, несмотря на жару плотно закутанная в платок.

—Не бойся, сынок,— сказала она.— Трешина женщина хорошая. Несчастная очень — все да около нее пьяниси…

—Да, да,— почему-то испугавшись отвечал ей Игорь, освобождая локоть.— Спасибо, я схожу, только сначала школу найду…

Шагая к школе, молодой педагог думал о том, как его примут там.

Он представлял, как войдет в директорский кабинет, как солидно сядет и будет немногословен и серьезен, покажет диплом, чтобы они поняли и оценили, какая птица к ним залетела. Учителя, завуч, директор — все округлят глаза. Он спросит о зарплате и — кстати, о жилье: школа обязана предоставить жилье молодому специалисту! Он, Игорь, неприхотлив.

Во дворе школы, что был обнесен ветхим забором, пахло масляной краской и никого не было. Валялись доски, комки газет, прошлогоднее расписание уроков. В распахнутых окнах классных комнат — никакого движения. В воздухе, жужжа, носились мухи, на вытоптанную ногами учеников проплешину были составлены рядами свежевыкрашенные парты. Наконец в дверном проеме показались двое тощих, загоревших до черноты парней, волокущих парту. Спустив с крыльца, они поставили ее в ряд с другими.

Игорь заметил человека с кистью в руках. Завхоз молча посмотрел на подошедшего молодого человека и закурил. Вместо фартука вокруг бедер у него была обернута штора.

—Директор не подскажите где?

—Нет никого,— завхоз опустил кисть в банку, смахнул о край лишнюю краску.— Сам видишь — лето…

—А когда будут?

—Приходи через неделю,— сощурился завхоз.— Тогда и поговоришь…

Повисла долгая неловкая пауза.

—Я вот к Трешиным пойду, жилье снимать,— неожиданно для себя сообщил Игорь.— Не знаете, сколько возьмут за месяц?

—К Трешиным? — глаза завхоза заблестели.

—А то, говорят, не живут у них, съезжают…

—Если б так,— завхоз бросил кисть.— Съезжают! Ха! Один в трубу вылетел ихний постоялец! Вылетел, да так и не упал. Сколько не искали — не нашли. Другой исчез, утонул, наверное — туфли-то дома остались, вернее один башмак дома, другой — на берегу…

Завхоз снова стал красить.

Ничего не понимающий Игорь пошел к Трешиным, надеясь уговорить хозяйку, сдать ему «чертов дом» как можно дешевле, до той поры, естественно, пока он сам не начнет зарабатывать. В карманах у него было не густо.

Так как Трешиных знали все, найти их не составляло никакого труда. Вскоре Игорь постучал в покосившиеся ворота небольшого дома. Залаяла собака, состучала щеколда, ему открыла самая обыкновенная старушка в ватнике и цветастом платке. Выслушав сбивчивую речь Игоря и скользнув по нему тусклыми глазами, хозяйка без лишних слов повела квартиранта к дому для «пришлых». «Пришлые», судя по тону бабки, были в Бобровке сродни инопланетянам.

Хозяйка имела вид самый обычный, но Игорю невольно вспомнились страшные истории, какими пугают друг друга дети. Именно такая неприметная старушка, могла продавать на полустанке пирожки с попадающимися в начинке человеческими ногтями. В ее чулане преспокойно могла стоять гигантская мясорубка, а по ночам по потолку в доме — ползать черный кубик…

Предлагаемый Игорю дом оказался больше и лучше того, в котором жила сама бабка: в четыре окна, с прямыми воротами, он производил впечатление добротного жилья. Старушка нащупала между бревен ключ.

Пока она копалась с замком, Игорь рассматривал дом. Два окна были закрыты ставнями, но одно было открыто. Оно мрачно смотрело на залитую солнцем улицу, и что особенно было неприятно, не отражало, казалось, ничего кроме неживой серой пустоты. Оно было ближним к Игорю, и он ясно видел: окно как бы не пропускало в дом дневной свет. Эту его уверенность невозможно было объяснить. Игорь решил, что ему померещилось. Ему никак не удавалось отвести взгляд и, словно в насмешку, серая перспектива окна вдруг прояснилась, стал виден подоконник, нежилая внутренность дома, что-то там сдвинулось, покачнулось, зашевелилось, пришли в движение какие-то угловатые, неясные фигуры. Неуловимые они мелькнули, ожили перед Игорем на доли секунды и пропали…

—Там есть кто? — спросил он у хозяйки.

—Кому там быть,— ответила та.— Проходите.

Они зашли во двор, поднялись на крыльцо, мимо пустой собачьей будки, вошли в дом. Хозяйка отворила обитую клеенкой дверь из сеней в комнаты, пропустила Игоря вперед. Пригнув голову, он вошел. Рассеянный свет единственного открытого окна выхватывал из серого полумрака бок беленой известью печи, стол, стулья, широкий, старый диван. Половики неопределенного цвета, мутные обои… На столе перед окнами стояло множество банок, наверное, старуха солила огурцы. В общем-то, ничего подозрительного, от чего можно было бы «вылететь в трубу, да так и не упасть» в доме не было.

—Располагайтесь,— послышался голос хозяйки с порога, словно с противоположного берега реки — тихо и глухо.— Если согласны жить, то платы я не беру.

—Чисто,— попытался польстить ей обрадованный Игорь, чтобы, не дай бог, старушка не передумала.— А там что, кухня?

Ему все время хотелось поддерживать разговор, только бы не молчать…

—Прежний постоялец охотно прибирал,— отвечала старушка.— Колодец там, как идти в огород, направо, если пользоваться будете. Баня дальше у забора. Дрова во дворе, да сразу много не топите — ночью спаритесь.—

Она все так же топталась у порога.— Живите, я только чтоб дом уцелел. Мальчишки озорничают… Боюсь, подожгут… — Она вдруг заторопилась, словно вспомнила о чем-то важном, о каком-то срочном деле.— Сохранить хочу, вы уж присмотрите…

«Прежний, прежний,— рвалось у Игоря с языка.— А что с ним такое случилось, с прежним?»

—Чудной был,— вдруг ответила на его мысли старушка, чем испугала Игоря.

— Пить начал — допился, царство ему небесное…— Хозяйка перекрестилась.

—Я согласен,— еще раз заверил старушку Игорь, когда ее невыразительные глаза неожиданно пристально взглянули на него.— Лучшего мне не найти.

—Если останетесь до осени, там и приплачивать будете — за свет, за дрова.

—Разве теперь света нет? — удивился Игорь.

—Зачем он вам? Лето, ночи короткие, чего его жечь-то? Одно беспокойство… Ну, я пошла, обживайтесь.

Хозяйка ушла, Игорь остался в доме один. «Что собственно я нервничаю? — спросил он себя, садясь на пыльный диван.— Все это чушь».

Игорь размышлял о событиях этого дня. Все произошло на удивление быстро: билет в кассе автовокзала, жара, толкотня запах пота и чеснока, первобытные пейзажи, и вот, пожалуйста, он — почти учитель! В том, что его возьмут на работу в местную школу Игорь не сомневался.

«Что ж буду жить как ссыльный декабрист, ходить за водой, топить печь,— думал он, осматривая комнату,— вдали от цивилизации. Отшельничество».

Он подошел к столу — банки, банки. Много банок. Более десятка, самых разнообразных. Прямой пыльный сноп света, рассекаемый движениями куста за окном, падал на клеенку, и содержимое банок, прозрачная зеленоватая жидкость мягко приятно мерцала. Игорь пригляделся: никакой взвеси, никакого осадка — кристальная чистота… Это показалось ему странным.

Что же это могло быть? Рассол? Попробовать он не решился.

За окном на ветру шевельнулись ветви, зеленоватая жидкость заиграла. В ней рождались и пропадали тысячи и тысячи микроскопических зеркальных осколков! Еле заметные зеленоватые блики заструились по стенам дома, по лицу и рукам нового жильца. Справа темнели полки, запыленный телевизор, слева — заправленная кровать с подушками одна над другой, на кровати тоже стояли банки… Словно очнувшись, Игорь отворил все остальные окна и застыл с открытым ртом: ворвавшийся в комнату свет выхватил множество мелких деталей — старую семейную фотографию над диваном, вешалку, галоши и… и — сковородки, тарелки, стаканы, кружки, ковши, кастрюли большие и маленькие стояли во всех углах! И во всех емкостях замерла, волшебно мерцая, зеленоватая жидкость. На полу, на полках, под диваном, где только можно, полон был даже самовар! Никто ничего не убирал или не мог убрать за явным безумцем, что жил в доме до сегодняшнего дня.

Игорь невольно покосился на крышку подпола. Он отворил двери во вторую комнату — пол ее сплошь был уставлен тазами, мисками, ведрами, цветочными горшками полными зеленоватой воды. В больших емкостях жидкость слегка колыхалась, так что едва-едва не попадала на пол. Игорь поднял стакан и рассмотрел его на свет.

Ему стало не по себе, как и тогда, при в ходе в дом, перед непроницаемым темным окном. Ощущение властного присутствия кого-то очень далекого коснулось его. Игоря охватило тишиной, липким сквозящим ужасом, так что он и не знал точно, сколько времени прошло с тех пор, как он поднял стакан… У него задергалось веко, потом губа. В страхе он схватил себя за лицо. Стакан упал, но не разбился — встал на прежнее место. «Это я сам его поставил, а не ронял,» — решил Игорь, пребывая в странном лихорадочном состоянии, он как-то весь и сразу озяб. Жаркий полуденный свет стал бледен, словно с близким приходом вечерних сумерек, он уже начинал понемногу иссякать.

Игорю захотелось убежать прочь, как можно дальше…

Что же произойдет здесь с ним, когда дом наполнится непроницаемой тьмой, мерцаньем, шелестом угловатых, призрачных фигур!? Окна в этой комнате были открыты, выгоревший солнечный свет падал на широкий стол, на стул с облупившейся, выгнутой на старый манер спинкой. Игорю вдруг стало как-то тяжело и нудно стоять на ногах, он сел и увидел перед собой на столе книгу, на черной обложке которой было оттиснуто большими золотыми буквами: Я К О В Б Е М Е.

Имя это ни о чем не говорило Игорю. Молодой человек раскрыл книгу и прочитал, скользнув глазами по первой же попавшейся странице: «Святое свойство духовного мира прозябало сквозь землю и приносило святые райские плоды, которые человек мог вкушать магическим образом, так что не было ему нужды иметь для сего зубы или кишки в теле…»

Какое свойство сквозь землю? Какие плоды? Что проросло? — не понимал ничего Игорь. Что значит: «Мог вкушать магическим образом?»

И еще прочитал наугад: «Плоть огрубела и отяжелела, как у других скотов… то они стали учреждены ко внешней естественной жизни и так даны им были члены к распложению по образу звериному, дабы они могли поглощать суету и жить по подобию скотов, чего бедная, суетой плененная душа доныне стыдиться…»

Кто «они»? Люди? «Доныне стыдимся…» Да кто он такой — Яков Беме?

Игорь отложил книгу, решив вернуться к ней в другое время, но неожиданно для себя открыл в третий раз: «Проклял землю, дабы святая стихия не произникала более через внешние плоды и не проращивала плодов райских, ибо уже не было твари для вкушения оных, и сам человек не был уже этого достоин, а Бог не хотел повергать драгоценной жемчужины пред скотами…»

Внешние плоды? Яблоки? Груши? Кто проклял? Бог? Сначала произрастало, потом перестало произрастать? Игорь одернул себя — гадать было глупо.

Он встал и задвинул стул.

Он пробовал включить радио, а потом телевизор, но ничего не работало… Банки, книги, старухи — Игорь попытался взять себя в руки. Он сам распаляет собственное воображение. Чтобы покончить со всем этим Игорь выбрал самый вместительный таз, вынес его во двор и выплеснул под корни тополя, что рос прямо у крыльца.

Так он быстро освободил все емкости от их содержимого, сливая воду в таз и вынося во двор. Сделав несколько таких рейсов, он заметно очистил большую комнату, наведение же порядка во второй оставил до лучших времен. Игорь пришел в себя и успокоился.

Усевшись на диване, он раскрыл рюкзак, достал несколько книг, полупустую фляжку, булку хлеба, сыр. Запивая бутерброды холодным чаем, Игорь разрабатывал план своей жизни в Бобровке: он всегда разрабатывал план месяца на два вперед.

Общая стратегия была ясна — не закиснуть в глуши, но тактику каждого дня надо было уяснить. Первое правило: никакого алкоголя — дорого и вызывает нехорошие желания. Невозможно пить одному, значит компания и непременно девушки, а девушек он решил избегать, как образцовый отшельник. Второе: перефразируя слова Сальвадора Дали: «Если ты художник — рисуй!», Игорь приказывал себе: «Если ты поэт — пиши стихи!» Он обещал себе писать каждый день не менее десяти строк. Третье: как можно больше читать. Читать, читать и читать! Ко всему этому он решил вставать рано, умерено есть и в будущем отказаться от мяса. Практикум по медитации Игорь тут же решил сделать своей «настольной книгой».

Порешив все это, ободренный Игорь с чувством гордости за самого себя подошел к окну кухни, посмотреть, что твориться на улице. Ход его мыслей незаметно для него прервался. Высоко над лесом, в синеве одна облачная гора наткнулась на другую. Два белоснежных исполина замерли, облитые невесомым небесным золотом, изрезали солнечный свет на полосы.

С высоты на поля упал многокилометровый веер.

Игорь забыл, кто он и где он: исходящий с высоты свет был полон невыразимой, запредельной, божественной тишиной, был до того всеобъемлющ, тих, чист и кроток, насыщен белизной и не по земному продолжительной лаской, что все человеческое, все мелкое в Игоре враз обрушилось куда-то вниз души, в далекую тьму и он почувствовал, что он чист и светел точно ангел.

В иной раз, глядя на небо, никогда не подумаешь, что синева — это простое воспринимаемое глазом перенасыщение атмосферы светом, иногда посещает полная, жуткая и радостная уверенность в том, что там обитает Бог.

Через час Игорь отправился купить себе какой-нибудь еды — хлеба, макарон, подсолнечного масла. Библиотеку села Бобровка он найдет завтра, выспавшись и отдохнув. Выйдя во двор, он заглянул в огород и поразился — целое поле! Миновав покосившийся туалет, Игорь наткнулся на полусгнивший парник, за ним торчали ребра теплицы с остатками пленки. Место под картошку заросло сорняками по пояс.

В углу огорода, за стеной сорняков темнела баня. Росли почти одичавшие яблоня, кусты ирги, малины, крыжовника, красная и черная смородина.

Игоря обрадовали две ухоженные грядки лука, оставшиеся, видимо, от прежнего постояльца. Отыскав в сенях чистое ведро, Игорь опустил его в колодец, завертел ворот и вздохнул с облегчением: в ведре колыхалась чистая, обычная вода.

В магазине «Продукты» было человека три-четыре.

Молодая продавщица бойко отпускала товар. Игорь невольно засмотрелся на ее милое, открытое лицо.

Он замечтался, он уже ощущал ту трепетную нить молчаливых ухаживаний, взглядов еще незнакомых, но чувствующих взаимную симпатию людей.

Очередь кончилась, застывшего истуканом Игоря толкнули в спину, словно к костру, на котором он должен был сгореть.

—Что вам, говорите? — спросила она.

Ошеломленный Игорь молчал, словно его уличили в краже. Из очереди послышались недовольные голоса.

—Сколько стоит? — пробурчал он, показывая на лоток с хлебом и покраснел: ценник был прямо перед ним.

—Вот же цена стоит!

Купив булку хлеба и пачку печенья, Игорь выбежал из магазина.

Обратно он летел, точно на крыльях, с ним были мысли о ней. О странностях «чертова дома» и о своем плане дальнейшей жизни отшельником Игорь и не вспоминал.

Дома, он достал тетрадь и принялся писать стихи, строчку за строчкой, комкая бумагу, черкая и переписывая начисто. Под вечер на полу валялась дюжина бумажных комков. Игорь сидел на кровати, рядом лежала разломленная пополам буханка, его взгляд, обращенный неведомо куда, был пуст.

Окно было открыто, и ветер переворачивал страницы книги «Введения в медитативную практику», розовые в закатном свете. Игорь представлял себя известным поэтом, и они путешествовали с «ней» на суперлайнере. Бродили, взявшись за руки по кромке лазурного моря.

Вдруг он вскочил и написал новый стих. Вышло хорошо.

За кромку леса садилось солнце. Разрывы облаков над землей окрасились розовым. Словно из небесной печи вырвался напоследок холодный призрачный огонь уходящего дня.

Засыпая, он чувствовал, как подушка превращается в грудь продавщицы и тоже обнимает его невидимыми мягкими, воздушными руками, и он уже не он, а маленький котенок с человеческой головой, которому померещилось или приснилось, что он Игорь, и она не она, а располневшая женщина… Игорь уснул.

Рано утром в сырой пелене накрывшего дорогу тумана мимо дома прогоняли коров. Щелкая, кнутом, пастух собирал стадо.

Игорь проснулся поздно, в полдень. Сел на кровати, протер глаза. «Надо заманить ее домой,— была его первая мысль.— Как ее зовут?»

Умыться до пояса холодной водой оказалось чрезвычайно трудным делом. Он простоял с ледяным ковшом в руках минут пять, пока не пересилил себя. Зато потом во всем теле разлился бодрый, прохладный жар!

Затопив печь, он сварил в чугунке несколько старых, проросших картофелин. Пришлось сварить их без соли и съесть так, по-спартански, с остатками сыра.

По дороге в библиотеку Игорь приветствовал кур, как старых знакомых. Счастливый он шел мимо высокого забора, в щели которого било солнце. Погода была превосходная.

Вдруг что-то огромное и темное бросилось на забор с той стороны, уцепилось лапами за края досок и гавкнуло на Игоря так, что он присел в ужасе, а потом чуть ли не ползком обогнул беснующегося, рвущегося с цепи пса. Собачья пасть захлопнулась прямо перед ухом замечтавшегося Игоря, так что тот еще долго слышал этот страшный клацающий звук.

«Чтоб тебя!» Его до смерти напугал «кусок мяса», не знающий сомнения зверь…

Стоп! Игорь опять вдруг испытал то лихорадочное возбуждение, которое охватило его тогда в доме при взгляде в темное окно, при взгляде на мерцающую зеленоватую воду. Кто-то опять непостижимо далекий и чужой властно присутствовал здесь, хотел натолкнуть его, Игоря… на что-то пугающе важное…

Какая-то странная, холодная, отрешенная мысль пришла ему в голову, точно со стороны. Странное чувство удивления: «Чистая злоба псов, чистая синева небес, чистый тлен земли, чистая зелень листвы, а где же чистая человечность? Где же мы? Где мы растеряли себя?»

«Чистая зелень тополей, чистая синева небес, чистый тлен земли…» от этого неземного заклинания Игорь даже присел.

Он вспомнил святого, что кормил из рук дикого медведя, вспомнил Франциска Ассизского, который «запретил» волку убивать и тот стал вегетарианцем. Это было как озарение. Как сноп лучей сквозь тело.

Потом все кончилось, Игорь и не понял, как ноги опять принесли его к магазину «Продукты». Похоже, и с ним, как и со всеми жильцами «чертова дома» начинало твориться что-то неладное.

Игорь долго крутился около дверей, примеряясь и оценивая, как ему лучше войти, чтобы увидеть девушку первым.

«Что вы делаете сегодня вечером? — проговаривал он про себя варианты.— Пойдемте прогуляемся». Нет, как-то несерьезно… «Пойдем гулять…» — Тьфу!

«Что вы делаете сегодня вечером?» — от долгого повторения Игорь уже не понимал смысла сказанного. Фраза превратилась в заклинание. «А что, если в это время,— подумал он удрученно.— Какой-нибудь дед влезет сдавать бутылки?»

Придирчиво осмотрев себя и внутренне содрогаясь, он вошел в магазин, словно в тумане. За прилавком на «ее месте» стояла другой продавец. Все пошло кувырком! Мучительное ожидание до следующего дня не входило в его планы.

Шагая домой, он надеялся встретить ее на одной из улиц.

—Эй ты, приезжий! — услышал Игорь окрик со стороны.— Иди сюда, кому говорят!? — На перекрестке стояли трое парней лет пятнадцати, ростом с

Игоря и еще один, постарше, он и кричал.

—Ты че, не понял!? — Главарь сплюнул.— Че, глухой?

Игорь прибавил шагу, завернул за угол и, проклиная самого себя за трусость, побежал. Опять на него «бросился огромный сторожевой пес»!

Погони не было. Вслед закричали, заматерились, полетела и разбилась где-то сбоку брошенная в Игоря бутылка. Лишь дома он пришел в себя и успокоился. Сердце билось в груди, словно пойманный воробей.

Собственная трусость привела Игоря в полное отчаяние.

Испугался удара кулака!? Книги… Стихи… Может те, кто швырнул мне бутылку вслед, и есть мои сентябрьские ученики?»

Под вечер быстро стемнело. Игорь сидел в «чертовом доме» в тишине и кожей чувствовал, что этим стенам было «все равно». Он был одинок.

«Встану сейчас и спущусь в погреб! — Озлился молодой человек.— Сниму с крюков всех прежних постояльцев, отрежу и зажарю языки!» Он сдернул половик, отставил крышку погреба. Ветхая лестница пропадала ступенями в темноте. Оттуда дохнуло сырой, землистой волной, словно из могилы.

Ни фонарика, ни свечей не было. Игорь постоял над ямой и задвинул крышку.

«Что я прячусь, как затравленный кролик!»

Игорь вышел во двор и в тревожном завывании ветра, двор показался ему пугающе большим. Пробуя успокоиться, он сел на чурку перед крыльцом.

Под небом было пусто. Выступившие звезды протяжно сияли какой-то немой, невыразимой мукой. Игорь съежился, словно зверек, загнанный под топор. Он не узнавал себя. Не узнавал все вокруг! Созвездие Ковша напоминало ему тесак!

Деревня молчала: ни шагов, ни голосов — ничего… Словно люди вымерли. Небо умалило человеческую волю, и они не смогли здесь… Потому что там, среди мерцающих космических точек, там не по-человечески возможно все.

Ветер трепал листву тополя. Чувствуя себя нездоровым, Игорь отправился в огород, его тянуло туда, он и сам не знал зачем.

Накрапывал дождик. Покачивались яблони. Их листва в призрачном свете лунного серпа походила на сырую чешую, а сами деревья и кусты на сизых уродцев. Получерти-полурыбы тихо качали головами, и их влажные бока тревожно вспыхивали, юлозили по земле хвосты, изгибались спины. Их морды имели одно застывшее, зверское и в тоже время хитрое выражение.

Игорь зажмурился и открыл глаза вновь — пространство между баней, парником и теплицей все также кишело тварями. Они ждали случая, чтобы наброситься на него.

Банька представала черным непроницаемым провалом. Словно из тела мира выхватили здоровенный кусок, открыв бесконечную, нереальную, не заполненную ничем перспективу. Вдруг из рамок абсолютной тьмы выскочили угловатые черные фигуры без голов, бросились на Игоря. С неожиданной сноровкой Игорь схватил одного из них, стал заламывать ему за спину руку. Острые плечи без головы сухо хрустнули, высокая чернильная фигура надломилась, осела в траву… Игорь очнулся: он держал в руках ветви смородины… Все это время он ломал смородиновый куст!?

Наваждение спало. Пораженный всем этим Игорь побежал в дом.

Что-то во всем этом было не так. Слепая сила руководила им, пугала, подталкивала его, и вот, раз — и отпустила…

Реальность точно повернулась к нему неожиданной стороной. Оказалось, одни и те же актеры могут играть совершенно различные роли. Кто-то Игоря подталкивает и ведет… «Выбивает» неожиданными мыслями из привычной жизненной колеи.

Не пустили в погреб…

Игорю опять вспомнился прежний постоялец, что «взлетел, да так и не опустился на землю, пришли на ум странные строки Якова Беме о извечных судорогах потерявшей себя души, впавшей в суету и животное зверство. Клацнул зубами взбесившийся пес, сверкнуло что-то про «чистую синеву

небес, чистую зелень лесов»…

Святой кормил с ладони дикого медведя. Пустые черные окна пропускали небесный свет. Созвездие-тесак раскрыло над землей ночную пасть…

В доме Игорь завалился на кровать. Он устал. Из листьев смородины он решил заварить по утру чай. И вот опять кто-то тихо коснулся издали его головы, подчиняя мысли Игоря собственной тональности.

Сон не шел. Игорь вышел на крыльцо глотнуть свежего воздуха. Это были его ощущения, но не его мысли,— он бы никогда не сделал таких выводов.

А представало перед ним нечто фантастическое: внизу было мертво и гнило, вверху — пусто и мертво, и смотрит кто-то сквозь звезды, а значит тоже нехорошо… А посреди в стылом пространстве разумный комочек тлеет…

Игорь опять вернулся в дом, поставил ветки смородины в банку с зеленоватой водой наподобие букета. Было уже далеко заполночь. За окном проплывали потерявшие плоть, прозрачные облака. В голову лезли всякие мысли о инопланетянах, колдунах, покойниках. Накрывшись одеялом, Игорь постарался заснуть.

Досчитав до двадцати, он услышал тихий шелест морской волны.

Волна накатила, с грохотом разбилась о берег. Откатилась, с шипением уходя в песок. Плеск и шелест другой волны был слышен еще отчетливей. Игорь замер под одеялом. Волны набегали и отходили, набегали и отходили…

« Бу-у-х-х-х-х! Ш-ш-ш-ш-ш… Бу-у-х-х-х-х! Ш-ш-ш-ш-ш…»

Набирая силу в соседней комнате, волны разбивались о берег — его Игоря кровать. Шипел песок…

Игорь скинул одеяло: все как обычно — стол, стул, банка, телевизор — никакого моря. Игорь прислушался к источнику звука. Банка! Ветки смородины звучали как гигантской морская раковина.

В листках и веточках звучал водный простор, штормовой дух необычайной силы! Шквальный ветер крепчал, тучи сгущались, шторм только начинался. Листья чуть заметно затрепетали, края их просвечивали зеленоватым огнем.

С размаху Игорь швырнул в букет подушкой. С него было достаточно… Банка покатилась по столу, с хлопком разбилась об пол. Вода струйками побежала Игорю под ноги… Ветки погасли, это был уже обыкновенный сор…

Наступила гулкая тишина.

Посидев так, Игорь сходил за второй банкой, благо их было много и снова «включил» море. Полились суровые чистые звуки — сломленные с куста ветки увядали.

Проснувшись утром, Игорь прислушался: ветки молчали. Листья бессильно обвисли. Шторм кончился, дух смородины иссяк, настал штиль — ни дуновения над безбрежной водной гладью.

Игорь плюнул на все эти превращения.

С опухшим лицом, разбитый, он без аппетита позавтракал и с тяжестью во всем теле, подобно мешку с песком вывалился во двор, сел на скамейку за воротами, рассматривать деревенскую улицу.

Он имел неряшливый вид, так как спал, не раздеваясь, на подбородке показалась щетина… Он даже не подобрал с пола осколки стекла.

Проходило время, а Игорь все так же сидел, пиная траву носком ботинка.

По дороге, навстречу ему шла, переставляя стройные ноги, знакомая продавщица. Она улыбнулась, узнав его, упомянула шутливо о цене на хлеб. Игорь пробормотал, что «это ничего», и они неожиданно познакомились. Девушку звали Юля, она весело и непринужденно проговорила с ним минут пятнадцать. Чувствуя, что подходит решающий момент, Игорь напрягся.

—Что вы делаете сегодня вечером?

—В общем-то, я занята…

Они договорились встретиться в шесть у моста, на перекате.

—Смотри, не опаздывай,— засмеялась она и перевела разговор на прежнего постояльца Трешиных.— А тот, до тебя, такой странный был. Неделями не выходил, придет, накупит всего и опять… Что там у вас твориться?

—Ничего,— Игорь вспомнил, что так и не умылся сегодня.

Деревенская красавица уплыла, покачивая станом, наводя сияющего от счастья Игоря на мысль о ссыльных декабристах, что разбавили медвежьи углы Урала и Сибири изысканной дворянской кровью, и появились в лесной глуши узкие ладони, маленькие ножки, благородная осанка…

Молодой человек тщательно побрился, причесался, временами пускаясь в пляс и прыгая до потолка. В избытке чувств он даже поцеловал печь! Просмотрев в зеркало с час, он остался доволен собой. Все это время он думал о том, как заманить девушку в дом. Ни магнитофона, ни телевизора у него не было. В одиннадцать становилось темно. Оставалось одно — принести веток смородины и «включить» море. Оно немного напугает ее — будет о чем поговорить. Игорь знал по опыту: девушкам становится скучно каждые пять минут.

«Вот, если бы им очутиться на необитаемом острове! — Мечтал Игорь.— Потом бы нас нашли. Сенкевич или Кусто…»

В пять он вышел из дома, дважды почистив зубы и еще раз осмотрев себя в зеркало. Если бы не нос и не эти скулы, он был бы почти красив.

На мосту через широкую, но неглубокую реку, рыбачили мальчишки. Игорь стоял, опершись на перила, и смотрел, как таскают из воды мелкую рыбешку. На гребнях волн вспыхивало солнце. Перекат казался сплошным потоком темного, чуть красноватого золота.

Игорь ждал. Текли минуты. Стрелка часов остановилась на шести, поползла дальше, девушка не показывалась.

В пол восьмого, после многократных смен надежды на полное отчаяние и наоборот, обозленный Игорь собрался уходить. Но опять ему, прождавшему полтора, показалось: уйди он и через минуту прибежит она, с извинениями. «Дурак! — оборвал он сам себя в следующее мгновение.— Тряпка!»

Пастухи погнали через перекат коровье стадо, купающиеся мальчишки пулей выскочили на берег: по реке поплыл навоз.

Его провели как дурачка! А он хотел еще купить цветы!?

—Эй! — окликнули Игоря с берега.— Это не ты Юльку ждешь?

Его разглядывала во все глаза курносая девчушка.

—Я,— выдавил Игорь, вновь загораясь надеждой.— А что?

—Передать велела,— сказала та.— Не придет она сегодня, не сможет.—

Игорь стиснул зубы, к горлу подкатил ком.— Приходи завтра в магазин. Придешь?

—Придешь или нет? — повторила она.— Что передать-то?

—Скажи: приду,— Игорь отвернулся.

Дома он клялся себе, что не пойдет, что ноги его больше не будет в магазине, а сам считал время, оставшееся до того момента, когда он к ней отправится. На душе скребли кошки. Ее открытые плечи, губы, глаза стояли перед ним. Он думал о том, как выскажет ей все и уйдет, и чувствовал при этом, что простит ее завтра за один ласковый взгляд, за одно прикосновение, за одно ласковое слово, за виноватую улыбку. Простил бы и сегодня…

Он было принялся писать стихи — не шли… Пробовал читать и не понимал прочитанного. Закрыв глаза, Игорь застыл в позе лотоса, пытаясь вызвать на тонкой грани бодрости сознания и сна огненные кольца, разноцветные шары — ничего не выходило, мысли возвращались к ней.

«Да когда же это все началось!» — схватился он за голову.

Падать, так падать! Чтобы было легче, Игорь сходил за пивом в единственный в Бобровке киоск. Сидя на крыльце, он блаженно потягивал из бутылки и представлял себе то, как свидится с ней. Круизы, суперлайнеры, пляжные грибки, курортные города, яхты, бассейны с голубой водой, он, широкоплечий и загорелый, в солнцезащитных очках, она в сплошном купальнике и в купальнике на лямках, запотевшие бокалы с лимоном — все это враз ожило и встало перед ним. На синем море он хватал ее за ножку и они смеялись, потом он долго и красиво бил какого-то хулигана… С новыми глотками появилась ослепительная машина, на которой Игорь и подкатил к магазину «Продукты», ошеломив «провинциальную» Бобровку! На нем был дорогой костюм и золотые часы.

Он опять отлупил по очереди всех местных парней, а потом и собак…

Вторая бутылка закрепила хмель, Игорь заулыбался. Стало уютно и хорошо. А что собственно беспокоиться? Какая-то желанная, дремотная, сладкая тоска овладела им.

—Вот так,— по-дружески обратился Игорь к тополю у крыльца, с —той расслабленностью души и близкими пьяными слезами, при которых человек не в состоянии не лезть со своими бедами к собственному башмаку.— Вот так… — Повторил он.— Мир пуст. Она не пришла. Конечно, тебе этого не понять, ты — тополь, но я все равно счастлив. Слышишь? — Игорь привалился плечом к стволу старого тополя.— Есть такое понятие — вкус жизни… У Джека Лондона, читал, может быть? Так вот…

—С-т-т-у-у-у-у-у-у-у-у-н,— прозвучал в голове человека ответ дерева.

—Что? — оцепенел Игорь, слабея в ногах.

—С-т-т-у-у-у-у-у-у-н,— повторило дерево протяжно.

Игорь отскочил от ствола, словно дерево могло вышагнуть из земли и раздавить его. От страха в голове молодого человека прояснилось.

Тополь с развесистой, могучей кроной не ветка смородины! Оправившись от потрясения, Игорь понял в чем дело: сколько же зеленоватой воды он вылил под корни этому великану?

Он попытался побороть испуг. Дерево было неподвижно — без клыков, когтей и лап. Человек подошел и коснулся пальцами морщинистой коры.

—С-т-т-у-у-у-у-у-н,— пропело дерево ласково.

Человек прислушался: у слов, возникающих у него в голове, была своя эмоциональная тональность, свое чувственное выражение и своеобразная «громкость». Отвечая на прикосновения, дерево то «тихо» стеснялось, то «громко» радовалось, то было «недовольно», то «доброжелательно». Вскоре человек освоился. Перед ним был «маленький ребенок», тополь-малыш, эмоциональный, доверчивый, порывистый.

Игорь приложил к стволу тополя камень.

—К-р-р-а-а-а-а-к-х-х,— произнесло оно.

Ладонь человека — «Стун», камень — «Кракх». Игорь поднес к коре огонь зажигалки, провел сверху вниз, не касаясь Малыша.

—С-в-е-е-е-е-е-е,— был тихий, приятный ответ дерева. Малыш был доволен. Игорь сбегал в огород, принес тополиную ветку, приложил.

—Г-р-р-а-а-а-а-а— с-с-с-а! — громко воскликнуло оно.— Г-р-р-а-с-с-а-а!

— И больше не повторяло это слово, сколько Игорь не прикладывал к стволу березовых и липовых поленьев, сколько он не приносил палок, травы, листьев, веток ирги, смородины, крыжовника, всевозможных ягод, корешков и перьев лука.

Все мертвое было для дерева — «Кракх», все живое — «Стун», свет, вода, ветер, тепло и холод, давление —«Све». «Граса» же означало одно — тополь. «Граса» означало — «Я». «Я»!

—Гр-р-р-а-а-а-а-с-с-а! Г-р-р-а-а-с-а! — радостно звучало в голове Игоря.— Это я! Я живой! Я здесь! Я здесь!! Я здесь!!!

Разбуженное человеком «древесное» сознание обладало словарем из четырех слов, что объясняли все мыслимые тополем понятия и оттенки чувств.

—К-р-р-р-а-а-к-х-х,— отвечало дерево на горсть земли с чувством ужаса и «невольного уважения» к чему-то огромному и необъятному, что находится у тебя под корнями. Земля, «Нижнее Небо», была для тополиного растительного сознания стихией первобытной силы. Силы необъятного разложения, гнили и вместе с тем стихией жизненного сока.

Малыш трепетал перед обиталищем сырой тьмы. Умирая, дерево падало в низ, к собственным корням, уходя в объятия к всевластной и все принимающей Матери.

«Нижнее Небо» — начало и конец. Вечное неразделимое кольцо жизни и смерти. Место семени, дом инстинкта, тополиное первородное, бессознательное Малыша, восторженно и тревожно им переживаемое.

—С-т-у-у-у-у-у-у-у-н! — живое, «Верхнее Небо». В этом восклицании Малыша прорывалось «растительное восхищение»!

«Запах» чего-то высшего, запредельного, ощущение того, что не вместило в себя кольцо земли, кольцо жизни и смерти.

—Граса! Граса! — повторяло дерево.— Я здесь! Я здесь!

Перед Игорем предстало «растительное» мироздание, наивное открытое мировоззрение Малыша. Человек был восхищен. Он с непривычной, пугающей ясностью почувствовал вдруг совсем близко это волшебное соседство иного, более древнего мира, это присутствие разумных существ, во многом отличных от нас и уже сопровождающих человеческий мир не один миллион лет.

Малыш разговаривал на самом первом языке Земли. Возможно,— это язык всех птиц и зверей, думал Игорь, проповедовал же Франциск Ассизский среди волков, медведей, голубей и цветов и те понимали, о чем он говорил.

Игорь был счастлив. Наступила ночь, но теперь с человеком был Малыш, и это было, как приближение звезд, как доверительное дыхание бесконечного космоса, как обретение, наконец, своего места во вселенной! Люди были не одни. И все люди, он, Игорь, в частности, могли проявить, наконец, заложенную в них чистую человечность.

Удивило Игоря одно: дерево «не знало» собственной листвы. Не имело о ней никакого понятия!? На ощипанную Игорем ветку оно отвечало: «Граса», на горсть тополиной листвы — «Стун», на ветку с листьями — «Граса». Не имел Малыш понятия и о собственных ветвях. Стоило Игорю очистить их от коры, как вместо «Граса» тополь отвечал «Стун». На обмотанный корой мизинец оно отвечало «Граса!» Создавалось впечатление, что сознанием обладает не тополь-исполин, а его кора!?

Листья, ветви, ствол, корни — все это скрылось в подсознательном… Сознание «не знало» о частях собственного тела…

Поразмыслив, Игорь нашел это естественным: у Малыша не было человеческих глаз, только тополиные, он не мог взглянуть на себя со стороны. Сущность любого разумного существа всегда шире, чем способно охватить сознание.

Открывая для себя Малыша, Игорь испытывал истинное вдохновение, ему казалось, что в этот миг он любит всех людей и искренне всем желает добра. Мир раздвинул границы. Приятно было, каждый свой взгляд, каждое свое слово, каждое движение руки возводить в космический масштаб. Прежнего убогого состояния реальности не было. В Игоре проснулся Человек! Проснулся для «кого-то другого».

Пусть деревья судят о нашем предназначении. «Чистая зелень листвы, чистый тлен земли, чистая синева небес,— повторял про себя Игорь.—

Чистая человечность. Я должен помочь Малышу «вспомнить» о собственных корнях, ветвях, кроне!»

Игорь думал, что завтра Бобровка, а с ней и весь мир проснутся обновленными! Возврат к старому представлялся ему невозможным, немыслимым делом.

Вместе с прежними обитателями «чертова» дома Нечеловеческое затронуло и его — педагога по неволе, влюбленного поэта и восторженного чудака, со слишком пламенной фантазией.

Где они теперь, постояльцы Трешиных?

Игорь набрал в огороде охапку различных растений и, пообещав Малышу скоро вернуться, скрылся в доме. В темноте, с трудом различая предметы и белесые промоины окон, он затопил печь. Красноватые языки огня зловеще и торжественно осветили стены и потолок, превращая дом в подобие алхимической лаборатории. Как и средневековым алхимикам, Игорю предстояла «возгонка» растительных сознаний до определенного уровня, магическое «пробуждение» их! Случайный прохожий ужаснулся бы, увидев освещенный огнем «чертов» дом. Мечущуюся в окнах фигуру экспериментатора… Игорь взялся за банки с зеленоватой водой.

Ирга осыпалась песком, крыжовник противно каркал. Самыми интересными оказались лук и морковь. Морковь все звенела и звенела колокольчиками из неведомых далей, мелодично, протяжно и трогательно. Перья лука вспухали эфирными помехами, словно плохо настроенный приемник. Игорь измучился, но так и не нашел ту волну, на которой лук стал бы произносить свои слова. Лук только шипел, щелкал, потрескивал, юлюлюкал и бурлил, переходил с длинных волн на короткие, менял частоту, словом, ревел целым океаном помех.

Это было все, чем он ответил на титанические старания Игоря, сколько бы тот не изменял свойства зеленого раствора, подогревая, подсаливая и разбавляя его, все было напрасно.

Игорь выбежал на крыльцо проведать Малыша.

— С-в-е-е-е-е! Г-р-р-а-а-а-с-а! Г-р-а-с-а!

Летняя ночь близилась к концу, звезды бледнели, веяло прохладой. Игорь вылил под корни дерева ведро зеленоватой воды, Малыш замолчал, возможно, переживая вдохновение.

В этот предрассветный час было тихо и на небе и на земле. Тополь молчал, качая ветвями могучей кроны. Уходить не хотелось: мир вокруг замер, словно перед большой войной. Тополя-исполины стояли на границе человеческого мира, а точнее — сознания. В утреннем тумане под их взглядами текли последние минуты… Скоро проснется Бобровка…

Тем временем в доме, на столе, в стакане с зеленоватой водой на несколько минут «очнулся» лук. Зашевелил перышками, засветился в темноте, закричал, сквозь собственные помехи: «Открове! Открове!! Открове!!!»

Но позывные неведомо где, в каких широтах затерянного сознания были слишком слабы, они постепенно гасли в мировой тишине. Человек был далеко, он ушел на крыльцо и не слышал.

«Открове! Открове!! Открове!!!… — билась жилка-сознание в безумном, всепоглощающем желании быть найденной, быть услышанной! Словно позывные умирающего на орбите спутника.— Пип… Пип… Пип… Открове… Открове…» — И совсем неслышно, надрываясь в последний раз, изо всех сил:

— Я здесь! Я здесь!! Я здесь!!!

Никто не услышал.

Никто не пришел.

Лук смолк, лишь океан помех завывал и щелкал на своих просторах.

Игорь смотрел перед собой: провал ночи угасал, разгорался, не менее леденящий душу, провал солнечного дня.

Все мы здесь кем-то покинуты, глубоко похоронены, тлеем на погасшем вселенском костровище, тлеем и тлеем, кто же виноват, кроме нас самих? Мерцают угольки-звезды, а мы «продолжаемся, продолжаемся и продолжаемся…» Где же Рай? Вот он мелькнул перед Игорем и спящей Бобровкой. Надолго ли?

Игорь не знал, ему самому хотелось закричать тому, кто смотрит сейчас на него сквозь проступающие на небе облака:

— Я здесь! Я здесь!! Я здесь!!! Я живой!!

Что-то было потеряно людьми из той общей гармонии, что царила когда-то на планете. Теперь Игорь знал, что именно, поэтому на следующий день он только и делал, что поливал своих подопечных, «разговаривал» с Малышом, и думал, где его предшественники, прежние постояльцы «чертова» дома, пополняли запасы зеленоватой воды. Эликсир иссякал, пугающая немота вновь неумолимо надвигалась на доверенные Игорю сознания.

Нельзя было терять ни минуты. Источник эликсира должен был быть где-то рядом, иначе его давно бы обнаружили в деревне, на улице бы пропадали люди, а старушки разговаривали бы с травой. Искать следовало в пределах «чертова дома». Было мало вероятно, что состав этот приготовлен предшественником Игоря из колодезной воды, в доме не было аппаратов даже для простейшей перегонки. В заклинания Игорь не верил.

В чудеса тоже. Искать он начал с погреба.

Надев старое хозяйкино пальто без рукавов, вооружившись кухонным ножом и связанными в пучок стеариновыми свечами, Игорь осторожно спустился в погреб и, вытянув руку, посветил вокруг.

Здесь было сыро и душно, под ногами каталась проросшая картошка прошлого урожая, доски потолка и стен почернели, с них свисала белесая плесень. Что-то лежало у стены, что-то светлое и вытянутое. Игорь нагнулся и посветил.

Пламя свечи выхватило из темноты накрытое простыней тело. То что это было тело, не было никаких сомнений. Потрясенный находкой Игорь, ясно различал голову, плечи, ноги… на ткани видны были многочисленные отпечатки чьих-то перепачканных землей рук. Судя по складкам простыни, покойник был очень худ и узок в плечах. Игорь сдернул простынь…

Перед ним лежал высохший труп женщины. Светло-коричневая кожа была почти прозрачна, видны были сухожилия, кровеносные сосуды. Хорошо сохранившиеся волосы обрамляли лицо, тлен не тронул губы, нос, уши.

Глаза были закрыты. Какой-либо неприятный запах отсутствовал, тело не разложилось, а высохло, как мумия, что было почти невероятно.

Игорь зажег одну за другой все свечи, расставил их по углам и вокруг умершей. Ее никто не вскрывал, ее никто не бальзамировал, ее просто положили в сырой погреб и закрыли крышкой… Маленькие кисти не распухли, на теле не было ничего, чтобы напомнило Игорю о характерной для трупов склизкой полупрозрачной зелени. Мумия… Не хватало только украшений и общеизвестных бинтов…

Кто она? Как сюда попала? Дело принимало не шуточный оборот.

Игорь поспешно закинул труп простыней, оставив на ткани грязный след и своей руки, быстро выбраться наружу, на дневной свет. Крышку подпола он тут же заколотил гвоздями.

В эту ночь он спал в баньке, закрывшись на все засовы и приперев дверь чуркой. Ждать можно было чего угодно… раз умершая женщина лежала в подполе не разлагаясь, подобно святым мощам, и где? — в Бобровке!? Где огурцы-то солят кое— как!

Было страшно, но и на следующее утро Игорь отправился на поиски родника. Эликсир кончился, необходимо было найти место, через которое, по словам Якова Беме «святая сила духовного мира явила себя и произвела райские плоды».

Игорь перекопал вдоль и поперек весь огород и все безрезультатно. Прошло два дня, и Малыш замолчал, окончательно.

Однажды под вечер, после очередных бесплодных поисков отчаявшийся Игорь, отставив лопату, присел на край парника, который утопал в небольшом болотце. Штанина сразу же промокла. Игорь вскочил и хлопнул себя по лбу. Дно парника оказалось выстланным кусками дерна, плотно пригнанными один к другому. Под дерном Игорь нашел врытое в землю ведро без дна, накрытое крышкой. Оно было доверху заполнено зеленоватой водой! На самом дне бил крохотный ключик величиной с наперсток! Гнилое дерево парника не издавало ни звука, выливаясь из ведра эликсир смешивался с водой из обыкновенной лужи.

Малыш был спасен! Деревья были спасены! Весь мир был спасен!

На радостях Игорь плеснул пригоршню воды на ствол яблони, и та наполнила голову человека гулом взлетающего вертолета. И странно было, что трава не разбегается под ветром, а в деревне не слышат шума винтов.

Игорь продолжил поливать тополь.

«С— в— е-е-е, с-в-е-е, с-в-е-е-е,» — напевал ему Малыш. Вскоре человек и дерево общались напрямую, минуя прикосновения.

— Доброе утро, Малыш! — говорил Игорь, по привычке произнося слова вслух, так что со стороны могло показаться, что он разговаривает сам с собой.

— Граса! Граса! — радостно отвечал тополь.— Све!

Однажды по прошествию нескольких дней, Игорь, как обычно, спешил с полным ведром к тополю. Вдруг в ворота постучали. Игорь замер.

— Есть кто? — спросил знакомый девичий голос.

Сомнений не было, это была она, Юля — первый человек навестивший его с того момента, как он, совершил свое открытие!

Игорь машинально плеснул из ведра себе в лицо и бросился открывать. Сама судьба послала ее к нему! Она должна была его понять!

— Ты где пропал? — спросила Юля, мягко улыбаясь и с любопытством оглядывая его.

«Встал!? Пройти-то дай! — Услышал Игорь и отшатнулся.— А грязный-то какой… Мог бы и второй раз прийти — гордый! Пьяный что ли? Что с ними

со всеми здесь такое происходит?»

— Что молчишь? — Она придирчиво осмотрела себя, улыбнулась вновь, сделала «глазки».— «Дикарь неотесанный! Тащилась зря, все Верка…»

— Ты что — заболел?

— Нет,— произнес Игорь.— Напротив,— выздоровел…

Ему тяжело было следить за двумя потоками ее речи — внешней и внутренней. «Он к тому же издевается! Стою здесь как дура последняя… Со мною так еще никто не обращался!»

— Чем же ты болел?

Перед ним стояла очаровательная кукла из «природных материалов», он не был для нее человеком, другом, собеседником, он был кавалером, провожающим с танцев и на танцы. Спасающим от скуки воздыхателем… Да, и дело было совсем не в его гордости и самолюбии…

Игорь «копнул» глубже…

У себя в мечтах она стояла на помосте где-то в центре Парижа, закутанная в меха, в ослепительном свете прожекторов, в окружении сотен восторженных поклонников! Мужчины дарили ей цветы, женщины были близки к истерике. Ведущие модельеры мира, лучшие из лучших, предлагали ей платья из своих коллекций, некоторые вставали при этом на колени! И все видели ее в окружении королей подиума и Сашка, и Верка с водокачки, и Зойка из города. Все жители Бобровки, которые не оказались в центре Парижа, наблюдали ее триумф на телеэкранах у себя дома, и были восхищены! А она, Юлька, когда-то никому не известная провинциальная девчонка, блистала вся усыпанная жемчугами…

И Толик, этот Толик, который когда-то отверг ее, стоял сейчас среди красавцев-мужчин, теперь он страстно ее полюбил, стрелял в себя, но не умер, чтобы присутствовать здесь, у ее ног, чтобы вечно сопровождать ее в бесконечном мировом турне! Нет, она не простит его!

В общей ликующей на фоне Эйфелевой башни толпе Игорь видел школьных учителей, которые когда-то несправедливо отнеслись к Юльке, не оценили ее, ставили «тройки». Сейчас они раскаивались и были счастливы.

«Ай да, Юлька! Вот она оказывается какая!» — восклицали хором продавцы из магазина «Продукты». То же самое говорили удивленные парни с дискотеки…

И платья и наряды, корзины с косметикой! А потом, Игорь ясно видел это, ее мечты приняли другой оборот: она выглядела как «бизнес леди» и снималась в кино и для рекламы, которую крутили в Бобровке целыми часами. Ее окружали мужчины из рекламы гелей, шампуней и кремов для бритья. Был и самый настоящий из них — стопроцентный мужчина.

Ее ребенок, родился сразу же десятилетним, гениальным скрипачом: они красиво одеваются, во все черное… Потом он стал гениальным модельером… Гениальным банкиром… Далее шла подобная восторженная «требуха» хорошенькой головки, и тут пришла пора покраснеть Игорю: один в один повторялись яхты, круизы, отели, пляжи. Рестораны, бассейны, сауны, шляпки и купальники. Статьи в газетах, интервью по телевиденью, горные лыжи, вечерние платья, белозубые улыбки и солнцезащитные очки! В ее голове плавала на поверхности та же грязь…

Виллы, картины, драгоценности, машины, деньги, деньги, деньги…

И подумать только, у нее в голове тут же засверкал новый «Мерседес».

Он подкатил к магазину «Продукты», только за рулем сидел, не он, Игорь, а преданный, прощенный Толик!

Они так и стояли друг перед другом, Гениальная Манекенщица и Супергерой, чемпион мира по боксу, миллиардер — создания и жертвы собственного века.

Их истинные, незамутненные суетой сознания, полные тихого, светлого и совершенного покоя, их души, истинные Человеческие «Я», полные силы и красоты, мерцали где-то там, в глубине, на самом дне залитого помоями колодца…

— С-в-е-е-е, с-в-е-е-е,— Услышал Игорь голос Малыша и вздрогнул.— Я здесь! Я живой!

На глаза человеку навернулись слезы.

— Ты что? — Попятилась она в испуге.— Ты что!?

Он плеснул ей в лицо зеленоватой водой и вытолкнул за дверь.

— Очумел! — крикнула Юлька, потом все стихло: вода из магического

родника делала свою работу.

«Молчи, Малыш,— обратился Игорь к дереву.— Разумный тополь… Кому ты нужен здесь? Видишь, вон мы какие… О чем с нами можно говорить, чему мы можем научить тебя? Мы утратили в самих себе состояние вечности, мы растеряли себя! Если даже мы прекратим воровать и убивать, убивать и веселиться, что изменится? Только посмотри, о чем человек грезит в своих глупеньких мечтах! Пусть каждый сознается в них самому себе, увидит собственное ничтожество и, обращаясь к траве, дереву, облаку, камню, почувствует чистую человечность…

Эх, Малыш, возьми любого человека — чего он хочет?

Он или гнет людей под себя, или гребет деньги, командует парадом или наводит ужас на ночной город. Он работает, чтобы покупать, покупает чтобы наслаждаться, еще большее наслаждение опустошает и требует еще большей работы… Поиски счастья мизерны, мелочны. Человек подбирает оплавленные божественным огнем камни, бесцельно бредет вдоль океана расплавленного света, из которого он вышел».

«Святое свойство духовного мира прозябало сквозь землю и приносило святые райские плоды…» — читал Игорь строки Якова Беме, сидя в баньке и время от времени умываясь зеленоватой водой.

Когда-то планета Земля плодоносила живительными яблоками, ягодами, травами и злаками, которые вкушали мистическим образом всевозможные создания, и в первую очередь, высшее из них — Человек. Это было время титанов, видевших истинный солнечный свет, время людей, которые, не утратив связи с богами, упорядочивали животный хаос вокруг себя.

Титанам не могли противостоять духи огня, воды, земли. Стихии подчинялись им. Человек мог сдвинуть камень взглядом, словом остановить зверя: сознание камня и сознание зверя уже жили в человеке, как память о пережитом прежде. Стоило только «вспомнить» нужный язык, настроится на определенную волну. И можно было гулять по воде, ведь когда-то каждый из людей был водой…

Человечество не знало слепого животного инстинкта. Оно размножалось проекцией сознания, силой «духа святого», мистически. Люди — незаменимое звено общей цепи — делали свою часть работы по просветлению животных и растительных сознаний, поднимая их все выше и выше по лестнице всеобщего восхождения, от камня до Бога.

Это продолжалось несколько тысяч лет, пока… Пока что-то не случилось с титанами на Земле, от чего «плоть их огрубела и отяжелела, как и у других скотов, и они увидели скотские члены свои…»

«Вонючий дом похотствования…»

И «Бог проклял землю, дабы святая стихия не произникала более через внешние плоды и не производила плодов райских… Ибо уже не было твари для вкушения оных, и сам человек не был уже этого достоин, а Бог не хотел повергать драгоценной жемчужины пред скотами».

И вот люди пребывают во тьме, ужасе и плену. Они утратили богов и поклонились псам. Цепь разорвалась с обоих концов, звено замкнулось, человечество с этих пор было предоставлено самому себе. Огонь стал жечь, вода топить, ураганный ветер опрокидывать дома.

Женщины рожали в муках.

Вместо времени наступило безвременье, поглотившее настоящее, прошлое и будущее.

«Райский плод. А нужен ли он людям, Малыш?! — восклицал Игорь.— Зачем он им? Выйду завтра на улицу и скажу: мы не одни на Земле! Тебя покажу, родник, яблони, крыжовник… Дом мой сожгут, огород трактором перепашут, чтоб не колдовал… Тебя…

Городские, конечно, восстановят, им палец в рот не клади. Называться это будет: «Шоу — Говорящие Деревья!»

«Что вы? — скажу.— С ума посходили? В этом тайна всего мироздания нашего!»

«Отлично! — скажут.— Получите: Шоу — тайны мироздания, рассказанные деревьями!»

И опять рестораны, клубы, бассейны, казино, пляжи, сомнительные сауны… Темные мы — безнадежные…»

В этот вечер Игорь сильно напился, от стыда, наверное. Уснул он почти

в бреду и видел во сне кошмары.

В его душе, в тусклом, тревожном, душном лесу бродили, спотыкаясь, слепые фигуры с израненными, изрубленными лицами, с которых капала и сочилась кровь. И все они были им самим. Модельеры, банкиры, воры, насильники, убийцы… И Игорь хотел убить в себе банкира, убить в себе модельера, убить в себе вора, но не мог двинуться в странном, полном холодного ужаса параличе сна.

Во тьме за окном шел дождь.

Вопрос… Ответ… Иногда молодой человек видел во сне светлое продолжение «человеческих ветвей».

А Малыш шумел и шумел во дворе «неосознанной» листвой.

Однажды под вечер на коре тополя проступило слабое свечение. Сознание Малыша молчало. Игорь забеспокоился: сияние мерцало отдельными пятнами, расползаясь по коре, застывало чуть заметной дымкой. Через два дня, полных забот и тревоги со стороны Игоря, который беспрерывно поливал тополь, сияние сошло. Игорь не знал, что теперь Малыш имел «глаза». Листья «отразили» лицо человека, двор, огни Бобровки и… и «взгляд» тополя стал осмысленным. Огромная крона затрепетала на ветру, перерожденный Малыш устремился в новый для себя мир!

Раскинувшись огромной кроной под звездным небом, нависая над домом, Малыш «всматривался» в неведомые для себя формы и, прежде всего, «новые» части самого себя — ствол, ветви, листья. Живая гора! Малыш был восхищен. Он увеличился в несколько сот раз! Сознание «коры» не могло о таком даже мечтать! Собственное тело ошеломило, удивило, и было непонятно — где этому предел?

Дерево «обозревало» ночь, дома, верхушки своих «спящих» собратьев, что торчали из-за крыш. «Рассматривало» в голубой мгле фонарей ажурные вышки высоковольтной линии электропередачи.

Сознание Малыша прогрессировало день ото дня. Вскоре тополь пополнил свой лексикон человеческими словами. Старые слова уже не справлялись с тем обилием понятий, которое получил Малыш. Игорь представлял слово, произносил его по слогам, вызывал нужный образ, тополь быстро запоминал и при необходимости мог «прошелестеть» его. Хотя этим приемом Малыш пользовался лишь для забавы. Общение между ними происходило, как и прежде, телепатически.

Прошла неделя. Человек поливал растения в огороде. С некоторых пор умное дерево, стало давать Игорю советы, ученик учил учителя, редиска

— садовника.

Первый раз это случилось под вечер. Игорь сидел в баньке и пил чай. Дерево поинтересовалось в его голове, не занят ли он.

— Пьешь? — осведомлялся Малыш, и в тоне его слышалась укоризна.— Опять чай… А райская вода? Выпей хотя бы стакан.

«Опять — двадцать пять!» — подумал Игорь, так чтобы тополь не слышал. Человек уже начинал жалеть, что начал этот разговор.

— Посмотри на меня,— произнес Малыш не без гордости.— Сейчас мы на равных общаемся с тобой, а раньше ты слышал только четыре примитивных слова, подкрашенный чувством шум. Зря ты считаешь себя конечным, все только начинается… Непременно и у человека есть свои «ветви», «ствол», «листья».

«Без тебя знаю!» — проворчал Игорь.

— Не надо ничего выдумывать, пей! — продолжал Малыш воодушевлено.— Возродись, воскресни. Но прошу тебя,— добавил тополь.— Когда ты перейдешь из «коры» в «дерево», и мое сознание вновь станет для тебя шумом, не оставляй меня, ладно? Дотяни опять до своего уровня. Слышишь? Я всегда пойду за тобой.

— Мне страшно,— честно признался Игорь.— Поджилки трясутся. Ты хоть представляешь, что это значит — выпить стакан?! Всю меру ответственности? Тот, кто смотрит сейчас на нас через облако, взвалил себе на плечи целый мир, заботясь обо всех нас, как я забочусь о тебе! Нет свободы «от того-то и того-то», истинная свобода всегда «для». На небесах любовь, свобода, ответственность слиты воедино. Для НИХ они нераздельны. Совершенство дает колоссальную свободу… Я, кажется, рассказывал тебе о трупе девушки в подполе. О «вылетевшем» в трубу постояльце… С этим шутки плохи.

— Заладил: труп, труп, труп! — недовольно перебил Малыш.— Труп! Ну, и прекрасно! Без смерти и жизни нет. Смерть — одно из состояний жизни, как лед для воды, тьма для света, да что я тебе объясняю!? Решайся. В крайнем случае, тебе помогут те, кто смотрит через облака. Тело! Зачем тебе этот сор? Оно воняет, оно смердит, оно отравляет душу, тянет к псам, к бычкам производителям! Яд! Кровяные потемки! Ты думаешь, я жалею о всяких там «стунах?» О копчиках и рудиментах?! Да, пропади они пропадом!

— Развоевался,— произнес Игорь.— Аппендиксы были по-своему прекрасны. Что я без мяса? Дух мой слаб. Меня раздавит среди небес… Стою ли я, той небесной чистоты, соразмерен ли я той мудрости, тому колоссальному напряжению сил? Титаны духа и я… Самопожертвование и я? Еще недостаточно…

— Стою, не стою,— опять перебило дерево.— Сомнения излишни. Чепуха! Ты убил в себе пса, ты готов к перерождению. Твое зерно сгнило для этого мира, ты готов прорасти к свету. С нами ты утратил себя! Здесь ты — не больше, чем дурачок! Что для мира гниль и безумие, там — свет неизъяснимый, что там закон, здесь бред сумасшедшего. Люди тычут пальцем, видя, как ты отправляешься в магазин. Люди больше не в состоянии воспользоваться тобой, сделать из тебя супермена. Ты — добрый, великодушный, честный. Иди сейчас и скажи: ни словом, ни делом, ни помыслом не причиняйте живому зла. Любой человек над тобой в душе посмеется, в глаза покивает, правильно, мол, а в душе посмеется или плюнет, или ударит, в душе опять же… Пей! Ты должен! Ты обязан! Или копи деньги на машину! Ну, давай!

— Что ты заладил, как заведенный: должен, должен, должен! — не выдержал Игорь нравоучений Малыша.— Никому я ничего не должен, я свободный человек!

— Свободный «для»,— вставил тополь.

— Не могу я сейчас, понимаешь? Не могу. Душа переворачивается, не могу я и все! Здесь — тошно, там — страшно! Ужас животный во мне и не от космоса этого проклятого, а с-о-в-е-с-т-ь гложет! Как я им в глаза смотреть буду, а? Когда на свету «прозрачным» сделаюсь?!

— Капризничаешь? Маленького ребенка ведут зуб удалять?

— Не зуб, пойми ты! Да, что говорить — ты не выбирал!

— Конечно, я не выбирал, за меня человек выбрал! — В голосе Малыша звучала обида.— Ты постарался, спасибо тебе. Но когда придет время отказаться от нынешних листьев, ветвей, от нынешних глаз, я ни минуты, ни мгновения не буду колебаться! Как та девушка в подполе…

— Говоришь, чего не знаешь, не много ли ты на себя берешь?

— Спасибо, поговорили,— Только оскорблений между нами еще не было.—

Малыш замолчал.

— Зачем мы спорим? — произнес тополь спустя некоторое время, и Игорь к своему стыду понял, что Малыш первым ищет примирения.— Хотя ты и не ответил, зачем тебе мясо?

— Чтобы носить к твоим корням воду, упрямец,— ответил Игорь.— Дай мне допить остывший чай.

С некоторых пор с Игорем стали происходить странные изменения: теперь он не мог спать по ночам. Темнело, и человек выходил из баньки и часами смотрел на небо. Игоря тянуло туда. Внутри его что-то толкалось… Что-то хотело вздохнуть, раскрыться, но не находя воздуха, остывало прохладным жалом. Сгнил для мира — родился для неба. Что его ждет? Неизъяснимый свет, вечное блаженство, состояние всеобщей гармонии, отсутствие печалей? Глупо стараться человеческими словами уловить суть божества. Невозможно схватить собственные «ветви», что проросли далеко-далеко вверх и шумят там, качаются, ловят запредельный ветер…

Он, Игорь должен, наконец, решиться: кто не собирает, тот расточает. Мало быть уверенным в существовании бессмертной души, надо было еще набраться смелости и войти в тот мир, где твоя душа предстанет перед тобой и другими во всей наготе.

«Пить или нет? — размышлял Игорь.— И когда — завтра? С утра или на ночь глядя? А может, подождать год?»

«Куда меня?» — Смотрел человек вглубь космоса.

«Да будет вам сказано, сыны человеческие! — вдруг прозвучало у него в голове, и Игорь понял, что неугомонное дерево цитирует по памяти строки Якова Беме,— Глас трубный гремит вам: изыдите из срамной суеты, ибо огонь уже пылает!»

«Оставь меня в покое! — взмолился человек.— Я сам себе Армагеддон. Оставь меня в покое прошу…»

«Извини,— произнесло оно тихо.— Глупо получилось».

«Ничего, спи…»

В огороде было тихо и пустынно.

«На кого вас оставлю,— думал Игорь, обходя кусты и деревья.— Всю жизнь стремился к загадкам и тайнам, к наиболее полному знанию, готов был умереть, но перед этим на доли секунды увидеть нисходящего ангела в лучах неизъяснимого света. Готов был на все, ради того, чтобы пройти по воде… вслушивался, всматривался в отголоски, отражения мира, чтобы найти его изнанку, подоплеку, скрытый смысл, чтобы найти тихую улыбку по ту сторону всех вещей, наблюдал, медитировал, писал стихи… Но вдруг нашел глубину в ветке смородины, в тополиных листьях и понял, что самая большая тайна — это сама жизнь. Достигнув нирваны, необходимо вернуться сюда — в тело и мясо. К деревьям, траве, к утреннему туману на реке…

Вернуться иным, возрожденным».

День ото дня Игорь и тополь общались все реже и реже. Сознание Малыша стремительно уходило вперед. Произошло то, что и должно было случиться: однажды ведра сами, на глазах изумленного Игоря, поднялись с земли и полетели в огород к роднику, наполнились и вернулись обратно, к тополю. Полные до краев они кружились в воздухе над головой Игоря, не проливая ни капли.

«Прощай,— произнес Малыш.— Я сделал все, что мог».

И дерево замолчало. Больше человек его не слышал. Дерево медленно «умирало»: ветви засохли, скинули листья, отлетела, отпала кора, оставив ствол голым. Новому Малышу открылась новая земля, а Игорь остался одиноким смотрителем и созерцателем музея отживших тел…

Высохший, полинявший мир. Обыкновенная осень…

Игорь взял метлу и долго сметал листья в одну большую кучу посреди двора, а потом, подпалив ее, вдыхал горький дымный аромат, от которого в душу нисходила грусть и слезились глаза.

Теперь он жил странной жизнью, словно ожидая отправления поезда. Спал, ел колбасу, читал что-то, куда-то ходил, даже с кем-то разговаривал, что-то такое думал, пил пиво, но иногда замирал перед неведомой, чарующей картиной, и долго смотрел прямо перед собой, и лицо его озарялось изнутри подобием небесного света.

Игорь и не догадывался, что дерево нет-нет, да и видит его, человечка, обращаясь к нему из невообразимой дали, и видит его, словно на ладони. Все человеческие слова объяло собой одно слово нового дерева, и слова Игоря в голове возрожденного Малыша превратились в шум разбитого стекла. Язык человека превратился в шум.

Оно долго смотрело на Игоря и грустило.

«Не казни Себя так,— послышался голос Ее, девушки, которая оставила свое бывшее тело в подвале «чертова дома».— Ему не много осталось. Уже скоро.— Успокоила Она Малыша.— Он сможет. С самого приезда его сюда, Я следила за ним, Я направляла его. Игорь — ведомый, но свой выбор он должен сделать сам».

В школу его взяли, предлагали жилье. Игорь готовился к встрече с учениками восьмых классов, у которых он должен был вести уроки истории. Игорь остался в «чертовом доме». Он кое-что повторял по предмету, освежал в памяти даты. Один раз приходила хозяйка, обещала к октябрю сменить сгнившую электропроводку.

Игорь стал тих, спокоен и задумчив. Странные мысли посещали его. Нередко он застывал, что-то созерцая перед собой. В ослепительном свете люди-титаны «культивировали» сознания животных и растений и благодарные твари с восхищением смотрели на них. Титаны же ласкали их, направляя и обучая…

Новому учителю не суждено было провести ни одного урока. До первого сентября оставалось пять дней.

Малыш со всей ясностью перерожденного сознания видел всю глубину падения некогда величественного мира титанов. Чистая человечность уступила место расчетливой, половинчатой, кособокой доброте. Выступили все пороки… Воспаленная гордость, зависть, жадность, злоба, ненависть. Суета, порожденная непомерным Эго, затопила мир, величие титанов померкло. Тысячи лет тому назад энергетическое и духовное единство людей было разрушено, иссякли райские родники, миллиарды животных и растительных сознаний подернулись беспросветной тьмой. Сами учителя одичали и разбрелись по лесам, питаясь мясом убитых животных. Стихии огня, земли воды вышли из под контроля. Люди стали убивать друг друга.

Мир потемнел, онемел, свернулся… Окаменел… Суета превратила дела, язык и мечты человека в шум. Духовный свет иссяк, зло стало необходимостью, города титанов ушли под воду. Был мир, где из уст в уста передавались Слова Бога, теперь там безраздельно властвовали страх, животная борьба, закон силы. Медленное умирание от собственных кроватей, праздничных столов, от собственных ненасытных вожделений… Битое небесно-голубое стекло.

Игорь не переставал умываться дарами рая и писать стихи. Между занятиями и подготовкой к предстоящим урокам он поливал яблони, малину, кусты крыжовника и грядку с луком. Его новые подопечные не выказывали, подобно Малышу, блестящих способностей, требовалось еще много кропотливой работы и терпения, прежде чем он смог бы общаться с ними на равных.

Однажды Игорь вышел из дома и пошел вдоль улицы, сам не зная зачем, наверное, проститься перед этим. Он, наконец-то, решился, стакан, полный зеленоватой воды ждал его на столе. Игорь встречал людей. Как и он, они были алмазными колодцами, забитыми нечистотами и грязью. Им всем предстояло очиститься в самих себе, как только это произойдет, очистится весь мир.

— Эй, пришлый! — крикнули Игорю вслед.— Куда потопал?!

Он не останавливался и не отвечал.

— Кому говорят! Глухой что ли!? — Толпа кинулась догонять.

Игоря окружило человек семь. Преградили путь.

— Здоров ты удирать, дядя! Что молчишь, язык проглотил? — справлялся самый шустрый из них, поигрывая палкой.— Давно не били!? Тебе говорили, чтобы ты не высовывался. Говорили? Говорили. Тебя предупреждали, чтобы ты мотал отсюда?! Предупреждали… А ты под ногами мешаешься! — Парень сплюнул на дорогу.— Не захотел по-хорошему, пеняй на себя! Таких баранов надо учить, чтоб знали свое место под солнцем.

— А ты знаешь? — спросил Игорь.— Тяжело, наверное, быть псом?

— Ребята, под дурака косит!

— Тебя предупреждали, клоун, чтобы ты уматывал! Предупреждали!?

— Да,— сказал Игорь.— Только я замешкался.

— Тогда пеняй на себя! — повторил главарь.

— Делайте, что хотели,— ответил Игорь.— Для чего собрались.

Кто-то ударил его палкой по голове. Послышался хрустящий шлепок: на конце палки был железный набалдашник.

Игорь пошатнулся, из носа и изо рта у него хлынула кровь, упал лицом вниз на дорогу.

Очнулся он дома, на кровати. Рядом сидела хозяйка и поправляла на его голове бинт. Его рубаха, руки, простынь — все было в крови. Сквозь повязку проступало большое алое пятно.

— Лежи, лежи, не верти головой, она тебе еще понадобится,— говорила хозяйка.— Ишь чего натворили балбесы-то наши…

Игорь показал глазами на стол.

— Попить?

Он кивнул.

— Давай, свежей налью,— старуха недоверчиво рассматривала стакан.— Смотри, чтобы худо не было.— Больной замычал.— Ладно, ладно, дело твое…

Попив, Игорь погрузился в глубокий сон. Приехавший по вызову доктор, отдернув простыню, обнаружил на кровати вместо пациента иссохшую мумию с впалым животом, высохшей головой, с руками-палочками и острыми коленями. Он охнул и пустился вон из дома, чуть не сбив в дверях хозяйку.

Перерожденный Игорь наблюдал, как испуганная до смерти старуха все же подошла к его телу и принюхалась. По дому распространился запах дикого меда. Вереска и полыни…

«Стун! Стун! Сту-у-у-у-у-у-н! Где? Где?» — кричали яблони в саду.

«Кракх! Кракх!» — обречено предрекал струсивший лук.

«Я с вами, дорогие мои,— успокоил их Игорь.— Я никуда не ушел, Я остался здесь — на новой Земле».

А потом была встреча с Ней и встреча с Малышом. Разоренная райская Земля встретила его божественным светом и тревожным мраком. Земля лежала в запустении, гниющая, израненная, горели последние островки света.

В эту ночь на дома надвинулась тьма, пустая и гулкая. Скулили псы, предчувствуя приближение Их. Было тихо. Ветер скрипел незакрытой калиткой… Спящий сторож не просыпался.

Тело Игоря поднялось над кроватью, простыня слетала на пол. Труп вылетел в окно. Тихо раскрылись створки… Пропустили его… Потом поползли из крышки люка гвозди. Из погреба вылетело второе тело, застыло под потолком, повернулось, словно стрелка компаса и отправилось в след первому. Послышался ужасный треск и скрип, что-то огромное вырвалось из земли и ударилось в ворота. Сторож на диване проснулся и выскочил на крыльцо. Сухой тополь в сопровождении двух мертвецов летел над дорогой к лесу.

А родник на дне вкопанного в парнике ведра продолжал незаметно бить. Земля истекала доверием. Земля посылала людям последний райский плод. Бедная женщина Трешина готовилась принять новых постояльцев.