Halgen — Новая Слобода

«Кто-то сказал, что здесь мертвые тела предают огню. Как бы не так! Огню мертвецов предают индусы, японцы и еще некоторые народы, у них так испокон веку, и они поступают так, как завещано предками. У нас покойных предавали всегда земле. Но здесь, в этих стенах, нет наследия предков, ни наших русских, ни даже индийских или японских. Здесь тела отдают машине на переработку. Спустя несколько часов, механизм выплюнет готовую продукцию — похожую на цветочный горшок пластиковую урну. Вроде цветочного горшка, мне такую уже показывали. Наверное, такие предметы сплошь и рядом забывают в трамваях, теряют на улице, забывают на чердаках и антресолях среди разного хлама. И, в конце концов, они оказываются, надо думать, на помойке. В чем тут людей винить? Каждый русский привык хоронить усопшего один раз, ведь смерть тоже приходит всего один раз. Нам известно, что такое гроб и что такое могила, но вот нелепый черный горшок именуемый урной нам не понятен, как непонятна и нелепая стенка, называемая чужим словом «колумбарий». Для которой человеческий прах — стройматериал! И ведь народы, которые мертвецов сжигают, ведь в пластмассовые ведерки их тоже не упаковывают и в стены не вмуровывают. Они развевают прах по ветру или отдают его водам священной реки!» — грустно размышлял седой дед Иван. В крематории он был впервые, и больше не хотел сюда попасть даже мертвым. Хоть и очевидно, что обездушенное тело лишено всех чувств, Иван Петрович все же ежился, представляя, как его бренная оболочка провалится в пасть кремационной машины.

— Что делать, Ваня, видно так уж Бог решил, что мы не должны своих тел в землице оставить! Потому как на войне мы не полегли, — услышал Иванов-Вано голос за своей спиной, будто прочитавший его мысли. Он обернулся.

— Наверное, так, Володя, — ответил Иван своему другу Владимиру Сутееву, больше не найдя, что сказать.

— Великий он человек был. Вот нет его больше с нами, и некому так задний фон в фильмах писать, как писал он! Кто не понимает, тот скажет «Ничего, у него же ученики были, они продолжать будут». Но ведь нет! Чтоб так работать, надо ту жизнь прожить, какую он прожил. Родиться в деревушке под Ярославлем, жить рядом с лесом, и чувствовать себя в нем — своим. Слушать колыбельные песни матушки да дедовы сказки. С малых лет помогать отцу резать по дереву, знать смысл родных узоров. Где теперь таких людей брать, когда там, на Ярославщине одни старики свой век доживают!

— Что же… Будем верить в лучшее, что земля русская не оскудела талантами… — рассеянно проговорил Иванов-Вано.

— Поехали в Новую Слободу. Поминать будем. Людмила стол накрывает, — сказал Сутеев.

У человека, который никогда не бывал в Москве, названия ее мест могут породить чудесные, дивные видения. «Перечистинка, Хамовники, Сивцев Вражек»… Из них выплывают расписные терема с резными ставенками и деревянными конями на крышах, красно-кирпичные церкви с несмолкаемым малиновым звоном, девушки в расшитых красными нитями и украшенных каплями речного жемчуга сарафанах. Потому, если ты слышал московские названия, но сам никогда в Первопрестольной не был, то уж лучше и не отправляйся в нее. Чтоб не впасть в уныние, увидев на месте своих чудесных снов пропитанные серой грязью бетонные «хоромы», до боли надоевшие в родном Магнитогорске или Чебоксарах.

Прогулка стаи экскаваторов да бульдозеров по московским улочкам навсегда отправила истинную Москву в пространство сказок и мечтаний. Породив на ее месте железобетонный фантом, считать который столицей Руси все равно, что прилаживать былинному богатырю голову неандертальца.

От былого в Новой Слободе сохранилась лишь церковь, сложенная из древнего кирпича, призванного своим цветом напоминать кровь Христову. Остальные храмы Слободы десяток лет назад пали под динамитными ударами хрущевского богоборчества. Видно, не справившись с уничтожением внешних врагов, лысый атеист решил мощь невзорвавшихся зарядов употребить на уничтожение русского прошлого. С ним бороться — ни ума ни сил не надо, его создатели и защитники давно смешались с землей.

Храм Николая Чудотворца, так же известный по имени Николы под вязами, постройка которого в 1625 году знаменовала завершение Смуты. Ныне храм хоть и был лишен креста, но, в отличие от иных московских храмов, превращенных в склады сапог или стройматериалов, продолжал свое служение. Люди, ныне работавшие внутри него, не сомневались, что им покровительствует Николай Чудотворец. Его икона хранилась, и перед ней горела лампадка, столь необычная для конца семидесятых.

В здании пахло красками. Теперь здесь размещалась самая интересная творческая организация Москвы — киностудия «Союзмультфильм».

Соработники расселись за столом, разлили водку, разложили по тарелкам положенную кутью. Иван посмотрел на их лица. На поминках радостных мыслей не бывает потому, что их быть не должно. Иван Петрович не мог отделаться от мысли, что за сегодняшними поминками художника, тело которого съела кремационная машина, последуют поминки более страшные. Когда поминать будут… Сам Союзмультфильм?.. Или страшнее — Россию, русский народ?!

Иванов-Вано посмотрел на Сутеева. Чувствовалось, что он думает о чем-то похожем.

В этот храм, уже лишенный крестов, Иван Петрович впервые пришел в далеком 1936 году. Тогда в древних стенах скрипел перьями и щелкал счетами Трест строительства набережных. Присутствию этой организации Иван немного удивился. Понятно, если бы Трест находился в Ленинграде, там речек и каналов много, но что ему делать в Москве, где всего две реки да один канал? Ясно, что его закрытие за ненадобностью — вопрос времени, и надо отобрать у него храм, пока им не завладела какая-нибудь организация позловреднее, например — кожевенный завод.

Бывшую церковь художнику отдали без всякого сопротивления. Должно быть, хорошим подкреплением его просьбе оказались волшебные слова «Важнейшим из искусств для нас является — кино!» (в те годы каждое слово, вышедшее из-под пера дедушки Ленина стало — волшебным). Через месяц храм наполнился киноаппаратами, красками и бумагой.

— Что будем делать? — спрашивали пришедшие на работу художники.

— Мы же в храме. Вот и будем творить Рай, — отвечал основатель.

Кисти принялись сражаться с девственной белизной бумаги, покрывая ее райскими картинами. Вот на экране под лучом проектора уже вышагиваю добрые звери, говорящие с людьми на русском языке. Так, наверное, и есть в Раю. А вот обретшие жизнь герои русских сказок, души которых отныне — это души авторов, творящих шедевр. Художники извлекают их из небытия русских глубин и являют суетливой современности, но сказочные герои не остаются в долгу и сами уводят авторов, а вместе с ними и зрителей в свои миры.

Не представить современному человеку зрителя той поры. Поход в кинотеатр был праздником, к которому готовились заранее, наряжаясь во все лучшее и фантазируя насчет сюжета фильма, название которого прочитали в афише. Придя в кино сначала готовили душу к просмотру фильма, слушая в фойе музыку и очищая от житейских хлопот свои мысли. А потом отправлялись в зал, где под усыпляющий стрекот киноаппаратов погружались в коллективное сновидение, именуемое кинокартиной. В те годы искусство еще не делилось на «детское» и «взрослое», как не делилось оно и в прошлой, крестьянской Руси. И взрослые любили смотреть мультфильмы не меньше, чем дети, ведь рисованные картины вели их к самому глубокому, потаенному, к забытым райским снам!

После фильма из кинотеатра люди выходили неспешно. Хоть их ноги и ступали на твердь привычных улиц, сами они еще жили в далеком, никогда не виданном мире. Если они о чем и говорили, то только об увиденной картине. Некоторые на ходу сочиняли новые сюжеты, продолжая жить жизнью любимых героев уже без авторской воли.

В те годы никто не сомневался, что все, показанное в кинокартине — где-то было вправду. А то и сейчас — есть. Что же, на Земле городов и стран много, людей тоже много, почему бы такому и не быть?! Но с мультфильмами чувства были иными. Ведь очевидно, что нет на Земле страны с говорящими зверями и с живыми древними героями! Однако, сердце упрямо повторяло о реальности всего увиденного. Значит, это — другой мир, который не менее реален, чем наш! Мир всеобщей любви, мир без зла и огорчений, мир без смерти… Но где он?! Можно ли его отыскать, а если можно — то как?! Киносеанс был литургией, творением новой людской общности, связанной причастием к невидимому среди повседневности, но ощутимому миру.

Над присыпанными землей блиндажными накатами бушевала война. Привычно рвались снаряды, разбрасывая рои свистящих осколков. Куски железа ударяли в крыши блиндажей, сбрасывали щепу и земляные комья под ноги бойцов. Но они не обращали на них внимания, они позабыли о войне. На то время, пока стрекочет передвижка и на серой простыне, повешенной на грубую бревенчатую стену, открывается картина иной жизни.

Особенно нравилось бойцам, когда солдат-киномеханик привозил с собой мультфильмы. Конечно, художественные фильмы — тоже хорошо, но ведь они все о довоенной жизни, воспоминания о которой рождают невольную тоску и капли слез. А вот мультфильмы — они о жизни иной, в которой тоски нет…

Иван помнил, как один вернувшийся с войны пехотный капитан подарил ему коробку с его же мультфильмом, взятым в трофей из… самой Рейхсканцелярии!

«Показали как-то нам мультфильмы, а было это в 1942, в самом горячем месте — под Ржевом!» — рассказывал он, — «А я ни с того ни с сего задумался «Что же смотрит у себя в Берлине Гитлер?» Надо мной смеялись. «Наверное, кино о людоедах смотрит, в Германии только такое и снимают! Не веришь — спроси у комиссара!» Чего мне комиссара спрашивать, если он сам там не был и знать не может, а скажет то, что ему положено?! И вот я решил, что до Берлина дойду, и сам о том узнаю. Всю войну только о том и думал. Из всех, с кем те мультфильмы смотрел — только трое в живых осталось, и те — кто без руки, кто без ноги. Один я уцелел, хотя на войне пехотный лейтеха — первый смертник. Но я как заговоренный был, не брали меня ни пули, ни снаряды, хотя однажды осколок возле самой головы пролетел, ухо даже рассек. С чего бы это? Может, на роду мне так написано, а, может, и впрямь — так о гитлеровском кино хотел узнать, что даже немецкое железо меня не трогало! Как пришли в Германию — я всегда в их кинотеатры забегал и коробки с фильмами прихватывал. Даже бойцы мои смеялись, что пока они полезные в хозяйстве вещи немецкой работы берут, я каким-то кино интересуюсь. А в фильмах тех все про любовь. Оно и понятно, немцу тоже война, небось, не слаще редьки, чего о ней еще и в кино смотреть?! Дошли мы до Берлина. И надо же, выпало такое, что довелось мне спуститься по разбитой осколками лесенке в самое логово Гитлера. Я, конечно, там кинозал сразу отыскал. Стены дубом отделаны, позолоченные кресла из красного дерева. Но я на то не смотрел, я — в будку механика. Самого механика там, конечно, не было, только коробки с пленкой аккуратно лежали. Больше фильмы — про любовь, как в любом немецком кино. Перебираю я их, и меня аж передернуло — надпись по-нашему! Вытащил я ту коробку… Вот она!»

Потом капитан стал рассказывать о родной деревне, которая ныне обезлюдела. Хоть война до нее не добралась, но остались в ней лишь старики да калеки. Ибо всегда было заведено, что ушедшие из деревни в солдаты более в свою деревню не возвращались, навсегда делались городскими людьми. Тем более, что для отставных солдат еще и при Царе-Батюшке в городе места были. Правда, тогда уходили служить лишь немногие, но в эту войну ушли — все. Значит, никто и не вернулся, даже кто уцелел. И скучают на завалинках деды да бабки — некому сказок рассказать, которые знают, некого обучить тому, что умеют. Внуки ведь — в городе!

Эта мысль задела Ивана. Внуки больше не услышат сказок дедов да бабок, и рассказывать им сказки теперь могут лишь он и его соработники. Через кино. Вдохнуть жизнь в умершие селения он не может, но он в силах передать частицы их жизни новым, городским поколениям!

Белизна киноэкранов расцветала все новыми и новыми цветными сновидениями.

Перед фильмами в кинотеатрах обычно показывали журналы — набор кадров кинохроники. С 1960 года эти журналы все чаще показывали зрителям пышущие огнем космические ракеты Р-7. Начался космический прорыв. Мультипликаторы, конечно, тоже смотрели эти журналы, чувствуя, что бросок в космос не обошелся и без их участия. Ведь матерью Прорыва была вечная русская культура, слитками которой в 20 веке стали русские мультфильмы. Они будили в сердцах зрителя мечты о дальних мирах, а умные головы воплощали эти мечты в рвущиеся сквозь небеса огненные стрелы!

«Не дай, Господи, когда-нибудь пить за упокой нашей, русской культуры… А ведь к тому все идет! Сочетание слов «русский народ» ныне, считай, неприличное», подумал Иван, не чокаясь выпивая очередную рюмку горькой.

Да, слова «русский народ» не полагалось говорить в приличном обществе, хотя термин «политкорректность» еще не появился на свет. Вместо них власть предлагала иное сочетание слов — «советский народ», уводящее в мир стандартных квартир-сот с древесностружечной мебелью и с обязательным телевизором…

— Теперь выпьем за живых! — внесла долю оптимизма сидевшая рядом с Иваном Люда Петрушевская.

Иван Петрович посмотрел на нее и улыбнулся. В ее облике угадывались черты Ежика. Того самого, Ежика в тумане. Никто не сомневался, что она и есть прообраз этого персонажа, сходная с ним не только внешностью, но и характером. Конечно, об этом сходстве говорилось лишь в шутку. Но Иван помнил, как когда-то осенью они всем коллективом отправились по грибы и вошли в ложбинку, наполненную густым туманом. Людмила щупала дорогу перед собой обязательной для грибника тонкой палочкой, и неожиданно для самой себя наткнулась ею на спрятанный в молочной пелене могучий дуб.

Дед Людмилы, Николай Федорович Яковлев, был ученым-лингвистом. И сыном казачьего атамана. Его предки бились на Кавказской войне с самого ее начала. Шла та война почти что век, потому сражаться среди недобрых гор и коварных ущелий выпало не одному поколению его предков. Побед было много. Много раз воины радовались завершению опостылевшей брани, но пара выстрелов где-то в горах заставляла забыть только что свершившийся триумф и снова взяться за оружие. Самые злые говорили о том, что мир на Кавказ придет только тогда, когда его народы смешаются с красной кавказской землей и забудутся слова их языков.

Но, закончив, Университет, Николай сказал, что знает иной способ принесения мира на немирную по самой своей природе землю. Никто ему не поверил, и он отправился в экспедицию в те дикие земли. Безоружный русский путник — хорошая мишень для сотен ружей и тысяч ножей, выглядывающих из-под кустистых одеяний чужих гор. Но путник мог объяснить местным, что несмотря на свои ружья и ножи они — слабы, ибо не могут записать свои мысли на бумаге и передать их своим потомкам. И предлагал им письменность на основе русской азбуки. Бородатые абреки в мохнатых шапках, как не странно, интересовались возможностью научиться писать, и русскую азбуку принимали. Письменность — это основа языка, и по мостику, проложенному Яковлевым над бурлящими горными реками кавказскими ущельями, туда могла двигаться русская культура. Ученый не сомневался, что уже через пару поколений Кавказ прирастет к России намертво. По крайней мере, перестанет быть врагом, вечно жаждущим русской крови.

Правда, говорить о русском в те времена тоже было — неприлично. Самым значимым в Красной России словом в 20-е годы было слово «пролетарий». И Николай Федорович взялся доказать, что русский язык — самый пролетарский из всех языков мира. Для этого он разработал теорию о происхождении языка от трудовых выкриков. Поднял древний человек, скажем, бревно, и от избытка силы крикнул слог. Метнул каменный молоток в зверя — крикнул другой слог. Так трудовой язык и получился. Ну а дальше он все усложнялся и усложнялся, пока не сделался таким, как сейчас. Русские, как известно, живут в очень суровых условиях, потому и работать всегда приходилось нам больше, оттого и больше трудовых слогов-выкриков. Можно представить, как накричишься, пока, к примеру, землю под пашню от леса расчищаешь!

От размышлений о том, как слоги-выкрики облеклись смыслом у Николая Федоровича, увы, помутился рассудок. Сначала он нелепицы стал говорить, например, о том, что слово «рушить» произошло от выкрика «рош!», который сподручно кричать, когда что-то ломаешь. Его рассуждения, конечно, никто всерьез не принимал, и ученый ушел в себя, прожив еще 20 лет своей жизни в полном уединении. За эти двадцать лет слово «пролетарий» понемногу забылось, вернее — ушло в толщу исторических и марксистско-ленинских учебников. Ибо строили страну и воевали за нее вовсе не «пролетарии», а русские люди, и независимо от своего происхождения русский язык сделался — государственным.

Иван Петрович посмотрел в окошко. Из-за плоских крыш недавно построенных однотипных домов выглядывала собранная из железного кружева телебашня на Шаболовке. Впрочем, всегда ли она была телебашней? Когда строилась — то не была, ибо не было еще и телевидения…

Иванов-Вано, бывший тогда еще просто Ивановым, помнил, как взобравшиеся на головокружительную высоту, люди веревками поднимали детали ажурных конструкций и устанавливали их на положенные места. Автором проекта был Владимир Григорьевич Шухов, которого во всем мире звали не иначе, как Король Металла. Такой титул был дан ему за то, что он умел чувствовать узлы напряжения в металлических конструкциях и проектировать так, чтоб этих узлов было как можно меньше. Ему удалось вывести чудесную формулу идеальной башни, которая представляет собой — гиперболу.

Но заказчик, которым был недолгий вождь мирового пролетариата Зиновьев, говорил с Королем Металла вовсе не так, как подобает вести беседу с монархом.

— Мне нужна башня. Чтоб на ней поставить радиопередатчик. Чтоб до Европы доставал. Срок — три месяца! — плевался он, — Проволочки будут расцениваться, как саботаж, со всеми вытекающими последствиями. Вплоть до высшей меры.

Что же, Шухову оставалось лишь смиренно кивать головой. В свою защиту сказать ему было нечего, пролетарием он не был.

Собственно, зла на Шухова Зиновьев держать не мог. Причина его скверного настроения, не оставляющего пролетарского вожака с самого начала его «царствования» была, конечно, иной.

Как учил Учитель, пролетариат является чем-то вроде новорожденного народа. У пролетариата нет отечества, он един во всем мире — это хорошо. Но пролетариат не в достаточной степени осознает себя тем, кем он является, то есть — избранным классом, по сути — избранным народом. Это, несомненно, архискверно. Об этом говорил сам Маркс, рассуждая о переходе «класса в себе» в «класс для себя».

Учитель умер, оставив Ученику на вечное сохранение свое тело и дело. С телом было проще — его консервировал доктор Абрикосов. А вот с делом… Прежде всего, пролетариат требовалось как-то объединить, хотя бы — с помощью новой, пролетарской культуры, которую требовалось создать почти мгновенно. Но культура — это наследие, а наследовать пролетариям нечего, кроме своих цепей. Потому остается только строить новое искусство на разрушении старого. Мастера творческого разгрома, конечно, нашлись, на их выставки ходил сам Зиновьев. Но вот беда — их искусство может быть понято лишь горсткой уцелевших интеллектуалов. А сам пролетариат? Ему сейчас не до «пролетарской культуры». Он пьет водку, дерется, заплевывает господские покои, бьет морду интеллигентам, чтоб показать, кто теперь в стране — главный. А та его часть, которая переодета в красноармейскую форму — глумится над крестьянами, выискивая в их схоронах последние припасы хлеба, спрятанные для прокорма семейств. Своего вождя с его идеями о «великом классовом предназначении» пролетарий, разумеется, пошлет по нехорошему адресу. Говорить ему на такие темы лучше всего с башни броневика — в случае чего можно в спасительное бронированное нутро юркнуть и из пулемета поверх голов для острастки пальнуть…

Но даже если бы русский пролетариат и внимал каждому шороху своего вождя — все равно бы это было не по-ленински. Ведь у Учителя черным по белому написано «Мировой пролетариат», а у Ученика в «подданных» — лишь пролетариат отечественный, то есть всего-навсего часть русского народа, и притом ничтожная!

    Значит, новый народ еще только предстоит создать. Геншель Зиновьев за границей бывал, и знает, что у заморских пролетариев, в отличие от наших, есть радиоприемники. А потому присоединить их к «вождю» вполне возможно, требуется лишь сказать им о мировой революции. Разумеется, так, чтоб они услышали. Может, и вправду мировая революция случится. Может, конечно, и нет. Но, во всяком случае, Зиновьев больше не будет правителем без народа…

Ни одного звука в сторону европейских пролетариев Зиновьеву через башню Шухова сказать так и не довелось. Вскоре он был арестован тем, кто в принятой им иерархии был всего-навсего председателем одной из секций возглавляемого Геншелем Ароновичем Коминтерна. То есть — своим подчиненным. Потом, правда, его выпустили, но до прежних высот (если положение главы пролетариата можно назвать «высотой») он больше не поднимался. Дальнейшая судьба — цепочка арестов, освобождений, различных незначительных должностей, снова арестов… До тех пор, пока в один будний день его затылок не нашла пуля.

От тех коротких времен ныне мало что осталось. Проект здания Коминтерна из большой металлической башни с подвешенными внутри ее тремя кубиками, который так никогда и не был осуществлен. Да башня-игла на Шаболовке, которая так и осталась воткнутой в русское небо…

1936 год, год основания Союзмультфильма. Далеко от Москвы, на берегу холодного Балтийского моря, в городе Риге родился мальчик по имени Раймонд.

Те времена были лебединой песнью латышской государственности, которой никогда не было прежде. В мире есть народы, которым выпало жить на границе миров, между разными цивилизациями, и потому перед ними всегда стоит выбор, какой из них отдать предпочтение. Но какой бы выбор они не сделали, в любом случае эти народы останутся глухой окраиной, далекой периферией, возможным полем боя.

В Средние Века Латвия была окраиной германского мира, центром государства Ливонского Ордена. Властвовали над нею строгие рыцари-монахи, с которыми не забалуешь. Столица Ливонии, город Рига, была основана в 13 веке основателем Ордена Меченосцев (позже ставшего — Ливонским), магистром Альбертом. Латышам дозволялось жить лишь на хуторах, вне германских городов. Если какого-нибудь несчастного латыша угораздило задержаться по делам торговли молоком-сметаной в резиденции великого магистра, городе Риге, дольше положенного часа, то итог был плачевен. Провинившегося ждала публичная порка и позорное изгнание из города с дальнейшим лишением права вести в нем торговлю. Бедность латышей тех времен запомнилась даже русским и дала начало поговорки «у латыша только х… да душа!»

Впрочем, латыши могли предложить свои услуги войску Ордена в качестве кнехтов, наемных пехотинцев. С их участием в войнах Ордена связано немало интересных историй.

Например, сын Александра Невского, князь Дмитрий, совершил поход на ливонскую крепость Раквере. Против русской дружины выступил отряд в несколько десятков рыцарей и несколько сотен кнехтов, эстонцев и латышей. Сообразив, что шансов на победу слишком мало, ливонцы укрылись в крепости, заперев ворота перед самым носом латышей и эстонцев. После чего на кнехтов налетело войско Дмитрия, и полностью их перебило.

Уставшие от сечи русские воины не стали штурмовать крепость, а объявили себя победителями и вернулись в русские земли. Когда дружина Дмитрия убралась восвояси, из крепости выглянули рыцари и объявили победителями уже себя, поскольку удержали крепость. Удивительно, по-своему правы оказались обе стороны, и обе они — победили, и так же ясно, кто все-таки потерпел поражение.

После была Ливонская Война, в которой Латвия отошла сперва Ивану Грозному, но после была захвачена Швецией. В Северную Войну Латвия была отвоевана Россией. Так Рига сделалась русским городом (как прежде была — шведским, а до этого — германским). Впрочем, русские впервые разрешили латышам селиться в бывшей столице сумеречных ливонцев.    

Что досталось латышам от тех времен? Болезненное стремление к самоутверждению, выражающееся в обожании формальных признаков независимости, вроде герба или государственной печати. Одним из направлений этого утверждение сделалось и подчеркивание собственной принадлежности к Европе, большей, чем у русских. Безусловно, подобное желание возникло у них не без помощи «комплекса европейца», которым с 18 века заболели русские аристократы. До 20 века в Латвии не нашлось композитора, который бы обработал народные песни или архитектора, развившего стиль хуторских избушек до строительства больших зданий. А в 20 веке латыши решили, что национальная культура если им и нужна, то лишь в масштабах сельского фольклора. Главное же призвание Латвии — перенимать новейшие западные моды, и нести их в глубину России, в составе которой она снова оказалась. Это дает шанс выглядеть прогрессивными если не в глазах правителей Советской России, то уж точно — среди ее обывателей. Присоединив Прибалтику Советский Союз обрел важный плацдарм на южном побережье Балтийского моря и несколько новых портов. А русская культура проглотила отравленный крючок.

Сказать к слову, новым провозглашением своей независимости Латвия эту свою роль исчерпала. Ныне она — закоулок балтийского побережья, не интересный ни русским, ни европейцам. Так, буферное государство, возможное поле боя и предмет торгов на дипломатическом рынке. Латышам больше некому с чувством гордости показывать величественные готические постройки Риги, выдавая их — за свои…

Раймонд был назван в честь героя средневекового европейского эпоса. Но во время, когда он достиг зрелости, все европейское забывалось в самой Европе. Воспоминания народной культуры тут же порождали нервные цыканья за океаном, крики о Рихарде Вагнере, который был любимым композитором Гитлера, а, значит — предтечей фашизма. Художника-романтика Гитлера или любителя футуризма Муссолини по известным причинам вообще не рекомендовалось поминать всуе. Новым культурным образцом европейцам была предписана американская поп-культура. Разумеется, каждый народ мог видоизменять ее по своему усмотрению, при единственном требовании — не вкладывать в нее излишний смысл. Впрочем, само ее устройство было таковым, что какой-либо смысл вложить в нее невозможно.

Раймонд Паулс принялся творить — сочинять наборы звуков под простенькие стишки, в избытке поставляемые ему коллегами-поэтами. Слушателем предполагался «советский человек» любой из советских республик, независимо от национальности, культуры, образованности, общественного положения. Словом, потребляться «новая музыка» могла где угодно и кем угодно, не зависимо от места и от самого слушателя.

Еще большим преимуществом потребления этих «произведений искусства» была независимость от времени. Слушать их можно и за осетриной в ресторане, и за тарелкой сосисок с макаронами дома, и лежа на пляже вверх пузом, и даже — сидя в уборной. Везде.

Железная игла, вонзенная в русское небо Зиновьевым, обрела новую жизнь. Теперь она вовсю трудилась, разнося шелуху переваренной американской поп-культуры, именуемой отныне — советской. К музыке постепенно добавлялись и другие жанры — сатира с высмеиванием «отдельных недостатков», фильмы-мюзиклы.

— Мало времени вы выделяете на мультфильмы. Да и вообще на хорошие фильмы — мало, — говорил Иван Петрович, беседуя с директором Шаболовки.

— Времена пошли другие, — пожимал плечами тот, — Теперь какая установка? Что советский человек на работе должен работать, а после нее — отдыхать. Задача искусства — помочь ему хорошо отдохнуть. Мировой опыт показывает, что помогает в отдыхе легкая музыка, несерьезные фильмы. Впрочем, иногда человеку следует напомнить о значении труда. На то у нас фильмы на производственную тематику, там и любовь есть. А Ваши мультфильмы интересны только ребятишкам теперь. Ну так и ребятишкам тоже надо развлечься, для того снимают музыкальные фильмы…

— Но без серьезных мультфильмов и вообще фильмов человек лишится воображения! И тогда к чему его труд, если цель никто себе представить не сможет, как и цель жизни!

— Цели, Иван Петрович, ставит Партия, и они всем ясны, что тут воображать?! Цель наша — коммунизм, где будет бесплатный проезд, бесплатное питание в столовых, бесплатное жилье и тому подобное, — ответил телевизионный директор, не скрывая усмешки, — Поймите меня, от меня зависит, лишь какие конкретно передачи включать в программу. Само распределение эфирного времени от меня не зависит, мне планы сверху спускают! Вдобавок мне указание — как можно меньше материала, имеющего национальную окраску, предназначенного для зрителя какого-либо конкретного народа Советского Союза. Понятно, что касается это фильмов и передач, снятых русскими и для русских. Узбекские или грузинские фильмы у нас чаще раза в месяц не бывают, а что они там у себя показывают — это их дело. Такая сейчас установка, что все народы СССР — равны и равноправны, потому телевидение должно быть общим, интернациональным. Показывать восновном то, что поймут все.

Тем временем телевизор показывал новый детский мюзикл, где взрослые актеры повторяли глупые монологи и старательно кривлялись, рассчитывая, очевидно, найти понимание у детской аудитории.

Если русские художники мечтали о том, как культура русской деревни войдет в городскую жизнь, то в 70-е годы началось обратное. На немногочисленных крестьянах появились серые ватники, сшитые в городе, а покосившиеся, кое-как сколоченные избушки украсились телевизионными антеннами. В телеприемниках квакала та музыка, которую можно слушать в любое время и в любом месте, предназначенная не для русских, но для «советских».

Впрочем, «советское» зрителям быстро надоело. Зачем смотреть и слушать «переваренное», если можно приложиться к исходному, «натуральному» западному продукту?! Появление контрабандных видеомагнитофонов начало погоню за контрабандными голливудскими фильмами.

1936 год. Лекцию в Высшей школе Голливуда читает полковник американской армии Борис Паш. Рожденный Борисом Пашковским.

— Сравним русскую и американскую культуру. Русская культура основана на передачи знаний из поколения в поколение. Эти знания содержат в себе и учение о мироздании, и правила жизни, и цель жизни. Цель жизни русского человека — найти саму основу Бытия, если угодно — встретить Бога. Русское Богоискательство на безбрежном русском пространстве породило стремление в неведомые края, за Край Света. Туда, где земля с Небом встречается. Русские прошли свою землю от края до края, Небесной дороги не нашли. Тогда устремились в самый суровый край, в Арктику. Но и там не отыскали Небесного Пути. Изобрели самолет, отправились в самое Небо. Но высота полета ограничена. Потому будущее — за ракетами. И, поверьте мне, русские первые будут в космосе, ведь сама идея полета за небеса рождена русским человеком, Константином Эдуардовичем Циолковским! Да, русских можно истощить войной, можно отнять у русских лучшие умы, но все равно русские восстановят свои силы и устремятся опять — в Небо. Причина тому — русская культура, которая восстановит Русь всегда!

— Но Вы-то почему живете у нас и служите Америке, если так Россию любите?! — спросил кто-то из зала.

— Каюсь. В двадцать первым году я думал, что больше России не быть. Лучшие, самые умные и талантливые, Россию покинули. Ибо оставаться в ней было опасно, вместо русских там властвовал «пролетариат», вызванный к жизни демонами революции. Культуру предков они во главе со своими вождями — оплевывали, находя в этом особенное удовольствие. Не-пролетария там ожидали одни неприятности. Хорошо, если пролетарии просто морду набьют. Хуже, когда в ЧК на допрос вызывают, и сам не знаешь, уйдешь оттуда бледным, но живым, или какая-нибудь Роза Землячка свинца в глотку нальет. Кто ученый или даже офицер — те новой власти пригодиться могли, из них кое-кого не трогали. Но мне, сыну священника, оставалось лишь бежать. А теперь деваться мне некуда — там посадят в застенок, да и отсюда не выпустят. Но это к теме лекции не относится. Слава Богу, русская культура идет на поправку. Потому русские остаются непобедимы.

— Почему «вы», «мы»?! Ведь Вы — гражданин США! И офицер американской армии!

— Увы. Я принял присягу, потому буду служить своей второй родине. Тем более, что я здесь появился на свет, мой отец был митрополитом Православной Церкви США и Канады. Но все равно я остаюсь — русским… — с грустью проговорил Пашковский, — Теперь вернемся к теме лекции. Про американскую культуру я скажу, что она не подвержена тем болезням, каким подвержена русская. Смысл ее совсем иной — не передавать наследие предков, а просто развлекать. Потому ее темы сплошь житейские. Если американская культура и обращается к историческим сюжетам, то опять же — лишь для развлечения зрителя, для его удовольствия. Если же обратиться к наследию самих американских предков, чтимых вами Отцов-Пилигримов, высланных из Англии пуритан, то оно вообще отрицает искусство, в особенности — театр и его продолжение, кинематограф. Очевидно, что невозможно передавать наследие тем способом, против которого оно само возражает!

9 августа1944 год. По аппарелям десантных барж в мутную воду прыгают рядовой Райан и прочие рядовые да те, кто старше. Высадка англосаксов в Нормандии, открытие знаменитого Второго Фронта. В спину ослабевшей Европе вонзился смертельный нож. Все, с этого дня больше не будет Европы с ее национальными культурами и научными школами, с ее войнами и перемириями. Как саранча, зеленоватые англосаксы заполняют собой прибрежную зону. Последние часы, когда их можно остановить. Но останавливать некому — берег охраняют лишь немногочисленные увечные солдаты Германии да несколько экзотических подразделений, вроде Индийского легиона СС.

Тот же день по сути сделался началом Холодной Войны. Другого итога раздела Европы просто быть не могло. Если судить по официальной истории, Сталин всей душой жаждал того дня, постоянно напоминал о нем англосаксонским вожакам. И открытие Второго Фронта вызвало у него радость. В этом можно усомниться. Не может быть, чтобы Сталин не представлял всех последствий высадки глобального противника на Континент, в коне концов приведшей к трагическому поражению России! Едва ли Сталин был с одной стороны очарован словом «союзники», а с другой — напуган зловеще-волшебными словами «фашизм» и «нацизм». Слишком уж прагматичен был он.

Приняла бы истекающая кровью Германия мир на любых условиях? Возможно, что приняла. Согласились бы народы, недавно рвущие друг другу глотки, сражаться плечом к плечу против общих врагов? Тут уже дело пропаганды, а она и в Советском Союзе и в Германии в те годы могла многое. Наиболее одиозных антифашистов, вроде И. Эренбурга, как и наиболее одиозных русофобов, можно было бы к общей пользе пустить на мыло (шучу).

Другое дело, потянул бы Советский Союз даже вместе с полумертвой Германией войну против нового мощного противника? Тем более, что даже совокупные силы флотов обеих стран значительно уступали флоту англо-американцев? Ответить на этот вопрос может только военно-штабная игра, которая по данному сценарию, насколько мне известно, никогда не проводилась.

Само собой, Советский Союз в 1944 году мог бы завершить войну с Германией в одиночку. Но возможности предотвратить десант англосаксов военным путем он был лишен. Все флоты СССР, кроме Тихоокеанского, легко блокировались морскими силами англосаксов. Тем более, что Северный флот был лишен тяжелых кораблей, а крейсера и линкоры Балтийского флота не могли выйти в открытое море из-за немецких минных заграждений, расчистка которых требовала большого времени.

    Возможно, что вторжение англосаксов на Континент нельзя было предотвратить ни силами Советского Союза, ни даже сепаратным миром и союзом со вчерашним противником. Потому Сталину осталось лишь умыть руки и смиренно принимать доклады о положении дел на западноевропейском театре военных действий. Более того, он даже принял раздел занятого советскими войсками Берлина на четыре оккупационные зоны.

Англосаксонская цивилизация — сборище собирателей трофеев. И вслед за боевыми волками неслись трофейные шакалы. Одно из трофейных подразделений было особенным, научным, именовалось оно «миссия Алсос». Командовать им выпало тому самому русскому Борису Пашу, который в предвоенные годы читал столь блестящие лекции в Голливуде. Научным руководителем и, конечно, соглядатаем к нему был приставлен голландский еврей-эмигрант Самюэль Абрахам Гаудсмит.

Большая часть германских научных центров располагалась в густонаселенной западной части Германии, на берегах Рейна. Потому урожай «миссии Алсос» был невообразимым. В штаб-квартиру, помещенную во французском городе Неввиль, секретные документы пребывали целыми грузовиками. Кроме них попадались и технические диковинки, вроде первого в мире вертолета, механического компьютера и еще многих разнообразных штуковин, о предназначении которых оставалось лишь гадать. С лица Абрахама Гаудсмита в те дни не сходила сладенькая улыбочка. А что до Паша… В душу к нему никто не мог заглянуть ни тогда, ни теперь. Быть может, его и терзали муки совести, ведь не могло для него быть секретом, что все доставляемые к ним технические чудеса нужны США, чтобы нести зло его народу!

Кто знает, может, в выпотрошенных научных центрах Рейха нашлось какое оружие страшнее недоделанной атомной бомбы. Например — психотронный генератор (который в самом деле разрабатывался в Рейхе). Но Пашковский, не желая, чтоб монстр был применен против его народа, намеренно уничтожил аппарат вместе со всей его документацией. Улучив, конечно, момент, когда за ним не следило выпученное «всевидящее око» «научного руководителя». А, может, он, оказавшись законченным негодяем и предателем, выполнял свои обязанности столь дотошно, что ему дивился и сам куратор?! Выяснить это невозможно.

Машины и описания к ним — не самый лучший улов. Машину, конечно, можно скопировать, но не факт, что за копированием последует ее совершенствование. А в документации еще надо разобраться, что под силу далеко не каждому. Люди, ученые — вот самая желанная добыча!

И такая добыча подвернулась «миссии Алсос». В ее расположение попал эсэсовский штандартенфюрер Вернер фон Браун вместе с целым подразделением ученых и конструкторов рангом поменьше. Они были взяты в плен в австрийских Альпах. Из рассказа эсэсовца следовало, что он — специалист по ракетному вооружению, начальник ракетного исследовательского центра, спешно эвакуированного из Пенемюнде в горы. Приступить к работе на новом месте они, конечно, не успели. Когда доложили в штаб Гиммлера о близости врага, то получили от рейхсфюрера последний приказ. Командующий велел вступить в бой, как войсковое подразделение СС и сражаться насмерть. Но ученые, как известно, высоко ценят свои головы. Тем более, что надеяться в бою было не на что, ни вермахт ни ваффен СС не могли придти к ним на помощь. Ибо больше их не существовало. Быть может, останься они в Пенемюнде, еще бы был шанс отправиться на подводной лодке в Латинскую Америку, и, что не исключено, отдать свои силы и талант Бразилии или Аргентине. Но окружение на самой крыше исключало последние шансы на спасение от плена. Фон Браун взвесил свои шансы в плену и они оказались неплохими. Как-никак не гестаповец и не начальник концлагеря, а технарь, причем технарь полезный для любого пленителя. Потому и сдался.

— Теперь космос у нас! — сладостно шептал Абрахам Гаудсмит, потирая потные ладошки.

— Как знать, — отвечал Борис, — Фон Браун не вечен, не будет его, не будет и космоса. Никто из американцев без помощи русских или немцев в космос все равно — не вырвется. Ибо для американца космос — всего лишь бизнес, пространство для заработка и конкуренции. А для русских космос — призвание!

— Посмотрим! — шептал «ученый», — Ваши лекции идут нам на пользу. Я вот уже знаю, что надо сделать с русскими, чтоб небеса для них — закрылись! Сделались каменными!

Поминки в Новой Слободе закончились. Мультипликаторы расходились по домам, покидая храм Николы под Вязами, вокруг которого уже давным-давно не растет ни одного вяза.

Захмелевший Иванов-Вано подошел к Сутееву и сказал ему:

— Помнишь первый наш мультфильм, назывался «Пропавшая грамота»?!

— Помню, конечно. Только он был не первый. Первый звался простенько — «В Африке жарко».

— Но я вспомнил как раз — его! Согласись, что-то пророческое было в его названии, народ как будто в самом деле терял свою грамоту. Ту неписанную грамоту, в которой сказывалось и о его прошлом, и настоящем, и будущем… Потеряли ее, и потеряли место, где искать, и подходы к тому месту забываем…

— Ваня, конечно, в искусстве не может не быть пророчества. Но ни у меня ни у тебя таких способностей нет… Не помнишь, кто название предложил?!

— Не помню… Может — я, может — ты, а может кто еще. Может, кто предложил — живой еще, а, может — и нет…

— Ничего, скоро узнаем. Скоро и по нам поминки тут будут! А на Том Свете всем все известно, там и Пропавшая Грамота отыщется, только здесь никто о ней так и не узнает!

— Как думаешь, каков он — Тот Свет? Я почему-то не сомневаюсь, что он — как твои картины. С добрыми пушистыми зверями, говорящими по-человечьи! — прикрыв глаза, говорил Иванов-Вано.

— Если бы я в это не верил, то не было бы и моих фильмов! — ответил Сутеев.

Весной 1987 года под сводами Николая Чудотворца поминали уже Иванова-Вано. А в 1993 ушел в мир иной и Сутеев. Я, если честно, верю, что на Небесах его встретили с распростертыми объятьями те добрые, говорящие по-человечески пушистые звери, образы которых он создавал на Земле все свои годы…

Спустя два года последние мультипликаторы поминали родной Союзмультфильм, приобретенный русским американцем Олегом Видовым и основавшим за океаном корпорацию FBJ. То была покупка не с целью инвестиций, но — с целью ликвидации, в те годы подобные сделки происходили сплошь и рядом. По той же схеме покупались и разваливались авиационные и компьютерные заводы, уникальные оптические и химические производства. Союзмультфильм был среди них лишь каплей в океане. Правда, каплей не простой, а золотой, но кому в те годы тревожной суеты было дело до каких-то там мультфильмов?!

Говорят, что у бывшего русского артиста Видова, когда он приезжал в Россию для совершения сделки, было очень виноватое лицо. Даже свой взгляд он все время упирал в московский тротуар или в пол московской конторы. Этим он, вероятно, сильно напоминал Бориса Паша. Да, стыдился изрядно, но дело свое тем не менее — делал.

С тех пор зрителей забавляют картинки заокеанских мультфильмов с незамысловатыми, точно лузга семечек, сюжетами. За один день создаваемые компьютером, плоские, напрочь лишенные заднего плана. С чужими героями, одни из которых взяты из заморской будничной повседневности, другие, надо думать — из самого ада, но никто не взят из Рая. Тем более — русского Рая.

Годы русского духовного и культурного бессилия породили бессилие научное. А оно уже в свою очередь разродилось плодами бессилия экономического, политического, общественного и даже бытового. Конечно, почти никто в своем осознании общего несчастия мог добраться до его корня, тем более — предложить, как поправить его.

Может, и напрасно я сосредоточил все внимание на только одной из областей русской культуры — на мультипликации. Остальная русская культура впала не в меньший кризис, а полный упадок архитектуры начался аж с 60-х годов. Что же, я подумал, что мультипликация — это единственная область искусства, способная показать человеку живой, не застывший в вечном настоящем на живописном полотне или фреске, Рай…

Первый в мире космонавт-иудей Илан Рамон смотрел в иллюминатор космического челнока «Колумбия». Под ним красовалась подернутая голубой дымкой Земля. Взгляд израильтянина касался большой земли, где, конечно, могла быть только лишь — Россия. Родина космонавтики и вообще идеи небесного пути. В голове одно за другим вспоминались слова лекций, прочитанных ему, первому иудейскому космонавту, а также высшему генералитету израильских ВВС. Читал лекции пожилой профессор, каббалист.

«Что есть сочетание букв ЙХВХ, означающее Его имя? Книга Зогар говорит, что первая, «Й» — это Он Сам. «Х» — это верхняя шекина, Его мудрость, или, если угодно — Рай. «В» — космический мост, связующий верхнюю шекину с нижней. А последняя «Х» — как раз и есть нижняя шекина, избранный народ, то есть — мы с вами. Трагедия в том, что «В» все время занимают гоим и мешают шекинам объединица, закрывают наш райский путь. Прежде это понималось иносказательно, но 20 век неожиданно сделал актуальным прямое толкование этого символа. С тех пор, как гоим Циолковский придумал теорию космических полетов, нашей задачей сделалось овладение «космическим мостом», обозначенным буквой «В». Что мы могли сделать, если лишены умов, способных поднять человека до космоса?! Ответ на это дает магэн Давид, гексограмма. У нее есть много толкований, и все они — верны, к каждому случаю подходит свое. В нашем случае справедливо сказать, что состоит она из двух треугольников, обращенный вершиной вниз значит как будто коня, а острием вверх — всадника. Конь — это гоим, всадник — это богоизбранный. Одна вершина — людская масса, вторая — разум, а третья — особенная. Это — сама шекина, небесная искорка. Разума у них, откровенно сказать — более нашего, людского числа — и подавно. Но вот искорки-то у них нет! Потому мы их легко седлаем! В космос рвались русские, германцы и англосаксы. Последние — менее всего, мы давным-давно научили их жить мыслью, что их космос — это деньги. Из-за этого они и подвластны нам более, чем другие гоим. Некоторые из них себя даже считают потерянными нашими коленами. Конечно, оно — заблуждение, но если им от того легче — пусть считают так. И вот под нами три гойские силы, три народа. Как быть над ними — властителями? Сначала мы помогли случиться революции у русских. Но русские, увы, остались такими, как были прежде. Тогда мы помогли начаться их войне с германцами. Воевали они долго, друг друга в кровь избили, но тайны космоса, открытые германцами, достались с нашей помощью — англосаксам. Русских этим, конечно, было не остановить, и мы разыграли соревнование между ними и англосаксами. Ведь те любят спорт, как говорят некоторые, спорт — это их религия! Даже слово «спортсмен» — из их языка. Запаса германских изобретений на это хватало. Тем же временем мы потихоньку подтачивали их культуру. Тем более, что их «цари» считали ее чем-то мелким, неважным, в сравнении со страшными бомбами и ракетами. Особенно несерьезным делом они считали культуру детскую, ведь в ней не может быть ничего значительного по самому определению! Большим нашим успехом стало закрытие их мультипликационной студии, но сами русские этого даже не поняли. И вот больше они не в силах ничего создать, и дорога в космос скоро для них будет, как говорится, закрыта. У англосаксов идеи немцев тоже потихоньку иссякли, но того, что есть, пока для полетов достаточно. Зато сами англосаксы, особенно североамериканцев, потихоньку превратились в шабес-гоев, в живых големов. Каждый из них обучен жать какую-нибудь кнопку, но о полете в целом никто из них представления не имеет. Его смысл не доступен их рассудку. Вот вам и ответ на вопрос, отчего наш космонавт летит последним, когда там побывали уже все гоим, исключая, разве что, самых диких. Так что, Илан, тебе доверено оседлать «В», соединив верхнюю шекину с нижней и проложить путь Машиаху! Почему — тебе, спросишь? Твое имя имеет слог «ил», означающий ангела. Это — указующий перст!»

С усмешкой Илан обвел взглядом своих «сотоварищей». Каждый сидел за своим пультом и с восковым выражением лица занимался своим делом. Только индианка Калиана Чауса заметно нервничала — ее подопытные пауки вели себя странно даже для невесомости. Они изо всех сил дрыгали лапками, вцеплялись друг другу в головы и отчаянно кусали своих сородичей. С чего бы это? Может, что-то не так с солнечной активностью?!

«В самом деле — кожаные големы!» — с удовольствием подумал он, — «Разве что, за исключением индианки. Но они все одно в космос по своей воле летать не могут. Сегодня их еще берут, а завтра — перестанут. Если бы не она — я бы был здесь единственным человеком. Впрочем, я и есть единственный, ведь кроме меня никому неведом истинный смысл полета!»

Снижение аппарата проходило успешно, под носом корабля уже маячил американский континент. Цифры высотомера стремительно бежали в сторону нуля, правда до конца полета их оставалось еще слишком много. Рамон закрыл глаза и представил себе челнок таким, каким бы его увидел глаз, повисший в стратосфере. Длинное серебристое тело, оставляющее позади себя широкую полосу инверсионного следа. Чем не мост для великого воссоединения двух разлученных шекин!

В утробе «Колумбии» что-то звонко хлопнуло. Случись такой хлопок в другое время и в ином месте, он, пожалуй, показался бы даже веселым. Но сейчас астронавтам было не до шуток. Командир принялся нажимать клавиши бортового компьютера. Но ответа на свой вопрос получить не успел. В следующее мгновение внутри аппарата полыхнуло оранжевое облако, и астронавты сквозь стекла скафандров увидели над собой ничем не отделенное от них чистое небо… И под собой — тоже…

В американском городочке Далласе внимание обитателей привлек звездный дождь, неожиданно хлынувший с неба. Явление было столь необычным, что не пережеванные гамбургеры и хот-доги завязли в зубах. Кто-то принялся загадывать желания на падающие звезды. Этот «кто-то» несомненно был русским, ибо у пуритан такой привычки нет. Небесные знамения к ним приходят только через банковские карты в виде новых цифр на счетах…

А мы с детьми сегодня опять смотрим старые русские мультфильмы, снятые под сводами храма Николая Чудотворца. Они, в самом деле — чудотворны. Их можно смотреть весь вечер, и по нескольку раз за вечер, и вообще — всю жизнь, не отрываясь. Мой сын мечтает полететь к звездам, а дочка пишет прекрасные картины.    

Андрей Емельянов-Хальген

2014 год