Halgen — Фрактал

Последний круг пройден, блестящий предмет покинул небесную сердцевину. Полет окончен! Остались лишь следы, небесные дороги…

Святослав Федоров оторвал взгляд от окуляра операционного микроскопа. Как часто во время операции на него находит ощущение полета! Особенно, если радужка пациента имеет ослепительно-синий окрас. Спустя несколько дней следы скальпеля обратятся в прозрачные рубцы, изменяющие оптическую силу роговицы. Причем изменят они ее настолько, насколько глубоко она была рассечена во время этой операции, похожей на полет. И глаз обретший новую оптическую силу, сможет увидеть тончайшие перышки и ниточки облаков, или маленькую звездочку в созвездии Большой Медведицы. И большое небо сольется с маленьким небом исправленного ока!

Святослав Николаевич отложил инструмент, снял перчатки. «А, в самом деле, что сложнее, сделать такую операцию, начертив круги вокруг черного солнца зрачка, или облететь столько же кругов на истребителе, нарезав белые круги инверсионного следа вокруг солнца золотого, небесного? Там нужна быстрота, здесь нужна как раз неторопливость, но — микронная точность. Крошечные, незаметные стороннему наблюдателю движения под линзами микроскопа выглядят, как многокилометровые броски. Твердость руки, пожалуй, требуется и за операционным столом и в кабине самолета, только там работает вся пятерня, а тут — всего лишь несколько пальцев!» — подумал он, и его лицо озарилось улыбкой.

— А второй глаз когда будем оперировать? — спросил один из учеников.

— Подождем, когда с этого повязку снимем, и с уверенностью сможем сказать, что с ним все в порядке, — ответил профессор, — И запомни, что если когда-нибудь решишься прооперировать сразу два глаза, то тогда на всякий случай положи себе под подушку пистолет!

Ученик согласно кивнул, отвечая на улыбку учителя своей улыбкой.

Федоров окинул взглядом последователей. Их он отбирал лично, и за стремление каждого перенять его умение профессор, конечно, мог ручаться. Но вот способности их пальцев вызывали у него некоторые опасения. Ведь для того, чтоб нанести оперируемому глазу непоправимые повреждения, достаточно малейшего вздрагивания. И случиться оно может с любым из них, а предугадать его накануне операции — невозможно.

Но выход есть. На экранах кинотеатров уже появились фильмы, где космические бойцы дырявят друг друга лучами, извергаемыми из стволов лазерных пистолетов. Никому из зрителей, конечно, невдомек, что лазерный пистолет, лежащий в руках блестящих воинов 30 века уже есть и в веке 20. Что в штабе РВСН к абордажным боям на орбите относятся без какой-либо иронии, и в очень секретном институте для таких боев уже создано оружие. Только вот приписанной ему кинематографом фантастической мощи у него как раз и нет. На Земле, в богатом водяными парами воздухе, кого-нибудь убить из такого пистолета можно разве что — в упор. Зарядов в магазине лазерного пистолета немного, и они куда больше, чем привычные огнестрельные патроны.

А вот в космосе это оружие незаменимо. Хотя бы потому, что космонавта, выстрелившего из обычного пистолета, в условиях невесомости понесет в противоположную сторону с той же скоростью, что и пулю, сводя космический поединок в ничью. Световой луч этого недостатка лишен. Вдобавок, силы луча не хватит, чтобы пробить обшивку космического корабля, лишив исход боя как побежденных, так и победителей. Гениальное оружие для неповторимых условий космоса разработал инженер Дуванов! Но наверняка его имя останется безвестным, спрятанное в бронированных сейфах секретности, беспощадно глотающих все связанное с ракетами и космосом. Если детище изобретателя и появится где-нибудь кроме бортов космических кораблей, народная молва наверняка припишет его жившему лишь в типографской краске инженеру Гарину!

Но как же оно может появиться на Земле, если в атмосфере его сила во многом уступает простой дубинке? Ответ прост — лазерный пистолет спустится с небесных высот не в качестве оружия. Если изменить его параметры, то жгучий световой луч можно обратить в тончайший скальпель, точность работы которого уже не будет зависеть от гениальности руки хирурга. Глубину разрезов, их форму можно будет установить несколькими нажатиями кнопок. И сама операция, состоящая из одного-единственного лазерного импульса, тоже займет мгновение!

Мысли Святослава Федорова кружились в поднебесье. Наверное, поднялись туда они еще при его рождении, письмо о котором было сброшено его отцу, командовавшему дивизией на полевых учениях, с самолетика-кукурузника. Иного способа быстро доставить известие в отдаленный уголок украинской степи — не было.

Самого новорожденного Святослава в той степи, конечно, быть не могло. Но почему-то та картина часто всплывала в его памяти. И муха-самолет, жужжащий над иссушенной летней степью, потрескивающий неуклюжими фанерными крыльями. И улыбающееся лицо летчика, бросающего пакет и кричащего что-то неслышное в шуме допотопного поршневого мотора… Что же он мог кричать? Не иначе как «Пляшите, товарищ полковник!» Родители полагали, что по рассказу отца ее нарисовало огненное детское воображение, а потом представило где-то во сне. Но сам Святослав был уверен, что видел все вправду, даже припоминал, как папа настолько растерялся, что уронил с головы фуражку. А из брезентовой командирской палатки он выбегал в одном сапоге и над ним, что удивительно, никто не смеялся. Даже исподтишка, уткнув лицо в кулак.

Из воспоминаний Святослава легкий самолетик перелетел на его стол, воплотившись в летающий макет. Рядом с ним стояли макеты других самолетов, современных. Даже таких, присутствие которых было тайной, к которым на земле не допускали никого, кроме летчиков и инженеров. Но то на земле, а в небесах их изящные силуэты разве скроешь? Выхваченные цепким глазом на небесных дорогах, они тут же воспроизводились умелыми руками. «Ты уж свою коллекцию поменьше показывай. А то неприятности могут быть. Вызовут куда следует, и начнут допрашивать, где видел, да от кого слышал!» — ворчал отец. Потому Святослав чудесную экспозицию убрал на полку, подальше от глаз гостей. На столе же он оставил лишь знаменитый биплан У-2. Разумеется, не из-за поданной им когда-то вести о своем рождении. Мальчишка уже знал, что обучение летному искусству начинается именно с этого смешного самолетика, который великолепен тем, что даже при нарушении всех правил полета его фантастически тяжело разбить.

Серьезные книги трудно отыскать и в крупном городе. Ну а в центральной библиотеке Проскурова книжек, серьезнее, чем «Авиамоделирование», конечно, не было. Но отец умудрялся где-то доставать Святославу солидные учебники, которые тот с упоением читал. Друзей и подруг он мог поразить, к примеру, точным прогнозом погоды на вторую половину дня после одного-единственного взгляда в утреннее небо. «Эге, высотно-слоистые облачка! Ждите, через пару часов будет пасмурно, а к вечеру и дождик разразится!» Все недоуменно смотрели в девственно синее, лишь чуть-чуть подернутое легкими, похожими на ангельские одеяния, облачками сверкающее небо. Но никто уже не сомневался, что скоро с западных краев приползут серые громадины водоносных туч.

Умел Святослав рассказывать и про полеты на различных самолетах так, будто в самом деле — летал. Чтение книг разжигало его бурную фантазию, воображение живо рисовало перед глазами все содержимое самолетной кабины. Руки сами собой поворачивали невидимый штурвал, надавливали на отсутствующие кнопки и рукоятки. Скорости, высоты, углы и прочие параметры полета Святослав знал наизусть. «Смотри, скромнее будь в училище, преподавателей не обижай, что знаешь больше них!» — шутливо кивал головой отец.

Те дни стоили того, чтоб потом вспоминать их всю жизнь! Как любили с ним гулять девчонки, чувствовавшие, будто они уже идут не по привычной земле, а несутся под облаками, увлекаемые туда рассказами великого летчика. Какие веселые компании собирались вокруг Святослава, небесного человека, готового вот-вот оторваться от земли даже без помощи крылатой техники!

Сам Святослав ожидал, как воображаемое, воздушное вот-вот сделается плотным. И его руки коснутся самого настоящего гладкого штурвала, перед глазами заиграют своими стрелочками разнообразные приборы, а в лицо заглянет близкое небо. Не так уж много оставалось до первого полета, требовалось всего-навсего поступить в училище (куда он, конечно, поступит) и прослушать в нем начальный курс теоретических предметов (которые он уже и сам изучил)…

Небо над Проскуровом пронзали реактивные Миг-15. Эти машины смотрели и на Святослава Федорова со страниц учебников. Но в самом городе самыми совершенными машинами были старенькие трамваи. Многие из них получили увечья в недавней войне и были наскоро залатаны, а некоторые и вовсе были собраны из обломков. Трамвай того поколения — машина не убиваемая, очень мало творений человеческих рук могли бы поспорить с ними в долгожительстве. Разве что — паровозы.

Само собой, жители Проскурова относились к рельсовым ветеранам без всякого почтения. Запрыгивали на ходу на их площадки и так же спрыгивали с них, висли на тормозных рукавах, в просторечье именуемых «колбасой». Ребятня — из ребячьего баловства, взрослые — от серьезной торопливости. Святослав, конечно, тоже не отличался особенным уважением к рельсовым старикам. Тем более что молодость, этот неукротимый двигатель, все время несла его вперед.

Святослав привычно соскользнул с подножки. И в первое мгновение не понял, что с ним случилось. Резкая боль пронзила все тело, и оно рухнуло на мощеную булыжником улицу. Возле него тут же расплылась кровавая лужа.

Наполненная запахом безнадежности больничная палата, постылые костыли, этот символ слабости человечьего тела. В голове еще роятся авиационные формулы, руки по привычке сжимают невидимый штурвал. Когда сознание ловит себя на небесных мыслях, оно тут же комкает их и обращает в горькие капли, в болезненные сгустки, стекающие в переполненную отравленной кровью сердечную чашу. Нет, не ступню перерезало колесо злополучного трамвая, оно пересекло саму жизнь, раздавив в ней летящую к солнцу серебристую мечту…

Чтобы отвлечься, Святослав пытался читать художественные книги. Но после двух-трех страниц становилось тошно, и книжка летела в сторону. Он брался за другую, и ее тоже постигала та же участь. Попробовал Слава даже перечитать «Повесть о настоящем человеке», ведь главный ее герой — вполне реальный человек… Но нет, никакого утешения ему эта книга принести не может! Ведь Маресьев, когда лишился ног, уже был летчиком-асом, вышедшим живым из многих боев! О том, что бездарные пилоты, попавшие в авиацию случайно, гибнут во втором-третьем бою, Святослав знал. Потому летчик, уцелевший в десятке боев — он вроде золотого самородка, на земле его будут беречь. Потому вполне разумно, что рвущемуся в родное небо обезноженному Маресьеву пошли навстречу. Вполне возможно, что он был не единственным, на других просто не нашлось писателей, а если и нашлись, то не столь одаренные, как Полевой.

Но кто же станет принимать в авиационное училище — калеку, никогда не бывавшего в небе? Для авиации он все равно как мертворожденный ребенок, которому никогда не дадут имени и которого похоронят без могилы!

За окном синело небо. И Святослав задернул его занавеской.

Удивительно, но соседом Святослава по палате оказался паренек очень необычной, восточной внешности. Конечно, он слыхал, что в Советском Союзе живет много разных народов, но прежде людей с крайнего востока страны ни разу не встречал. Впрочем, на картинке людей с похожими лицами он все-таки видел — в учебнике истории, в главе, посвященной монгольским завоеваниям. Но звали паренька по-русски — Константин.

— Приехал сельское хозяйство изучать. У вас степь, у нас тоже — степь. Только мы ее не пашем и никогда не пахали, она у нас — пастбище. Но теперь народу больше в наших краях стало, вот и задумались о земледелии, — рассказывал он.

— А как в больницу попасть угораздило? — поинтересовался Святослав.

— Угораздило в ямку ногой попасть. Теперь — перелом, — отвечал Костя, стуча пальцем по гипсу.

Святослав рассказал Косте о своих мечтаниях, перерезанных трамвайным колесом.

— Все мои предки были буддистами, — сказал Костя, — Знаешь, что такое буддизм?

— Вы молитесь богу по имени Будда?

— Будда — не бог, а человек, достигший Нирваны. Если сравнивать с христианством, то Нирвану можно сравнить с Раем. Хоть это и не совсем так, но подробности обсуждать не будем, я сам в них не силен. Наше Учение пошло от Сиддартхи Гаутаму, которого в России и Европе и называют — Будда. На самом деле это не совсем так, Будд, то есть пробужденных, достигших Нирваны, много. Но кроме Будд еще есть Бодхисатвы, то есть те, кто достиг Нирваны, но не стал в нее уходить, остался на Земле, переходя из жизни в жизнь, меняя одно тело на другое. Для того, чтобы помогать достичь Нирваны другим!

— Боюсь, что мне этого не понять… — ответил Федоров.

— Не думай, я вовсе не обращаю тебя в свою веру, — улыбнулся Константин, — Ты только подумай, что мешает многим, кто хотел бы стать летчиком, воплотить свою мечту. И помоги им ее воплотить. А когда будешь помогать другим, то когда-нибудь все-таки получишь свою мечту и сам! И увечье твоего тела тебе тогда не помешает!

Святослав задумался. Ему нравилась уверенность, с которой говорил Костя. Нравился ему и необычный ход мысли товарища по больничной палате. Ведь начни ему кто-нибудь сочувствовать так, как это принято, с соплями и слезами, неизвестно, на что бы решился он, человек действия?! И очень может быть, что поблизости оказалась бы веревка или острый ножик, под лезвием которого так беззащитны синие реки вен…

— Какие болезни чаще всего мешают человеку стать летчиком? Ведь, наверное, мой случай не такой уж частый. Мало же кто накануне поступления в училище под трамвай попадает? — спросил он у врача, который дивился и радовался неожиданному подъему настроения у своего пациента.

— Глазные, — ответил он, — Перед войной японские ученые даже доказали, что у японцев строение глаза не позволяет летать. Позже выяснилось, правда, что эта теория — даже не научное заблуждение, а дезинформация вероятных противников. Пока во всем мире обсуждали неспособность японского народа к авиации, японские летчики научились летать в очках. Правда, кроме Японии больше нигде в мире с дефектами зрения в авиацию не берут!

— Что же, это интересно. Не могли бы Вы принести учебник по глазным болезням?

— Отчего же. Могу! — пожал плечами врач.

И Святослав погрузился в изучение глазных болезней с той же живой силой, с которой когда-то изучал авиационные науки. Он узнал, что в лечении глазных болезней всегда впереди всех народов был тот народ, который первым шел в небеса. Русские. Еще недавно на весь мир был известен доктор Филатов, про которого в народе говорили, что он может вставить на место даже вырванный глаз.

Через несколько лет Святослав Николаевич Федоров впервые прикоснулся лезвием скальпеля к роговице живого глаза. Так получилось, что первый его пациент также, как и Святослав Николаевич в молодости, мечтал стать летчиком. И после удачной операции на глазах его приняли в авиационное училище…

Другие края. Только синее русское небо — общее. Да рассекающие его серебряные стрелы самолетов.

На краю взлетного поля стоит богатырь в форме капитана. Так сложилось, что его участь — не летать, а дожидаться возвращения крылатых машин на Земле. И погружаться в их еще не остывшее нутро, проверять исправность тонкой электронной начинки. Производить ремонт, менять пришедшие в негодность блоки на новые.

Капитан Юрий Власов уважал силу небесных машин, содержащую в себе частицы и его силы. Которые он вкладывал, часами потея в тесных внутренностях крылатых коней, отыскивая какой-нибудь неисправный блок, который, по известному инженеру закону, упрятан в самую глубину. Но больше он уважал силу человеческого тела. Ведь слабому, худосочному человечишке с могучей машиной не совладать, не он ее себе подчинит, а она — его. Воля же металла, по мнению авиационных инженеров, всегда в том, чтобы вернуться к своему истоку, руде, спрятанной в глухом подземелье. И самолет, едва почувствовав слабину своего пилота, сорвется вниз. Если пилот не успеет исправить его полет своей волей, то самолет неизбежно воткнется в землю, разлетится на металлические дребезги, и обратится в земную плоть…

«Было бы в Небесах одно кольцо, а в Земле другое, я бы за два кольца взялся и соединил Небеса со Землею!» — сказывал Илья Муромец. Юре нравились его слова и он обожал их повторять. Сначала была силушка Илюши, а потом от нее уже родилась жажда достичь Небес. Теперь придуманы самолеты, люди по небу, как по большой дороге скачут. Но теряют прежнюю силушку богатырскую. А как она вся уйдет, то можно ли будет летать дальше?!

Юра играл с пудовыми гирями, подбрасывая их и ловя на лету. Одна гиря долетела как будто до самого Солнца. И, на секунду прикрыв светило, блеснув в его лучах своим гладким боком, вернулась в руки силача. Тут же из синих глубин показалось блестящее тело самолета. Власов с улыбкой отложил гири. Его тело наполнилось сейчас такой легкостью, что еще немного — и оно взлетит самолету навстречу.

Когда он занялся гирями, многие сослуживцы над Власовым насмехались. «Сила есть — ума не надо!» — говорили они. Но потом, зараженные его азартом, тоже принялись поднимать железо. Летчики признавались, что сильные мышцы помогают им легче управляться со своенравными самолетными телами, хотя непосредственно для управления плотской мощи в полете и не требовалось. Видать, верна пословица «В здоровом теле — здоровый дух!»

Силачу предложили принять участие в соревнованиях. «Конечно! Что же не поучаствовать?! На других посмотреть и себя показать!» Свою победу он принял спокойно, лишь ответив на вручение приза улыбкой сильного человека.

Потом были еще соревнования, много соревнований. Тяжелая атлетика — вид спорта особенный. В ней нет торопливости, нет в ней и злобы. Соревнования идут размеренно и спокойно, неспешно раскрывая мощь богатырского тела.

Уже далеко в прошлом остался аэродром с самолетами, но Юрий Петрович всегда вспоминал его, когда брался за гири. Несомненно, человеческая сила и сила небесная — едины, и потому сила не может нести зла, несправедливости. Раздумья об этом он перенес на бумагу, и перед ним легла рукопись книги «Справедливость силы».

Власов любил вспоминать летчиков зари русской авиации, когда полет в половине случаев заканчивался грудой обломков и мертвым телом пилота. Фотографии героев тех давних лет, сделанные громоздкой, нелепой камерой-обскурой, всегда красовались на его столе. Особенно выделялся среди них весельчак Уточкин. Залихватскими усами, широкой улыбкой, озорными глазами да исполинскими бицепсами. В историю он вошел тем, что в равной степени обожал аэропланы, быстрые автомобили и многопудовые гири. Так его жизнь и мчалась от малых весов — к весам огромным, от малых высот и скоростей — к высотам и скоростям умопомрачительным.

Зачем пилоту сильные мускулы, ведь шансы разбиться у силача и слабака на одной и той же машине по большому счету — одинаковые? Но развивая силу мышц, поднимая гирю за гирей силач преодолевает самого себя, давит собственную слабость, и волей неволей вместе с телом закаляет и свой дух. А сила духа позволит и подняться выше других и не смалодушничать в опасной ситуации, когда жизнь повиснет на волоске!

Скрипела в руках Юрия Власова самая тяжелая в мире штанга, каких не видал еще никто из спортсменов. Были в нашей истории и Царь-Колокол, и Царь-Пушка, и даже Царь-Бомба. Отчего не появиться еще и Царь-Штанге?!

Штанга взлетела на поднятых вверх руках. Кто смотрел на выступающие рельефные мускулы спортсмена, тот дивился их мощи. Это же надо, столько живого мяса накачать! Но кто переводил взгляд на его лицо, то понимал, что все дело не в мышцах, но — в сильнейшей воле. Эта воля способна побороть сильнейшую из всех физических сил — силу земного тяготения!

В современной физике есть такое понятие, как фрактал. Смысл этого недавно придуманного слова был известен еще древним, и выражался он словесной формулой «что наверху — то и внизу». Строение структур более крупного уровня повторяется в структурах мелкого уровня. Строение атома отражает строение Солнечной Системы, а оно, в свою очередь, отражает строение галактики, которая в свою очередь является моделью Вселенной. Также и небесное стремление Русской Цивилизации повторялось в ее фракталах — судьбах людей, стремление которых было направлено в Небеса. Не все они отрывались от Земли и устремлялись ввысь, многие из них находили свое небо на земной поверхности. Но общее устремление этих многочисленных судеб слагалось в стремление Руси за пределы самой себя, за пределы Земли, Неба, Космоса. «Ах ты, Русь, взмахни крылами!» — сказал Сергей Есенин.

1995 год. Запомнившиеся нашему поколению выборы. Знаменательны те выборы тем, что почти для всего нашего поколения они сделались — последними, похоронив так никогда и не рождавшуюся «российскую демократию». С тех пор наивная вера в присутствие связи между шуршанием бумаг в деревянных урнах и развитием будущего страны и ее народа безнадежно растаяла. Последующие выборы стали уже уделом калек да пенсионеров, которых будущее не может волновать по определению, ибо его у них — нет. Никакая власть не в силах вернуть ни молодость, ни здоровье, потому не может быть в ней и разницы. Зато выборы — хороший повод для восполнения дефицита общения через встречу с себе подобными а также с казенными работниками, которые во время таких мероприятий делаются удивительно общительными.

Объектом выбора тогда была должность со странным, еще непривычным русскому уху названием — президент. «Своим» это слово выглядело лишь в бесконечном ряду заморских этикеток, которых в те годы появилось несметное множество. Но вот среди привычных русских слов, обозначающих власть — «вождь», «князь», «царь», оно смотрелось чужим.

Назвать главную управленческую должность, разумеется, можно как угодно. Но это не изменит сути. Ибо истинные Правители даруются народу Небом. А если уж Небеса прогневались и отвернулись от несчастного народа, то что могут поправить отпечатанные в типографии бумажки-бюллетени?!

Компания претендентов вполне соответствовала тому титулу, за который шла борьба. Прожженные политиканы, полновесные слитки горделивой страсти. Готовые отдать за лакомство по имени «власть» не то что свою душу (которую они давным-давно отдали), но, что много страшнее — душу своего народа. Не стесняясь, они изливали потоки изысканных речей, написанных мастерами соответствующего жанра, обливая избирателей реками мармелада. Все одно очень скоро все забудется, а что-то спрашивать с власти в России не принято. Тут уж вечная привычка русского народа чуять в словах власти небесный голос, играла злую шутку, распространяясь даже на ту власть, которая к небесной воле не имел и малейшего отношения.    

Народ, уподобляясь неистовым мышам, шуршал бумажками. Возле избирательных участков, помещенных в школах, детсадах и поликлиниках, громко обозначали личности, против которых только что нарисовали галочку. Шумели, ругались, переходили от словесных споров к спорам кулачным. То там то сям слышались то звон битого стекла, то грохот роняемых тел, то крики «Караул!»

Пока народ колобродил, по другую сторону выборов проходил очень расчетливый и циничный торг. Сходясь в цене политические монстры уступали друг другу дорогу и тут же снова загораживали ее, торгуясь дальше. Если о чем и спорили, то только о вознаграждениях за уступчивость.

Чирканье галочек напротив фамилий двух главных политических упырей оттеснило в сторону имена прочих кандидатов, так же бывших в списках. А среди них были два человека-символа, человека-знака. Русский силач и русский ученый, Юрий Власов и Святослав Федоров. Кто-то все же замечал их имена в бюллетенях, но тут же рисовал галку напротив совсем иной фамилии. «Зачем этих хороших людей в грязь пихать? Политика — дерьмо, так пусть в ней дерьмовые люди и будут. Надо лишь того выбрать, у кого руки короче, чтоб воровал меньше и нас, чего доброго, не трогал!» — объяснял он сам себе свой выбор.

Чудеса бывают. Но не на избирательных участках. Работа карандашей по бумажкам, какой бы энергичной она не была, конечно же, не могла изменить нашего будущего. Но все-таки всеобщее игнорирование людей-символов небесной эпохи было по-своему символично. Ибо оно все же означало выбор. Выбор отречения от истинного пути и добровольное подчинение распределению и перераспределению власти да собственности. В этом выборе, конечно, не участвовали ни многие поколения русских предков, ни поколения русских потомков. «Большинство голосов», набранное толстомясыми политическими страшилищами означало русскую катастрофу. Фрактал катастрофы вселенской…

Андрей Емельянов-Хальген

2014 год