Halgen — Осознание пластической массы

Но враг хитер. Удушливой змеей анакондой оплела германские земли его блокада. Не одним железом живет война, но кроме угля да железной руды в землях Германии почти ничего и нет. И на ее землях — тоже. Нет нефти, а без нее самые совершенные двигатели будут мертвы с самого своего рождения. Не хватает древесины, ее, рискуя жизнью, по уязвимым балтийским линиям везут из Финляндии моряки лесовозов. Но их — мало, на замену дерева уже идет картофельная ботва. Из нее выходит картон и низкокачественная бумага, но во многих производствах заменить дерево нечем. Это не говоря уже про такую экзотику, как природный каучук, деревья-носители которого в Германии не росли от сотворения мира. Как вообще в Европе.

Всему, чем Германия обделена, надо искать заменители. Допустим, кофе можно заменить желудевым напитком. А чем заменять нефть? Чем заменять дерево?

Спекаясь в кокс, уголь плачет черными слезами. Эти слезы можно собрать, охладить, отфильтровать. И получится каменноугольная смола, похожая своим составом на нефть. Ее можно, как нефть, перегнать, получив искусственный бензин и множество химических продуктов. Кстати, именно по этой причине германские танки до конца войны работали на бензиновых двигателях, хотя Германия и родина Рудольфа Дизеля. Легковоспламеняющееся топливо позволяло поджигать их при помощи стеклянных бутылок с «коктейлем Молотова»...

Вопрос с топливом при помощи угля был худо-бедно решен. Но кроме синтетического бензина требовались и другие эрзацы. Тут уже простой перегонкой не обойтись, необходим синтез. А чтоб разработать его технологию необходимы умы ученых-химиков.

Когда Рур еще не плевался в небо струйками черной копоти, металлургия в нем уже была. Звенели молоты кузнецов, пылали огни горнов. С тех пор самой частой фамилией в этом крае осталась — Шмидт, что означает — кузнец. Отсюда же, кстати, и Мессершмидт, то есть оружейник, кузнец особенный, кинжальный. Искусство кузнеца, превращающего ржавую землю в блестящую сталь, было окутано тайнами. И не удивительно, что в нутре кузнечного ремесла рождалось другое искусство, еще более тайное.

Многие очень искусные кузнецы задавались вопросом: «Если мертвую землю можно обратить в живую сталь, то ведь можно и человеческое тело перековать так, что оно сделается бессмертным!» И они работали с рудой, отыскивая в ней начало всех земных веществ, Первовещество, известное так же по имени — Философский Камень. Кто-то из мастеров искал его одновременно со своим основным ремеслом, кто-то так увлекался, что забывал о нем. Впадал в нищету, отправлялся за помощью в монастыри и ко дворам королей.    Наверное, у кого-то из них что-то и вышло, но это осталось тайной, покрытой мраком.

Важно было проверить полученное Первовещество. Вдруг лежащий в руке камень — это вовсе не то, чему мастер посвящал свои долгие годы? Вдруг это так, спекшийся комок золы, годный лишь к тому, чтоб быть выброшенным за окно? Умереть ведь можно лишь один раз, и, если случилась ошибка, повторить опыт уже не выйдет...

Подлинный экзамен Камню могла дать проверка его на тоже чудесное, но все же побочное свойство — превращать неблагородные металлы в благородные. Чаще всего это действие, именуемое трансмутацией, проверялось на ртути, обязанной обратиться в золото. Некоторые бывшие кузнецы, а теперь — алхимики так увлекались этим побочным свойством, что забывали даже о бессмертии. Почтенные мастера звали таких простаков — профанами.

Свой опыт мудрые кузнецы передавали из поколения в поколение в пространных трактатах. С обилием цветных картинок и разнообразных знаков, понятным лишь для их учеников. Обложки таких книг, чаще всего написанных в одном-единственном экземпляре, украшал Уроборос — змей, кусающий себя за хвост. Символ души, времени, бытия, и самого философского Камня.

Не все потомки старых кузнецов вошли в мир большой металлургии. Некоторые бросили ремесло предков, выбрав более мудрые профессии, которым обучали в открывавшихся по всей Германии университетах. Кто-то стал доктором, кто-то — правоведом, кто-то — пастором. Но у многих из них в потаенном уголке старого дома лежал рукописный трактат, украшенный змеем, кусающим себя за хвост...

Имелся такой трактат и у пастора Циглера. Прочитать книгу он уже не мог — древние знания безнадежно потерялись где-то в цепочке предков. Писание передавалось теперь из поколение в поколение просто как семейная ценность. К слову, стоимость таких книг у коллекционеров и вправду — велика, дороже чем на вес золота.

Сын Циглера, Карл Вольдемар Циглер, разумеется, разобраться в древних знаках не мог так же, как и его отец. Зато он обожал рассматривать в книге картинки, размышляя об их тайных, непонятных непосвященному человеку смыслах. Раздумья, конечно, ничуть не приблизили его к разгадке, но зато повлияли на выбор его жизненного пути. Он решил сделаться химиком.

— Может, будешь как и я — пастором? — робко возражал родитель, — У химиков, я слышал, много веществ вредных и даже опасных. Еще отравишься чем-нибудь, а не отравишься, так все равно — надышишься и болеть будешь! Новые профессии всегда опасны. Вот лет через пятьдесят химия будет уже не столь новой, потому — безопасной, и твои внуки смогут стать химиками!

— Неужели и поприще пастора бывало опасным? — почему-то удивился Карл-младший.

— Конечно, сынок! Вспомни первых христиан! Конечно, ты их помнишь, только не можешь сопоставить меня, пастора 20 века с ними. Они несли слово Христа, сказанное Христом. А я несу его же пересказанным многими-многими людьми, и потому только Господь знает, что в нем от Христа, а что — от пересказчиков. И потому для меня самое верное служение — от себя говорить как можно меньше, повторять писанное. Может, добродетель в том и невеликая, но, как-никак, и греха нет. И душе спокойно, и телу — тоже.

— Нет, все-таки я пойду в химики, — решительно ответил сын, — Я слышал, что в современной химии живут крупицы древних знаний. Пусть этих пылинок и мало, но, возможно, они мне помогут разгадать хоть один знак из той книги. Хотя бы один! Пойми, я как ту книгу увидел, так с тех пор тайна не дает мне покоя. Как будто каждая жилка тела хочет если не сбросить, то хотя бы чуть приподнять груз тайны, пустить под него струю света. Я представляю, как буду переживать на старости, когда буду умирать, так ничего и не узнав из книги, и мне придется отдать ее потомкам такой же, какой получил — интересной и непознанной!

— Что же, будь по-твоему! — ответил папаша, — Сам я, кстати, всегда был уверен, что самое главное писано в Библии, а там все написано ясно, без всяких тайных знаков. Потому если даже все знаки разгадать, все равно я не узнаю чего-то особенно нового, о чем бы в Библии сказано не было! Из-за этого трактат меня особенно не интересовал. Ну играл когда-то пра-прадедушка в свою игру, мы о том помним, но не тратить же жизнь на то, чтоб играть с ним, с покойником! Ясно же, что никакого философского Камня он все одно не нашел, иначе был бы теперь с нами, а не на кладбище!

— Может, он завещал отыскать бессмертие своим потомкам. И в книжке о том сказано, мы только прочесть не можем. Кто обретет бессмертие — будет всю жизнь за него молиться, и его душе там легче станет!

Циглер погрузился в мир формул, которые для многих современников были такими же тайными знаками, как и алхимические символы. С той лишь разницей, что их толкованию в университете. Карла поражало, как мир реальных веществ отражался в чернильных и меловых знаках, не имеющих ни цвета, ни вкуса, ни запаха. Формула лекарства никого не вылечит, формула яда — не отравит. Но при этом вещества, соответствующие этим формулам и лечат и травят.

Довелось ему познакомиться и с ядами, причем — весьма неожиданно. В 1918 году Карл надев на спину ранец солдатом-добровольцем отправился на фронт Первой Мировой. Как химика его определили в особенную, секретную часть, и в его заведование дали несколько баллонов с газом хлором. Получил он и особенный знак принадлежности к химической элите армии — страшную маску с хоботом и круглыми глазами. В часы досуга бойцы хохотали над масками-страшилками, надевая их и гоняясь друг за другом. Никто не сомневался, что маски предназначены для того, чтоб напугать противника, подобно рогатым шлемам. Кто из них мог знать, что всего через несколько лет такие маски станут обыденностью, лишним весом к и без того нелегкой солдатской ноше. Никто из воинов уже не будет хохотать над ними, зато все будут говорить нехорошие слова в адрес химической науки, из-за которой приходится таскать треклятую маску.

Хоть Циглер и был химиком, но в силу своего оружия как-то не очень верил. Понятно — пушка или пулемет, а тут всего-навсего баллоны, место которым скорее на заводе, чем в бою. До того случая, когда его роту подняли по тревоге, погрузили вместе с баллонами в поезд, который, обгоняя прочие воинские эшелоны, понесся вдоль непроницаемой линии фронта.

На участке фронта, куда попал со своей ротой Циглер, стояла ленивая тишина. Со стороны многорядных траншей противника доносилась ленивая английская речь, смешанная со звоном кружек и ложек. По всему выходило, что фронт устоялся здесь с первого года войны, окопная жизнь сделалась привычной, и о необходимости сражаться все потихоньку забыли. К чему пропитывать полосу между окопами новыми литрами крови, добавлять ей белизны солдатских костей? Зачем пахать землю дорогостоящими минами и снарядами, если фронт все одно останется на месте, как каменный истукан, орошенный кровавыми жертвами?

Баллоны установили на позиции, по команде унтер-офицера натянули на себя злые маски и открыли вентили. В небо взвилось совсем не страшное зеленоватое облачко, которое, повинуясь восточному ветерку, медленно поплыло на позиции англичан. Тихонько, будто что-то нашептывая, шипел газ. Небо оставалось по-прежнему тихим и безмятежным.

Облако невредимым и незаметным пронеслось над рядами колючей проволоки, над бетонными колпаками огневых точек, пуская свои отравленные щупальца в каждый окоп, в каждый блиндаж. Разговоры солдат на английской стороне превратились в судорожный кашель. Тот кашель, когда вместе с мокротой вылетают и кусочки легких. Те, кого хлор еще не успел пробрать, по-видимому, сообразили, что происходит что-то не то. Раздались истошные вопли, несущиеся со скоростью кавалерии в глубину фронта противника. Тут же ударили германские пушки, и фронт впервые за много лет заходил ходуном. Для атаки выстроилась пехота, и ее цепи тут же устремились в сторону противника. Впервые за всю войну в этой атаке не было даже ранено ни одного атакующего. Когда пехотинцы ворвалась на английские позиции, там не оставалось никого, кроме немногочисленных синих трупов англичан, застывшими с удивленными выражениями на овосковевших лицах. Химия показала свою силу. Этой мыслью Циглер поделился с унтером. «Тут не только химия. Заметь, они испугались, завизжали и разбежались. Это уже не химия, а характер. А прежде мы против русских под Осовецем хлор пустили, где тебя еще не было. Так русские и отравленными нашу атаку отбили и крепость удержали», рассказал бывалый вояка, разочаровав химического солдата в силе его оружия.

Что же, ни хлор ни иприт не принесли на своих облаках победы для Германии. Поражение, кризис, бедность. Лучшее лекарство от жизненной гадости — это поток умных мыслей в голове, поиск своей цели вне мерзостной череды дней. И Карл погрузился в науку, написал несколько научных трудов, стал профессором.

На кафедре Гейдельбергского Университета и застала его новая Германия, Третий Рейх. Древние символы на плакатах и нарукавных знаках, оживление славного прошлого в светлом настоящем. Прорыв научной мысли, устремленный теперь в самое небо. И химия, как любимая немцами наука, стала на первом краю научного фронта.

В краю черного угольного дыма и пыльных терриконов разноцветными островками красовались немецкие городки. Любовь к зелени и цветам изолировала их от страшных промышленных чудовищ, превращая каждый из городков в маленький уютный мирок.

Двухэтажный кирпичный домик, построенный как точная копия старого дома, прежде стоявшего на этом же месте. Деревянного каркаса, отличавшего немецкие дома прошлого, уже нет. Но он мастерски нарисован на каменных стенах. Внутри все соответствовало середине 20 века. Все удобства, как канализация, водопровод, паровое отопление, гараж для автомобиля «Мерседес». Стен в домике не было видно, их скрывало множество картин, включая и наивно-романтические акварели Адольфа Гитлера. Хозяин особняка — заядлый коллекционер.

Несколько лакированных правительственных автомобилей остановилось возле увитого плющом домика. Сопровождаемый внушительной свитой из людей в черной форме к домику направился человек в блестящем пенсне. Этот человек уже был известен всему миру — рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

Хозяин особняка застыл с вытянутой вверх рукой.

— Зиг хайль, герр рейхсфюрер!

— Прошу Вас, герр Карл Вольдемар, не надо. Вы же знаете мое признание Вас.

— Соблюдаю субординацию, — пожал плечами Циглер, — Ведь я всего-навсего унтершарфюрер...

— Но Вы стоите для Рейха двух десятков генералов, и сами об этом знаете!

— Ладно Вам. Я всего лишь — скромный химик. Или алхимик... Не откажитесь с нами пообедать, попробовать нашего домашнего вина. Угольные заводы к счастью не погубили на Руре виноградники.

— Не откажусь! Вижу, Вы очень гостеприимный хозяин.

Обед — повод для обсуждения многих вопросов в легкой, неофициальной обстановке. Отчего они решаются много легче.

— Может, Вам что-нибудь требуется для продолжения работ? Не стесняйтесь, спрашивайте, СС снабдит Вас всем необходимым, — предложил Гиммлер.

— Об этом потом. А я, пользуясь случаем, хотел бы рассказать о вопросе иного, мистического, скажем так, свойства.

— Мистического?! — Гиммлер снял и протер пенсне. Всей своей внешностью он выдавал немалый интерес, возникающий у него при одном лишь упоминании о чем-то тайном, недоступным для понимания широкого круга людей.

Оживился и сидевший за столом неподалеку от шефа бородатый бригаденфюрер. Этого генерала почти никто не знал в лицо и мало кто знал о занимаемой им должности даже внутри СС. Все лишь дивились его праву входить в кабинет шефа «черного ордена» в любое время суток. Еще удивлялись необычному перстню с черным солнцем, красовавшемся на левом его безымянном пальце вместо положенного перстня с выгравированными рунами «зиг». Сейчас можно было догадаться, что вопросы, связанные с тайным знанием — это по его части.

— Мои предки были алхимики. И сам я тоже считаю себя в какой-то степени — алхимиком, хотя мне до них далеко. Но в органической химии я отыскал отражение философского Камня, соответствующее символу Уробороса, то есть змея, кусающего себя за хвост. Это — соединения с двойными связями, энергия которых замкнута на самих себя. Если одну из двойных связей нарушить, то есть все одно, как вытащить хвост Уробороса из его пасти, то ее энергия пойдет на соединение с соседними точно такими же молекулами. И получится вещество, состоящее из практически бесконечного количества одинаковых фрагментов. Полимер. Такие вещества можно использовать для замены древесины, каучука, кожи, натуральных волокон одежды, а в некоторых случаях — даже металла.

— Это прекрасно! Выходит, Вы стоите на грани создания некоего универсального заменителя, который, быть может, станет главным материалом будущего! — обрадовался Гиммлер, — Только какое отношение это имеет к мистике?!

— Вернемся к алхимии. Мы размыкаем Уроборос, и теперь его могущество пойдет на мир. Это очень опасно. Ибо его сила либо устремится в Небо, как сила философского Камня. Если это перевести на язык техники, то новый материал в таком случае станет частью конструкции невиданных летательных аппаратов, которые унесут нас к звездам. Быть может, через такой полет мы и отыщем бессмертие, мыслями о котором жили мои предки. Но возможен другой случай, когда сила Уробороса, если она замкнется в нашем мире, разрушит его.

— Речь идет о новом могучем оружии? — заинтересовался рейхсфюрер.

— Увы, нет. Конструкционный материал оружием быть не может. Да, из него могут изготовляться детали оружия, но не более того. Например, если приклад штурмовой винтовки сделать не из дерева, а из нового материала, то она будет раза в два легче. Что, однако, никак не отразится на ее боевых качествах.

— В чем же тогда опасность? — устремив, подобно гипнотизеру, взгляд в переносицу Циглера, спросил бородатый бригаденфюрер.

— Право, я сам не могу сказать. Я переношу общие законы Бытия на крохотный мир органической химии. Но все законы Бытия ведать мне не дано. Потому всего знать мне не дано. Но это не мешает моей интуиции, моим предчувствиям. А интуиция в науке — великая вещь. Кстати, я не первый из химиков-органиков вспомнил про Уроборос. Этот символ как-то привиделся во сне Кеккуле, после чего он открыл строение молекулы бензола. Заметьте, в той молекуле три двойные связи!

Эсэсовцы задумались. Гиммлер о чем-то переговаривался с бородатым генералом. Тот ничуть не дивился переходом простого химического открытия на уровень бытийных основ, где сокрыты величайшие тайны мира. Ибо истинная наука и состоит в связи верхнего и нижнего, в превращении тайного в явное. Носитель перстня с черным солнцем сильно задумался, а потом ответил всесильному шефу «Пока ключи от этой силы будут у нас, она будет нам подвластна. Мы имеем дело и с куда более свирепыми проявлениями силы Уробороса, и они нам служат. Если мы ищем ключи к силам, способным донести нас до Черного Солнца, то сила Уробороса, запрятанная в органическом земном веществе, уж всяко будет в наших руках».

— Мы даем добро на Ваш проект. Можете заказывать оборудование для необходимых производственных линий, для лабораторий. Всем будете обеспечены. Сила Уробороса поведет нас в Небо, когда закончится война. А сейчас она поможет нам победить. И та его сила, что сокрыта в атоме, и та, что спрятана в органическом веществе, — вынес свое решение Гиммлер, — Ключ от могучей силы ложится в надежные руки.

Циглер начал опыты. Этилен в присутствии подобранного им катализатора из комплексных соединений редких металлов обратился в стекловидную массу полиэтилена. Пропилен превратился в полипропилен. Расчеты, чертежи, и вот уже блестящие колонки химических реакторов устанавливаются на площадках новых заводов. Строители трудятся не за страх, а за совесть, ведь они освобождены от фронтовой мясорубки только потому, что фронт их — здесь, среди кранов и бульдозеров, лесов и лебедок.

Нагреваемые угольным жаром, забурлили химические котлы, переваривая свое содержимое в неизвестные природе вещества. Из их нутра потекла вязкая, тягучая масса, после охлаждения превращающаяся в стеклоподобные гранулы полимеров. На других заводах эти гранулы снова расплавят, смешают горячую массу с наполнителями, красителями и пластификаторами. После чего пластмасса обратится в детали машин, в оплетки кабелей, в части оружия. Полиэтилен и полипропилен имели множество недостатков, но теперь был открыт принцип синтеза полимеров, их число можно расширять, создавая материалы с вовсе фантастическими свойствами. Творить материалы уже не земного, но космического назначения.

Война закончилась капитуляцией. Но перед ней стаи английских и американских черных бомбардировщиков методично выбамбливали Рур, обращая его заводы в моря пламени. Спрятать химический завод практически невозможно, он всегда выдаст себя длинными ректификационными колоннами, струями пара и облаками дыма. А горит он лучше, чем что-либо на свете. Одной бомбы хватит чтоб устроить такой пожар, который не затушат никакие пожарные. Попытки люфтваффе защитить промышленный район были тщетны — у ведущей на два фронта войну страны не могло хватить самолетов для защиты столь обширной равнины. Установка же возле химических реакторов зениток означала обречение на верную смерть их расчетов, которые при попадании бомбы превращались вместе со своим орудием в пылающее облако.

Циглер бродил по полям, заваленным бесформенными кусками оплавенного железа и керамики. Это все, что оставляла война от его проекта. Последней пользой, которую его заводы еще приносили людям было отвлечение на себя сил вражеской авиации, которая в ином случае набросилась бы на многолюдные германские города. Последняя предсмертная служба...

На востоке пала Румыния, и поток природной нефти иссяк. А здесь, на западе, заводы и угольные шахты обратились в ухабистое черное поле. Так исчезло и синтетическое топливо. А также — железо. Поражение стало вопросом короткого времени. «Благодарю. Вы сделали все, что было в Ваших силах», — сказал Гиммлер Карлу Циглеру, вручая ему крест за военные заслуги 2 степени. Награда была заслуженной — много раз химик оставался на заводе и при налете вражеской авиации, рискуя обратиться в щепотку пепла. Циглер видел Гиммлера последний раз в своей жизни...

Снова послевоенное время, только страшнее, чем прежде. Среди обезлюдевших городов и непомерно разросшихся кладбищ. Опять надо искать выход для ума, который, конечно же, ученый искал в химии.

Заводы погибли, но уцелели технологии. Архивы с бумагами прятать много легче, чем громоздкие сооружения, и потому они уцелели. И обратились в самые ценные из когда-либо известных мировой истории военных трофеев. Разумеется, если в бумагах и отражались рассуждения автора о будущем применении своих изобретений, победителей они не интересовали. Их интересовали лишь технологии, которые, перенесенные на заокеанскую почву, станут жить по законам этой почвы. А законы той почвы — это законы долларовых цифр, ткущих новую мировую реальность и подбирающие в качестве ее материала все, что несет высокую прибыль при малых вложениях средств.

В отличии от старых материалов у пластика нашлось чудесное свойство. Его качество оказалось возможным изменять в широких пределах, от очень низкого до очень высокого. Умышленно снижая качество пластмасс их производители увеличили спрос на пластмассовые изделия, срок жизни которых стал ничтожен. Позолоченные и посеребренные, пластмассы смогли придать видимость богатой жизни для бедных, сделаться материальным воплощением мировой иллюзии, обмана. Бесконечно обновляя приходящие в негодность пластиковые изделия, бедные в конце концов расстаются с деньгами не меньшими, чем могли бы накопить на покупку вещи из прочного, надежного материала. Но происходит это незаметно и сопровождается удовольствием от ощущения видимости богатой жизни «здесь и сейчас». Послушная пластмасса сделалась лучшим «солдатом» для «командира» — доллара, выполняя все его приказания.

К исходу 20 века производство пластмассы и изделий из нее переехало на многолюдный юго-восток. Где спрос, завышенный искусственным снижением качества, позволил привлечь к труду миллионы свободных рабочих рук.

Пластмасса сделалась символом фальшивости и ветхости существующего мира. Вокруг крупных городов растут придавливаемые бульдозерами мусорные горы, большая часть содержимого которых — полимеры. Куски ломанного пластика валяются на городских улицах и лесных полянах, куски полиэтиленовой обертки гадкими медузами трепещутся в водах озер, морей, океанов.    

Как пел в свое время Егор Летов — «Пластмассовый мир победил». Тот мир, вершина которого копошится денежными цифрами неизбежно имеет в своем низу — пластмассу, как материальное проявление играющих друг с другом финансовых единиц.

Андрей Емельянов-Хальген

2015 год