Halgen — Серп и молот

В лесах полно еще не сгнившего военного железа. Мальчишки многих городов и деревень знают, где раздобыть опасные игрушки — патроны и гранаты, а при везении и пистолет, а то и винтовку. Еще свежи могилы погибших, своих и врагов. Едва засохли в соленую корку слезы на глазах тех, кто их оплакивал.

Многие города покрыты язвами руин, оставленных войной. Эти раны рубцуются, отступают под валящим с ног трудом тех, кто способен работать. Трудятся мускулистые тети, из которых война выжгла всю женственность, вложив взамен в их мышцы такую силу, какой позавидуют многие современные мужики. Вкалывают взрослые не по годам дети — раскладывают кирпичи, катают тележки со стройматериалом. Работают и калеки, которых война не спалила до основания — однорукие единственной рукой забивают гвозди, слепые ощупью мастерят кирки, лопаты и топоры. В потливый водоворот труда вовлечены все, у кого осталось хоть сколько-нибудь сил и здоровья. Шесть дней в неделю с одним выходным. Но что это за выходной! Вместо радостей и забав — визжание пил и топоров, шуршание малярных кистей. Надо и свой быт подлатать, но, главное — нужны дрова на зиму. Времена парового отопления пришли лишь в отдельные дома отдельных городов...

И все же народ — счастлив. Того пьянящего счастья не понять нам, потомкам того поколения. Ибо нам никогда не доводилось чувствовать себя — победителями. А тогда слово «победитель» слышалось в каждом ударе сердца. Русский народ — победитель, и потому он высший среди всех народов! Все «младшие братья» по Советскому Союзу признают это. Даже злые кавказцы, молча поскрипывая зубами — и то признают! Согласны с этим и европейцы, когда-то гордые своей просвященностью, а теперь — стыдливо склонившие головы. Неведомое для нас коллективное, всеобщее торжество делало и убийственный труд — радостным, и в тела обессиленных вливало силу.

Великий народ-победитель не может ограничиться лишь восстановлением того, что сломано и разрушено. Это делают и проигравшие. Но великие люди должны творить великие дела.

Институт Королева пронзает небеса первыми ракетными стрелами. Вот-вот они поборют силу самой земли-матушки и уйдут в занебесье. Лаборатория Курчатова запалила в Великой Степи огненный цветок первого ядерного взрыва. Первые реактивные самолеты рассекли облака над аэродромами.

Волны предчувствия новой эпохи, где мы будем первыми, омывают русские сердца. Наступают новые времена, в которых лежат ключи нашего счастья, и пусть потрепанные, пусть усталые и израненные, но мы все-таки в них войдем!

Чтоб быть великими людьми — надо творить великие дела. Простая формула. Но работает она лишь тогда, когда усвоена каждым сердцем, когда живые волны людей сливаются в одну исполинскую волну. Во вселенский Девятый Вал...

Стены архитектурной мастерской увешаны фотографиями станций метро с разных сторон света. Мастер собирается сотворить чудо — спроектировать такую станцию, которая превзойдет все остальные вместе взятые.

Нью-Йоркский сабвей... Тут, конечно, превосходить нечего, он похож на обычный канализационный коллектор, только — с рельсами. Лондонское метро, самое старое в мире, когда-то работавшее на конной тяге, а первые его тоннели пройдены киркой и лопатой... Похоже, англичанам хватает гордости от того, что их метро — самое первое, а ныне оно мало чем отличается от Нью-Йоркского сабвея. Парижский метрополитен... Что же, красивее, чем у англосаксов, но для народа, построившего Лувр и Версаль — стыд и срам.

Берлинское метро... Тут есть на что полюбоваться. Пару станций спроектировал, говорят, лично Адольф Гитлер. Все же художником он был далеко не последним. Правда, пытался еще представить из себя полководца, что наносило его искусству лишь ущерб. Когда в апреле 1945 года шла последняя битва войны, рушился и пылал Берлин настоящий, фюрер в подземной тишине своего бункера клеил из картона макет Берлина будущего. Который, как будто в насмешку — уцелел, в отличии от своего автора.

Как полководец Гитлер побежден, а вот как художник и архитектор — еще нет. Ведь искусство бессмысленно бить оружием, его можно только превосходить силой самого искусства.

Племена людоедов Центральной Африки после побед друг над другом трапезничают телами поверженных врагов. Белые люди «поедают» побежденных по-иному — впитывают в себя их идеи, соединяя со своими. Идеи национал-социализма незаметно, но вполне ощутимо вошли в советский коммунизм, обозначив среди его многочисленных народов-строителей — народ-архитектор, то есть — русский народ. Технические разработки германских ученых вплелись в работы многочисленных русских НИИ и КБ, помогая им решать многие проектные задачи и тем самым экономя время и силы. Андрею Александровичу Грушке достались идеи архитектурные. Происходил зодчий из обрусевшего немецкого рода, даже фамилия его была русско-германской. Как немец по происхождению, он хорошо их чувствовал и понимал. Как русский — мог связать их с традицией русского искусства.

Андрей Александрович взволнованно расхаживал по своему кабинету. Сейчас его озарила идея в буквальном смысле — блестящая. Перед его глазами блеснул никогда не виданный в архитектуре материал — художественное стекло.    

Сейчас он говорил с профессором Качаловым, которому это стекло предстояло сделать.

Фамилия Качалов, возможно, покажется для многих знакомой. «Дай, Джим, на счастье лапу мне», — оставил в веках своим пером Сергей Есенин, а стихотворение называется «Собаке Качалова». Нет, хозяином Джека был вовсе не профессор-керамик, в те годы еще — студент, а его брат, знаменитый театральный артист. Увы, его слава ушла вместе с ним и для потомков вся его знаменитость осталась связана с гениальным стихотворением, посвященным псу, который когда-то у него был. Известность же Качалова-младшего, ставшего профессором, осталась в узких кругах специалистов по технологии керамического производства.

Невозможно сказать, кто из двух Качаловых принес народу больше пользы. Прекрасно сыгранные роли Качалова-старшго, несомненно, вошли в ткань русской культуры. Зато к произведениям Качалова-младшего всю войну прикасались глаза снайперов, ловящих противника в смертельный крест оптического прицела. Сквозь них смотрели в сторону врага и молодые глаза лейтенантов, припадавших к биноклям, и отекшие очи генералов, вооруженных стереотрубой.

Вроде бы в оптическом стекле ничего хитрого нет. Стекло как стекло, похоже на оконное. Но в нем, в отличии от обычного стекла, не должно быть даже крошечных дефектов, вроде волн, вкраплений пузырьков, неровностей и тому подобного. Иначе снайпер гарантированно промахнется, а командир увидит противника не там, где он в действительности есть. Получение стекла без дефектов — сложнейшая технология, описание которой составляет несколько внушительных книжных томов, богатых математическими формулами.

Теперь для профессора наступала новая эпоха. Началась работа над квантовым генератором, луч которого по расчетам мог достать до Луны. Этот аппарат требовал стекла с особыми качествами, и работа над ним погрузила ученого в новые расчеты и эксперименты. Генераторы световых лучей, или лазеры, позволят и точно обрабатывать металлы и идеально измерять расстояния, что изменит многие области техники.

Но соприкоснутся с новым стеклом лишь отдельные специалисты. А как явить его удивительные свойства всему народу? Тут и появился зодчий Грушке со своей идеей «стеклянной» станции метро.

— Посмотрите на орнамент старинных русских изб, — говорил архитектор, быстро покуривая папироску, — Основной знак в них — солнечный, который в народе звали еще громовым знаком. Есть знаки, означающие солнце в зените, восход и закат. Есть и особенный знак для ночного или зимнего солнца. Этот знак называли Черным Солнцем, по преданию оно светит миру мертвых. Недалеко от нее — Красненькое кладбище, где похоронено много героев обороны Ленинграда. Им и будет посвящена станция.

— Значит, стекло у Вас будет, как хрустальные небеса?! — сообразил ученый, — Но как Вы обозначите само солнце, светящее под землей миру павших героев?

— Русский знак, Посолонь, увы, выглядит точно так же, как германская свастика. Ясное дело, что использовать этот символ в оформлении станции нельзя. Но ведь Серп и Молот — тот же солнечный знак! Как и Посолонь он имеет вид креста. Его значение — труд, взятый в его глобальном, вселенском измерении. Но разве не солнце — самый глобальный из тружеников, который без устали работает и днем и даже — ночью! — изложил Грушке свои мысли.

— Серп и Молот Вы хотите изобразить на самом стекле?

— А как же иначе, солнце и небо — неотделимы!

— Мое стекло по своим свойствам позволяет это сделать. Но у меня работают не художники, а ученые. Потребуются мастера по стеклу из тех краев, где веками с ним работали. К примеру — из Гусь-Хрустального.

— Будут мастера! Как только скажите, они сразу приступят к работе.

После этого разговора набитая научным оборудованием лаборатория профессора Качалова превратилась в художественную мастерскую. Ученому пришлось добиваться от своего стекла некоторых новых эффектов, которые для оптики вобщем-то и не требовались. Например, при определенном падении световых лучей должна была создаваться иллюзия бездонного хрустального неба, за которым терялась бы из виду колонна, на которой стекло закреплено.

Несколько месяцев работы дали материал с необходимым эффектом. За дело взялись прибывшие в командировку стекольные мастера. На застывающем горячем стекле, как на тесте, они вылепляли инструментами Серпы и Молоты, звезды, пшеничные колосья...

Грушке тем временем продолжал трудиться над макетом. Стеклянные плиты требовали надежного закрепления, для чего лучше всего подходили похожие по блеску на золото латунные ленты. Золотистый свет, отраженный от них, потом усиливался стеклом и заполнял собой всю станцию. Но для получения этой удивительной игры лучей требовалось очень точно подобрать места для светильников. Рассчитать их оказалось практически невозможно, оставалось только искать опытным путем на макете.

Но самая тяжелая часть работы творилась под землей. В этом месте ленинградских недр каприз природы вместо привычных пластов синей глины соорудил гранитную скалу, неуязвимую для проходческого щита. Ее приходилось пробивать взрывами, благо что отличных мастеров взрывного дела после войны хватало. Теперь их фронтовой опыт оказался востребованным в сооружении красы и гордости страны, метрополитена. В скале бурили шпуры, которые начиняли взрывчаткой. Подземелье сотрясалось могучими ударами толового молота, от которых у многих метростроевцев срабатывал выработанный годами войны рефлекс — моментально ложиться на дно тоннеля и прикрывать руками голову. В их памяти само собой всплывало, что взрывы могут быть только смертоносными, убийственными. Впрочем, мыслящие еще по-военному недавние фронтовики вполне резонно считали свой труд — продолжением войны, штурмом природной крепости.

Обратившись в обломки, вывезенные вагонетками, скала открылась широкой пещерой, которую предстояло превратить в чудо света. Стук молотков, сооружающих деревянную опалубку, журчание потоков жидкого бетона. Отрывистые слова работающих людей, прерываемые приступами простуженного кашля. Ведь в гранитной пещере пока еще — сыро и холодно, просыпаются фронтовые болячки, заработанные когда-то в окопах...

Никто не возражал против идеи Грушке назвать станцию по старинному названию деревни, которая когда-то была на месте нового района — Автово.

Вернее, на языке коренных жителей болотистого северного края это слово звучало иначе — Афтола. К 20 веку финны-чухонцы почти исчезли, растворившись среди русских и забыв родной язык. Очень мало кто в Ленинграде мог бы сказать, что означает это слово. Но в русском звучании оно неожиданно обрело новый смысл, связанный с не русским, не финским, а латинским корнем «авто», который появился как будто сам собой. Но он напоминал о достижениях страны — и об автомобилях, и о появившихся в войну автоматах Калашникова, и о только-только появляющейся, но вызывающей большие надежды промышленной автоматике. Простая лингвистическая случайность, игра слов, неожиданно объединила прошлое, настоящее и будущее!

Вся страна в те годы обратилась в огромную стройплощадку. Небольшие города, прежде имевшие лишь деревянные или глинобитные домики, обретали могучие каменные центры. Ампир, принесенный когда-то из-за границы, но сильно обрусевший, охватывал страну, закрепляя ее могущество в камне. Создаваемый новый мир как корона венчал русскую историю с ее бедами и победами вплоть до Великой Победы.

Тысячи зодчих, художников, композиторов, ученых, конструкторов, инженеров вкладывали идею Великого Будущего в свои творения, в части Нового Мира. Но Генерального Плана будущего, в который бы вливались плоды духовного, умственного и телесного труда миллионов людей, как миллионы рек и ручейков в океан — не существовало. Удивительно, но в стране не было издано ни одной книги, в которой бы подробно говорилось о Великом Будущем, его целях и смысле. Вместо них библиотеки пестрели заплесневевшими сочинениями Маркса и Ленина и их толкованиями. С их страниц можно было кое-что узнать о прошлом, о конце 19 — начале 20 века, но ничего — о будущем.

Раздумья о тех временах сами собой помещают план Великого Будущего в самую высокую из голов страны — в мысли И.В. Сталина. Который за жизнь написал немало книг, так и не написав главной, содержащей идейное наследие последнего десятка лет его жизни. Единственная его фраза, имеющая отношение к этому вопросу — «Без теории мы погибнем». Но была ли попытка создать саму теорию будущего, было ли к ней подключено сколько-нибудь ученых людей — до сих пор неизвестно. Исследовать сознание давно умершего человека и выяснить, какая теория будущего складывалась в нем при жизни, разумеется, невозможно.

Может, мысли Сталина легли в книгу, которая была издана малым тиражом «для служебного пользования», который после смерти генералиссимуса был полностью уничтожен «благодарным последователем»?! Или книга так и осталась недописанной, ее рукопись осталась лежать на столе, возле которого рухнуло на пол сраженное инсультом (или ядом) обессиленное тело вождя?!

Раздумья на эту тему дают безбрежное поле для фантазии. Фантазии бессмысленной, ибо история, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Если бы проект Великого Будущего лег когда-то на бумагу, об этом сегодня стало бы хоть что-то известно. Если же «последователи» уничтожили бумагу вместе с теми, кто к ней когда-то прикасался, то искать ее следы в современности столь же бессмысленно, как если бы мысли о Великом Будущем никогда не были записаны.

Пришла другая эпоха, лишенная места для Великого. С утверждением «банного» равенства всех народов, за которым последовало физическое и духовное ограбление народа русского. С домами-коробками, с очередями за сапогами и колбасой, с «братской помощью» африканским народам, с крахмальными сосисками и обещанием «коммунизма» в виде бесплатного проезда в транспорте и дармового хлеба в столовой. С искусством соцреализма и борьбой против «архитектурных излишеств».

Работа над станцией Автово так и не была завершена. Недоделанные колонны обрели рубашку из стандартных мраморных плит, после чего станцию было приказано сдать в эксплуатацию. Конечно, станция все равно стала самой красивой в мире, но вовсе не такой, как замышлял ее зодчий Грушке. И, что хуже всего, ее облик искажен безвозвратно, ибо давно нет в живых ни Грушке, ни профессора Качалова, ни тех мастеров, которые изящно работали по уникальному стеклу. А, главное, нет больше духа тех времен, в котором только и могло быть создано убранство станции, и потому при всех стараниях новые стеклянные плиты все равно выглядели бы подделкой.

Новые же станции, построенные в конце 50-х — 60-х годах мало чем отличались от Нью-Йоркского сабвея. Обгонять Америку можно было только по американским правилам, по которым ее, конечно, никогда не перегонишь. Зато на бегу обязательно растеряешь все свое, в чем и было превосходство над заморскими странами в то короткое, но очень интересное время, про которое Эдуард Лимонов сказал «У нас была великая эпоха».

Солнечный знак по имени «Серп и Молот» постепенно обратился в лишенный смысла штамп, наподобие торговой марки. Его изображения красовались на автобусных талонах и печатях райотделов милиции. Символы Великой Эпохи растворились вместе с ее смыслом в беспощадном потоке времени.

Увы, оставляя нам материальное наследие, прошлое не позволяет выуживать из себя многие мысли и чувства людей. Потому видение Великого Будущего из 50-х годов так и останется для нас навсегда — тайной. О той картине, которая складывалась в мыслях простых русских людей и вождей страны тех времен, нам остается лишь гадать. Но то, что до нас все-таки дошло, ныне может послужить нам для создания своего проекта Великого Будущего. Чтоб смыть, наконец, массивный пласт серой краски, скрывающей от нашего взгляда Русскую Мечту.

Андрей Емельянов-Хальген

2015 год